(Здесь нет никакого воспевания Сталина, он был всего лишь субвождь-«внешник», грандиозные потери в Великую Отечественную во многом на его совести, другое дело, что на фоне пришедших ему на смену «иудо-внутренников» Сталин теперь воспринимается почти как ангел с небес, и о таком правителе уничтожаемому русскому народу остаётся только мечтать.)
Итак, Булгаков работал над «Мастером…» в эпоху ренессанса «внешничества». К власти с одобрения уставших от «нэпманов» народов пришли бессребреники Сталин и Гитлер. Любителя дворцов Троцкого выслали и со временем даже проломили голову ледорубом. И даже в психологически вполне однородной Америке «иудо-внутренническая» иерархия была деструктурирована (в истории осталось достаточно туповатое обозначение этого феномена—«Великая депрессия»).
Заметный тираж любой книге обеспечивают вовсе не счастливые обладатели критического мышления, их мало, а во все времена только исполнители. Для популярности необходима или броская реклама (к примеру, босиком ходить из Москвы в поместье под Тулой, будучи состоятельным графом), или психологическое с толпой тождество. Автору без хотя бы имитации с толпой совместимости к печатному станку не прорваться.
Иными словами, во времена Гитлера—Сталина читать вещь, от которой «торчат» преимущественно «внутренники», было почти некому! Именно в психоэнергетике времени (типе сверхвождя) разгадка того, почему Булгаков главный свой роман не только серьёзно не рассчитывал опубликовать в России, во всяком случае, при жизни, но и не пытался опубликовать его ни в Европе, ни в Америке. Не тот тип планетарного сверхвождя! Не те, соответственно, и вкусы оплачивающей работу печатного станка толпы.
Но Булгаков работал изо всех сил, правил «Мастера…», даже находясь при смерти, расплачиваясь усилением и без того мучительных головных болей. Работу над «Мастером…» Булгаков явно воспринимал как талант , если угодно, святой крест — и мужественно его нёс, получая от этого, несмотря ни на что, наивысшее удовольствие. То, что он биологически не доживёт до «внутреннической» эпохи в России, больной Булгаков знал . Как знал и то, что очередной волны «внутренничества» России не миновать — как бы неугодникам и «внешникам» ни хотелось её избежать.
А как же театральная популярность Булгакова? Она что же, не могла повлиять на печатный станок? Одно дело пьеса-зрелище: пришёл в театр, посидел в толпе, если и есть какая в постановке мысль, то её освоил не сам, а тебе её «освоили», совсем же другое дело — книга, умение наслаждаться процессом самостоятельной исследовательской работы. Театр — это отнюдь не место постижения Истины, следовательно театралы-нэпманы разойтись тиражу «Мастера…» не помогли бы.
Поздний Булгаков, выйдя в «Мастере…» за пределы мировоззрения «мастерского» романа (а «новозаветная» часть романа была написана в самом начале работы над «Мастером…» и за двенадцать лет практически не изменилась), работал на будущее, до которого, как он знал, ему было не дожить. И это будущее, наша сегодняшняя «иудо-внутренническая» действительность, ему, который возвысился до любви к России и Понтию Пилату, то есть смог интуитивно нащупать в субъевангелиях Путь (почему «нащупать» и почему он неизвестен так называемым верующим — в главе «Священная земля Болграда» ), вряд ли бы понравилось.
Представители разных психологических типов по-разному оценивают «Мастера…», и потому события вокруг «Мастера…», восприятие романа и время, когда власть предержащие начинают манипулировать с его помощью толпой — один из замечательных инструментов постижения психоэнергетического аспекта жизни на нашей планете вообще и уяснения психологически достоверной истории России XX века в частности.
Повторимся, «Мастер…» был опубликован в 1966–1967 годах.
Правда жизни состоит в том, что в любую эпоху властители «помойкой» своего подсознания обречены на дурацкий труд по сколачиванию из исполнителей иерархий, потому оплачиваемая ими одурачивающая пропаганда вечна.
Толпе исполнителей это в удовольствие, их отец — отец лжи, немногочисленные же неугодники хотят знать реальные закономерности жизни.
Для осмысления происходящего неугоднику вовсе не обязательно вести «под венец» внучку главраввина, фанатично упивающуюся обрезанным её субстаей «Мастером…». Достаточно настроить точность критического взгляда наблюдением за любой яркой «иудо-внутренницей», вкупе, разумеется, с яркой «внешницей» («когорта» менее контрастна, хотя и необходима тоже) и неугодницей (для этого, правда, интересующемуся необходимо быть неугодником , а не хулиганом или анархистом, иначе за неугодника он примет всего-навсего себе подобного «внешника»). Размышление над совокупностью вкусов, предпочтений и поступков выделенных трёх типов, над биографиями их предков легко откроет смысл происходящего вокруг нас. Вызовите кого угодно на воспоминания о предках — и вы по повторяющимся в их жизни неадекватностям легко убедитесь в существовании родовой памяти. Опросите побольше людей разных национальностей — и вы легко распознаете особенности национальных характеров. Присматривайтесь к людям — правда неугоднику откроется.
Женщины, в силу, по сравнению с мужчинами, повышенной гипнабельности, — удобнейший объект наблюдения, почти такой же удобный, как высшие начальники. Но на высших начальниках не разженишься и к их быту и тайнам не всегда подступишься. Женитьбы-разводы, конечно, очень дорогостоящий способ, кто спорит, но, с другой стороны, самый эффективный. Споры годами, ссоры вплоть до потасовок приводят к познанию о невозможности повлиять на исполнителя словами. Исполнители меняются — но только с «духом времени» и почти все разом, но вне «духа времени» ничто на исполнителя повлиять не может. Это, пожалуй, главный полезный для осмысления устройства Мироздания вывод, который можно вынести из брака.
А если всё это усилить постижением Пилата!.. И поразмышлять над его судьбой при жизни и участью его не понимающих!
Могут, конечно, возразить, что автору «КАТАРСИСа» всё время бывает предоставлен случай наблюдать какие-то особенно сочные примеры. Действительно, взять хотя бы моего непосредственного начальника на работе. Оба его деда в Великую Отечественную были профессиональными военными, один был лётчиком, а другой — командиром подводной лодки. Лётчик ничем особенным не отличился, был как все, подводник тоже. В 1941-м его лодка охраняла вход в Севастопольскую бухту. В день его гибели не было ни немецких кораблей, ни авиационных налётов, но вдруг с лодки приходит радиограмма: «Погибаем, но не сдаёмся». Открывают кингстоны, или как это у них называется, — и топятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220