Мальчик, который общается с революционерами и не знает, что они революционеры. Мальчик, который слушает разговоры о крушении Империи и не понимает, что это значит. Мальчик, который ест с иудеями и не собирается принимать их веру. Кто ты — дурак или маленький гадкий лгун, симпатизирующий иудеям?
Что-то перевернулось в душе Деметрия. От этого чувства у него начался зуд по всему телу и участилось дыхание. Это был гнев. У него было такое ощущение, будто какая-то сила оторвала его от пола.
— В этом документе, — сказал губернатор, снова заглянув в свиток, — ты указал, что ты раб. Это правильно?
Деметрий понял, что ему суждено умереть.
— Да, мой господин.
— Где твой хозяин?
— Я не знаю, мой господин.
— Ты сбежал?
— Нет, мой господин.
— Тогда как ты оказался в этой группе бунтовщиков из Себасты?
«Действительно, как? — подумал Деметрий. — Как вообще я сделал то, что сделал?» Все было лишено какого бы то ни было смысла.
— Мой хозяин исчез, — сказал он.
— Исчез? Ты полагаешь, я в это поверю? С чего ему было исчезать?
Не было ни причины, ни цели. Деметрий смотрел в мозаичный пол. Бог, пивший из винного бурдюка, был похож на Симона.
— Я думаю, он исчез, потому что был магом, — тихо сказал Деметрий. Причины не было. Но можно было создать причину из ничего.
Судебное разбирательство происходило где-то далеко. Где-то далеко было лицо губернатора, перекошенное приступом бешеного гнева. Деметрий посмотрел на это лицо и увидел человека, который тоже когда-нибудь умрет. Он заглянул в сверкавшие гневом глаза и увидел на их дне страх.
Он почувствовал, как его губы растянулись в улыбке.
— …Обман, дерзость и неуважение к власти, — произнесло лицо.
А потом с неожиданной ясностью:
— Признан виновным по обоим пунктам обвинения. Приговаривается к казни обычным методом, приговор будет исполнен послезавтра расчетом девятой когорты. Ввести следующего заключенного.
Деметрия вывели.
На столе валялись остатки пиршества. Симон отложил косточку фазана, которую обгладывал, и опустил пальцы в серебряную чашу с водой.
— Прекрасно, — сказал он и от души отрыгнул.
В общем-то, так наедаться перед совершением Обряда не рекомендовалось, но было невозможно убедить людей соблюдать умеренность в проявлении гостеприимства. Он подумал, не принять ли ему соответствующее правило.
На соседнем ложе был мальчик лет шестнадцати-семнадцати, который не сводил с него глаз, но не решался заговорить. Симон не поощрял серьезных разговоров во время еды: нельзя одновременно наслаждаться и разговором, и едой. А мальчик, как он был уверен, собирался задать серьезные вопросы. Мальчик ожидал посвящения. Он был похож на Деметрия.
— О чем ты думаешь? — спросил Симон.
Мальчик покраснел от смущения и благодарности.
— Меня кое-что тревожит, — признался он. Он нагнулся вперед, чтобы остальные не услышали его. — Мне не говорят, каковы правила.
— Что? — сказал Симон.
— Я думал, мне объяснят правила поведения. Это первое, о чем говорят, знакомя новичка с религией.
— Понятно, — сказал Симон.
— Когда мне скажут? Когда меня посвятят? Понимаете, я не хочу сделать что-нибудь неправильно. Было бы ужасно начать с…
— Ты не так понял, — мягко сказал Симон. — Правил нет.
Мальчик был обескуражен.
— Нет правил?
— Никаких.
— Но…
— Наша задача, — объяснил Симон, — попытаться разрушить тюрьму. Для этого нет правил: приходится пользоваться всем, что попадется под руку.
— Но существуют ведь определенные рекомендации, определенные запреты…
— Твоя проблема, — сказал Симон с улыбкой, — заключается в том, что ты ждешь, чтобы тебе сказали, что делать. Это как раз то, с чем мы боремся: с увеличением количества законов, с покорностью по отношению к власти.
Принесли еще вина. Пробуя его, Симон почувствовал легкую, едва уловимую горечь и удивленно поднял брови. Он не санкционировал использовать средства, усиливавшие половое влечение.
Мальчик задумался, склонив кудрявую голову; обнажилась тонкая шея.
— Я допускаю, что правил нет, — сказал он, — но должно быть что-то, какой-то основополагающий принцип…
Черт бы побрал этого мальчика, который так сильно напоминал ему Деметрия.
— Кстати, такой принцип существует, — сказал Симон, — но я обычно не говорю об этом, особенно с непосвященными людьми, поскольку это чрезвычайно опасно. — Он подмигнул. — Ты слишком молод.
— Но это же несправедливо.
— Это секрет. Люди должны сами его открыть.
