Вечер был скучный и обыкновенный. Хлюпающие у причала волны, несколько унылых гагар. Можно подумать, пошла попросить что-нибудь у соседки. Только вот соседок никаких тут нет. Миля до ближайшего жилья, еще восемь до ближайшей асфальтированной дороги. Он посмотрел на лодочный сарай, потом на небо, потом опять на сарай. Подумал, не позвонить ли кому-нибудь – Клоду Расмуссену, например, – но решил, что это все же излишне. В любую секунду она может весело прискакать по дороге.
Он это прямо-таки видел.
Совершенно отчетливо.
Иначе и быть не могло.
В девять он принял горячий душ. В десять тридцать прикончил водку и переключился на ром. Чуть после полуночи к горлу комом подкатила тошнота, а с нею и страх, и тут только он впервые догадался, что, скорее всего, произошло.
Опять отыскал фонарик и спустился к лодочному сараю.
Не пьян, сказал он себе.
Чуть нетверд на ноги, это да, но голова ясная. Уже больше часа он следил, как возникает эта картинка, словно кто-то там медленно наводит на резкость и проступают очертания лодочного сарая. Каменный фундамент, стены из рубероида, просевшая крыша. Широкая двустворчатая дверь в сторону озера.
Торопиться было незачем. Всё очевидно. Он точно знал, что там увидит.
Над берегом уже висел вечерний туман, идти было скользко и мокро, как по болоту, и Уэйд спускался осторожно, боясь оступиться. Он мысленно перебирал успокаивающие доводы. Она в состоянии о себе позаботиться. Хорошо плавает, выносливая. И он ее любит. Это был главный довод: при такой любви с ними ничего страшного случиться не может.
Он кивнул сам себе.
Свет фонарика пробивал перед ним во мраке бледные туннели. С озера порывами налетал ветер; в ночи раздавались бесчисленные хлопки, плески, сшибки. Странным образом, ему хотелось плакать, но не плакалось.
У сарая Уэйд остановился, чтобы собраться. Дверь была приоткрыта. Правая створка, висевшая на одной верхней петле, слегка раскачивалась от ветра; ржавая петля издавала тихий мелодичный звук.
Страха уже никакого не было. Было знание.
Он распахнул дверь, шагнул внутрь, метнул световой круг вдоль земляного пола. Всё как он думал. Лодки, разумеется, не было. Не было и подвесного мотора, канистры с бензином, оранжевого спасательного жилета и фибергласовых весел.
Уэйд стал обдумывать положение. Шестнадцать лет они женаты, почти семнадцать, и вот это мощное, властное знание, что жизнь его отныне пойдет совсем другой колеей.
Он вышел из сарая, закрыл за собой дверь.
– Ну вот так, – произнес он, как бы подводя итог.
Замаячил образ Кэти, и он позволил ему прорисоваться. Стройное ухоженное тело. Морщинки у глаз – след избирательной кампании. Руки маленькой девочки, летняя загорелая кожа, ясная отполированная улыбка. Она все прекрасно понимала. Какие там тайны. Она видела заголовки; она знала, на что он способен.
Ему почудилось, что она улыбается ему, лежа в темноте. Потом она рывком повернулась на бок. Клубы пара поднялись от ее глазниц.
Чушь, конечно.
Он вернулся в дом, разыскал ключи и поспешил вверх по склону к своему «бьюику».
– Я не пьяный, – сказал Уэйд.
– А никто и не говорит, что пьяный.
– Я в норме.
Рут Расмуссен расстелила на столе виниловую скатерть, разгладила края и поставила перед ним кружку с кофе.
– Большой хороший глоток Мигом вас поправит, вот увидите.
– Да трезвый же я.
Само собой. Пейте, пейте на здоровье.
Рут дотронулась до его плеча и опять повернулась к плите. Эта крупная, ухватистая, грубоватого вида женщина лет пятидесяти пяти не без изящества носила свои тридцать фунтов лишнего веса на бедрах и животе. Черные с серебром волосы ливнем падали ей за спину.
– В общем, успокойтесь, и все, – говорила она. – Ваша жена в полном порядке. Бывает.
– Лодка-то, лодка. Нет ведь ее. Рут досадливо хмыкнула.
– Слышала уже, не надо по двадцать раз повторять. Для чего же лодки, как не чтоб на них плавать. – Она подложила полено в дровяную плиту, отрегулировала дымоход, лязгнула заслонкой. – Наверняка мотор заглох, вот что случилось. Свечи, мало ли что. Ремень лопнул.
Обернулась, посмотрела на его кружку.
– Сахару?
Уэйд покачал головой.
– Так, да не так. Она бы никогда… Нет, я чую неладное.
– Вот увидите, все будет хорошо. Клод с вами поедет, проверит все. Ну-ка до дна, до дна.
Кофе был чуть теплый и горький, отвратительный, но Уэйд покорно выпил и начал новую кружку. Спустя минуту Рут положила перед ним кусок хлеба.
– Недаром ведь говорят, – сказала она, – никогда нельзя думать плохое. Голову на отсечение дам, что просто сдох этот драндулет. Я же миллион раз Клоду говорила: да разорись ты на новый. Думаете, послушался? Как бы не так, У него и цента не допросишься.
Она усмехнулась и села напротив него за стол.
– Тут главное дело – думать хорошее Чего боишься, на то и напорешься. По-другому и не бывает.
Уэйд тупо рассматривал скатерть. У него болела голова. Локти тоже болели, и еще другие места, он не мог даже понять какие.
– Неспокойно мне все-таки. Целый день ее нет. И почти уже целую ночь.
– Ну и что, значит, где-то высадилась на берег. Бывает, бензин кончается, вообще мотор отваливается, да мало ли что может случиться. Случается, и чаще, чем вы думаете. Но за вашу жену беспокоиться нечего, вот уж кто нигде не пропадет. – Рут посахарила ломоть хлеба, подтолкнула к нему. – Ну-ка, большой хороший кусок, чтобы всю дрянь в себя впитал. А там поглядим, что к чему.
– Рут, я не думаю…
– Ешьте.
У него за спиной, где-то в недрах дома, спустили воду в уборной. Через минуту вошел Клод Расмуссен, держа в руках пару рабочих ботинок и вельветовую охотничью куртку. Старик подошел к раковине, прокашлялся, сплюнул мокроту, наклонился, вгляделся в нее. Потом наконец повернулся, посмотрел на Рут.
– Ну как наш славный сенатор?
– Как стеклышко, – ответила она. – Почти что трезвый.
– Без дураков?
– Оживает прямо на глазах.
Старик ухмыльнулся. Ему было под восемьдесят, и моложе он не выглядел, но взгляд у него все еще был ясный, острый. Он сел и принялся зашнуровывать ботинки.
– Передвигаться в состоянии?
– Нет проблем, – отозвался Уэйд.
– Ну еще бы. Горючего полный бак небось залил? – Клод опять ухмыльнулся. – Мы вот как сделаем. Доедем до коттеджа, там чуток потыркаемся. А Рут пару звонков сделает в город. – Они с женой обменялись понимающими взглядами. – Винни Пирсону, в «мини-март», в общем, кого добудишься.
Клод вставил зубной протез, крепко сжал челюсти для проверки и напялил грязную бейсбольную кепку с эмблемой «Близнецов».
– Такое мое предложение. Поправки будут, сенатор?
– Разумно, – сказал Уэйд.
– Рад слышать. Стараемся как можем.
Рут с легким хлопком свела свои большие ладони.
– Ну езжайте. Все образуется, помяните мое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Он это прямо-таки видел.
Совершенно отчетливо.
Иначе и быть не могло.
В девять он принял горячий душ. В десять тридцать прикончил водку и переключился на ром. Чуть после полуночи к горлу комом подкатила тошнота, а с нею и страх, и тут только он впервые догадался, что, скорее всего, произошло.
Опять отыскал фонарик и спустился к лодочному сараю.
Не пьян, сказал он себе.
Чуть нетверд на ноги, это да, но голова ясная. Уже больше часа он следил, как возникает эта картинка, словно кто-то там медленно наводит на резкость и проступают очертания лодочного сарая. Каменный фундамент, стены из рубероида, просевшая крыша. Широкая двустворчатая дверь в сторону озера.
Торопиться было незачем. Всё очевидно. Он точно знал, что там увидит.
Над берегом уже висел вечерний туман, идти было скользко и мокро, как по болоту, и Уэйд спускался осторожно, боясь оступиться. Он мысленно перебирал успокаивающие доводы. Она в состоянии о себе позаботиться. Хорошо плавает, выносливая. И он ее любит. Это был главный довод: при такой любви с ними ничего страшного случиться не может.
Он кивнул сам себе.
Свет фонарика пробивал перед ним во мраке бледные туннели. С озера порывами налетал ветер; в ночи раздавались бесчисленные хлопки, плески, сшибки. Странным образом, ему хотелось плакать, но не плакалось.
У сарая Уэйд остановился, чтобы собраться. Дверь была приоткрыта. Правая створка, висевшая на одной верхней петле, слегка раскачивалась от ветра; ржавая петля издавала тихий мелодичный звук.
Страха уже никакого не было. Было знание.
Он распахнул дверь, шагнул внутрь, метнул световой круг вдоль земляного пола. Всё как он думал. Лодки, разумеется, не было. Не было и подвесного мотора, канистры с бензином, оранжевого спасательного жилета и фибергласовых весел.
Уэйд стал обдумывать положение. Шестнадцать лет они женаты, почти семнадцать, и вот это мощное, властное знание, что жизнь его отныне пойдет совсем другой колеей.
Он вышел из сарая, закрыл за собой дверь.