— Почему это опасно?
— Если неправильно его использовать, это приведет к вымиранию.
— Я рискну.
— Вот уж нет, — сказал Симон. Он встал. — Пора, — сказал он, обращаясь к собравшимся.
Они проследовали за хозяином в соседнюю комнату, где было темно, лишь в дальнем углу горела небольшая жаровня. Огонь тускло освещал у стены что-то вроде алтаря, дым фимиама обволакивал головы двух резных фигурок.
Симон остановился в изумлении, когда увидел алтарь и фигурки. Он взял одну фигурку и, покрутив ее в руках, нахмурился.
Настойчивый мальчик оказался тут как тут.
— Пожалуйста, скажите мне, — просил он, — что это за принцип, который так опасен?
Симон поставил фигурку на место и задумчиво посмотрел на мальчика.
— Если знаешь, что делаешь, можешь делать что хочешь, — сказал он.
Симон снял свою золотую диадему и небрежно бросил ее на пол. Снял расшитую золотом мантию и отпихнул ее ногой в угол.
— Чем мы, в конце концов, занимаемся? — повернулся он к Елене.
— Если ты не знаешь, я и подавно, — сказала Елена. Она легла на постель и сняла свою диадему. — У меня болит голова от этой штуки.
— Ты знаешь, — вскричал Симон, — что в комнате, где мы совершали Обряд, был устроен небольшой алтарь, украшенный нашими образами?
— Да? Как предусмотрительно.
— Глупая женщина! — гневно сказал Симон. — Ты что, не понимаешь? Они поклоняются нам как божествам.
— Ничего удивительного, — сказала Елена. — А чего ты ожидал? Люди должны чему-то поклоняться. Пока ты им дал только какой-то далекий огонь. Они не могут поклоняться ему.
— Предполагалось, что они ничему не будут поклоняться. В этом вся суть. Во всех нас содержится Дух, мы все боги.
— Люди не хотят быть богами, — сказала Елена. — Это слишком большая ответственность.
Симон сел и обхватил голову руками. Потом поднял голову и посмотрел на вышитую золотом мантию, валяющуюся в углу.
— Золото и серебро, — сказал он. — Фалернское вино и фаршированный фазан. Знай, что делаешь, и делай что хочешь. Проблема в том, что если ты поначалу знаешь, что делаешь, то через полгода забываешь. Мы должны были попытаться освободиться от материального мира.
— Ты достиг в этом успеха, — сказала Елена. — Разве ты этого не хотел? Это плоды успеха.
— Думаешь, они понимают хоть слово из того, что я говорю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Что-то перевернулось в душе Деметрия. От этого чувства у него начался зуд по всему телу и участилось дыхание. Это был гнев. У него было такое ощущение, будто какая-то сила оторвала его от пола.
— В этом документе, — сказал губернатор, снова заглянув в свиток, — ты указал, что ты раб. Это правильно?
Деметрий понял, что ему суждено умереть.
— Да, мой господин.
— Где твой хозяин?
— Я не знаю, мой господин.
— Ты сбежал?
— Нет, мой господин.
— Тогда как ты оказался в этой группе бунтовщиков из Себасты?
«Действительно, как? — подумал Деметрий. — Как вообще я сделал то, что сделал?» Все было лишено какого бы то ни было смысла.
— Мой хозяин исчез, — сказал он.
— Исчез? Ты полагаешь, я в это поверю? С чего ему было исчезать?
Не было ни причины, ни цели. Деметрий смотрел в мозаичный пол. Бог, пивший из винного бурдюка, был похож на Симона.
— Я думаю, он исчез, потому что был магом, — тихо сказал Деметрий. Причины не было. Но можно было создать причину из ничего.
Судебное разбирательство происходило где-то далеко. Где-то далеко было лицо губернатора, перекошенное приступом бешеного гнева. Деметрий посмотрел на это лицо и увидел человека, который тоже когда-нибудь умрет. Он заглянул в сверкавшие гневом глаза и увидел на их дне страх.
Он почувствовал, как его губы растянулись в улыбке.
— …Обман, дерзость и неуважение к власти, — произнесло лицо.
А потом с неожиданной ясностью:
— Признан виновным по обоим пунктам обвинения. Приговаривается к казни обычным методом, приговор будет исполнен послезавтра расчетом девятой когорты. Ввести следующего заключенного.
Деметрия вывели.
На столе валялись остатки пиршества. Симон отложил косточку фазана, которую обгладывал, и опустил пальцы в серебряную чашу с водой.
— Прекрасно, — сказал он и от души отрыгнул.
В общем-то, так наедаться перед совершением Обряда не рекомендовалось, но было невозможно убедить людей соблюдать умеренность в проявлении гостеприимства. Он подумал, не принять ли ему соответствующее правило.
На соседнем ложе был мальчик лет шестнадцати-семнадцати, который не сводил с него глаз, но не решался заговорить. Симон не поощрял серьезных разговоров во время еды: нельзя одновременно наслаждаться и разговором, и едой. А мальчик, как он был уверен, собирался задать серьезные вопросы. Мальчик ожидал посвящения. Он был похож на Деметрия.
— О чем ты думаешь? — спросил Симон.
Мальчик покраснел от смущения и благодарности.
— Меня кое-что тревожит, — признался он. Он нагнулся вперед, чтобы остальные не услышали его. — Мне не говорят, каковы правила.
— Что? — сказал Симон.
— Я думал, мне объяснят правила поведения. Это первое, о чем говорят, знакомя новичка с религией.
— Понятно, — сказал Симон.
— Когда мне скажут? Когда меня посвятят? Понимаете, я не хочу сделать что-нибудь неправильно. Было бы ужасно начать с…
— Ты не так понял, — мягко сказал Симон. — Правил нет.
Мальчик был обескуражен.
— Нет правил?
— Никаких.
— Но…
— Наша задача, — объяснил Симон, — попытаться разрушить тюрьму. Для этого нет правил: приходится пользоваться всем, что попадется под руку.
— Но существуют ведь определенные рекомендации, определенные запреты…
— Твоя проблема, — сказал Симон с улыбкой, — заключается в том, что ты ждешь, чтобы тебе сказали, что делать. Это как раз то, с чем мы боремся: с увеличением количества законов, с покорностью по отношению к власти.
Принесли еще вина. Пробуя его, Симон почувствовал легкую, едва уловимую горечь и удивленно поднял брови. Он не санкционировал использовать средства, усиливавшие половое влечение.
Мальчик задумался, склонив кудрявую голову; обнажилась тонкая шея.
— Я допускаю, что правил нет, — сказал он, — но должно быть что-то, какой-то основополагающий принцип…
Черт бы побрал этого мальчика, который так сильно напоминал ему Деметрия.
— Кстати, такой принцип существует, — сказал Симон, — но я обычно не говорю об этом, особенно с непосвященными людьми, поскольку это чрезвычайно опасно. — Он подмигнул. — Ты слишком молод.
— Но это же несправедливо.
— Это секрет. Люди должны сами его открыть.
— Почему это опасно?
— Если неправильно его использовать, это приведет к вымиранию.
— Я рискну.
— Вот уж нет, — сказал Симон. Он встал. — Пора, — сказал он, обращаясь к собравшимся.
Они проследовали за хозяином в соседнюю комнату, где было темно, лишь в дальнем углу горела небольшая жаровня. Огонь тускло освещал у стены что-то вроде алтаря, дым фимиама обволакивал головы двух резных фигурок.
Симон остановился в изумлении, когда увидел алтарь и фигурки. Он взял одну фигурку и, покрутив ее в руках, нахмурился.
Настойчивый мальчик оказался тут как тут.
— Пожалуйста, скажите мне, — просил он, — что это за принцип, который так опасен?
Симон поставил фигурку на место и задумчиво посмотрел на мальчика.
— Если знаешь, что делаешь, можешь делать что хочешь, — сказал он.
Симон снял свою золотую диадему и небрежно бросил ее на пол. Снял расшитую золотом мантию и отпихнул ее ногой в угол.
— Чем мы, в конце концов, занимаемся? — повернулся он к Елене.
— Если ты не знаешь, я и подавно, — сказала Елена. Она легла на постель и сняла свою диадему. — У меня болит голова от этой штуки.
— Ты знаешь, — вскричал Симон, — что в комнате, где мы совершали Обряд, был устроен небольшой алтарь, украшенный нашими образами?
— Да? Как предусмотрительно.
— Глупая женщина! — гневно сказал Симон. — Ты что, не понимаешь? Они поклоняются нам как божествам.
— Ничего удивительного, — сказала Елена. — А чего ты ожидал? Люди должны чему-то поклоняться. Пока ты им дал только какой-то далекий огонь. Они не могут поклоняться ему.
— Предполагалось, что они ничему не будут поклоняться. В этом вся суть. Во всех нас содержится Дух, мы все боги.
— Люди не хотят быть богами, — сказала Елена. — Это слишком большая ответственность.
Симон сел и обхватил голову руками. Потом поднял голову и посмотрел на вышитую золотом мантию, валяющуюся в углу.
— Золото и серебро, — сказал он. — Фалернское вино и фаршированный фазан. Знай, что делаешь, и делай что хочешь. Проблема в том, что если ты поначалу знаешь, что делаешь, то через полгода забываешь. Мы должны были попытаться освободиться от материального мира.
— Ты достиг в этом успеха, — сказала Елена. — Разве ты этого не хотел? Это плоды успеха.
— Думаешь, они понимают хоть слово из того, что я говорю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84