– Ну вот так, – произнес он, как бы подводя итог.
Замаячил образ Кэти, и он позволил ему прорисоваться. Стройное ухоженное тело. Морщинки у глаз – след избирательной кампании. Руки маленькой девочки, летняя загорелая кожа, ясная отполированная улыбка. Она все прекрасно понимала. Какие там тайны. Она видела заголовки; она знала, на что он способен.
Ему почудилось, что она улыбается ему, лежа в темноте. Потом она рывком повернулась на бок. Клубы пара поднялись от ее глазниц.
Чушь, конечно.
Он вернулся в дом, разыскал ключи и поспешил вверх по склону к своему «бьюику».
– Я не пьяный, – сказал Уэйд.
– А никто и не говорит, что пьяный.
– Я в норме.
Рут Расмуссен расстелила на столе виниловую скатерть, разгладила края и поставила перед ним кружку с кофе.
– Большой хороший глоток Мигом вас поправит, вот увидите.
– Да трезвый же я.
Само собой. Пейте, пейте на здоровье.
Рут дотронулась до его плеча и опять повернулась к плите. Эта крупная, ухватистая, грубоватого вида женщина лет пятидесяти пяти не без изящества носила свои тридцать фунтов лишнего веса на бедрах и животе. Черные с серебром волосы ливнем падали ей за спину.
– В общем, успокойтесь, и все, – говорила она. – Ваша жена в полном порядке. Бывает.
– Лодка-то, лодка. Нет ведь ее. Рут досадливо хмыкнула.
– Слышала уже, не надо по двадцать раз повторять. Для чего же лодки, как не чтоб на них плавать. – Она подложила полено в дровяную плиту, отрегулировала дымоход, лязгнула заслонкой. – Наверняка мотор заглох, вот что случилось. Свечи, мало ли что. Ремень лопнул.
Обернулась, посмотрела на его кружку.
– Сахару?
Уэйд покачал головой.
– Так, да не так. Она бы никогда… Нет, я чую неладное.
– Вот увидите, все будет хорошо. Клод с вами поедет, проверит все. Ну-ка до дна, до дна.
Кофе был чуть теплый и горький, отвратительный, но Уэйд покорно выпил и начал новую кружку. Спустя минуту Рут положила перед ним кусок хлеба.
– Недаром ведь говорят, – сказала она, – никогда нельзя думать плохое. Голову на отсечение дам, что просто сдох этот драндулет. Я же миллион раз Клоду говорила: да разорись ты на новый. Думаете, послушался? Как бы не так, У него и цента не допросишься.
Она усмехнулась и села напротив него за стол.
– Тут главное дело – думать хорошее Чего боишься, на то и напорешься. По-другому и не бывает.
Уэйд тупо рассматривал скатерть. У него болела голова. Локти тоже болели, и еще другие места, он не мог даже понять какие.
– Неспокойно мне все-таки. Целый день ее нет. И почти уже целую ночь.
– Ну и что, значит, где-то высадилась на берег. Бывает, бензин кончается, вообще мотор отваливается, да мало ли что может случиться. Случается, и чаще, чем вы думаете. Но за вашу жену беспокоиться нечего, вот уж кто нигде не пропадет. – Рут посахарила ломоть хлеба, подтолкнула к нему. – Ну-ка, большой хороший кусок, чтобы всю дрянь в себя впитал. А там поглядим, что к чему.
– Рут, я не думаю…
– Ешьте.
У него за спиной, где-то в недрах дома, спустили воду в уборной. Через минуту вошел Клод Расмуссен, держа в руках пару рабочих ботинок и вельветовую охотничью куртку. Старик подошел к раковине, прокашлялся, сплюнул мокроту, наклонился, вгляделся в нее. Потом наконец повернулся, посмотрел на Рут.
– Ну как наш славный сенатор?
– Как стеклышко, – ответила она. – Почти что трезвый.
– Без дураков?
– Оживает прямо на глазах.
Старик ухмыльнулся. Ему было под восемьдесят, и моложе он не выглядел, но взгляд у него все еще был ясный, острый. Он сел и принялся зашнуровывать ботинки.
– Передвигаться в состоянии?
– Нет проблем, – отозвался Уэйд.
– Ну еще бы. Горючего полный бак небось залил? – Клод опять ухмыльнулся. – Мы вот как сделаем. Доедем до коттеджа, там чуток потыркаемся. А Рут пару звонков сделает в город. – Они с женой обменялись понимающими взглядами. – Винни Пирсону, в «мини-март», в общем, кого добудишься.
Клод вставил зубной протез, крепко сжал челюсти для проверки и напялил грязную бейсбольную кепку с эмблемой «Близнецов».
– Такое мое предложение. Поправки будут, сенатор?
– Разумно, – сказал Уэйд.
– Рад слышать. Стараемся как можем.
Рут с легким хлопком свела свои большие ладони.
– Ну езжайте. Все образуется, помяните мое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62