Эвита еще не приехала», — оповещали помощницы, одетые в строгую форму и шапочки медсестер.
Подойдя к одной из них, Чино сообщил ей, что Сеньора лично назначила ему встречу.
— Вот только не знаю, в какой час и день, — объяснил он, хотя его не спросили.
— Тогда тебе придется стать в очередь, как всем, — сказала женщина. — Некоторые здесь стоят с часу ночи. Вдобавок никогда не бывает известно, приедет Сеньора или не приедет.
Тогда Асторга тоже решил занять очередь в час ночи. Предварительно он проводил Лидию и малышку Йоланду к тестю и теще, жившим в Банфиелде.
— Вернусь я, наверно, часам к трем дня, — сказал он им. — Ждите меня в кинотеатре.
— Уж тогда у тебя наверняка будут хорошие новости, — предположила Лидия.
— Дай-то бог, чтобы они были хорошие, — сказал он. Подойдя к дверям фонда, он обнаружил, что его опередили двадцать два человека. На пустынных улицах клубились похожие на стада овец облака тумана — так и чудилось, что раздастся блеяние. Люди кашляли и жаловались на ревматические боли. И впрямь, то, что город назвали Буэнос-Айрес, было злой шуткой.
Чино выяснил, что Эвита никогда не приезжает (если приезжает) раньше десяти утра. У себя в резиденции Она между восемью и девятью часами завтракает кофе с гренками, говорит по телефону с министрами и губернаторами и уже по дороге в фонд делает короткую остановку в Доме правительства, где четверть часа беседует с мужем. Видятся они только в это время, потому что с работы Она возвращается в одиннадцать вечера, когда он уже спит. Аудиенции у Эвиты очень продолжительны — Она подробно расспрашивает просителей об их жизни и всяческих чудесах, осматривает искусственные челюсти и с удовольствием обсуждает фотоснимки их детей. Каждая аудиенция занимает по меньшей мере двадцать минут; при таком темпе — подсчитал Чино — очередь дойдет до него часов через семь с половиной.
Перед рассветом крики детишек стали невыносимыми. Время от времени люди зажигали керосинки, согревая молоко в бутылочках с сосками и воду для мате. Чино спросил стоявших за ним, бывали ли они прежде в таких очередях.
— Мы приходим в третий раз, и все никак не удается попасть на прием к Эвите, — сказал молодой мужчина с висячими усами, который, говоря, придерживал указательным пальцем слишком свободно сидевшую челюсть. — Ехали из Сан-Франциско поездом более десяти часов. Сюда добрались в полночь, и нам достался двенадцатый номер, но когда пошел десятый, Сеньору срочно вызвал генерал, и нам назначили прием на следующий день. Спали на улице. Проснулись около трех утра. На этот раз нам выдали сто четвертый номер. С Эвитой ничего никогда точно не знаешь. Она — как Бог. То появится, то исчезает.
— Мне Она обещала квартиру, — сказал Чино. — А вы за чем пришли?
Худенькая девушка с тонкими, как у птицы, ногами пряталась за усатым парнем, прикрывая себе рот. У нее тоже не было зубов.
— Мы хотим получить свадебный наряд для невесты, — ответил парень. — Спальный гарнитур мы. уже купили, у меня есть костюм, в котором я ходил на похороны моего отца. Но если она не получит наряда невесты, священник ни за что не согласится нас обвенчать.
Чино хотел бы его ободрить, но не знал, как это сделать.
— Сегодня для нас удачный день, — сказал он. — Сегодня мы все попадем.
— Да услышит вас Бог, — ответила девушка.
Хотя очередь уже обогнула угол и головы последних терялись в темноте, все эти бедолаги соблюдали порядок. Чино услышал рассказы о невыносимых несчастьях, от которых никакая сила человеческая, даже могущество Эви-ты, не смогли бы избавить. Ему рассказывали о рахитичных детях, чахнущих в землянках, вырытых на свалках, о руках, отрезанных колесами поезда, о буйных сумасшедших, которых держат на цепи в цинковых конурах, о недействующих почках, о прободных язвах двенадцатиперстной кишки и о лопающихся грыжах. А если этим страданиям так и не будет конца? — сказал себе Асторга. Если Эвите придет конец раньше, чем этим страданиям? Если Эвита все же не Бог, как все думают?
Наступление утра он как-то не заметил, оно почти ничем не отличалось от ночи — такое же сырое, пепельно-серое. Помощницы Эвиты разносили кофе с булочками, но Чино есть отказался. От перечня человеческих бед у него пропал аппетит. Он постарался отвлечься, думать о чем-то другом, избегая мыслей об окружающей действительности, — было страшно встречаться с ней лицом к лицу.
Но вот очередь начала двигаться. Двери фонда открылись, и просители пошли по лестницам из лакированного дерева, на которых висели флаги с перонистской эмблемой. На верхнем этаже, прижимаясь к балюстрадам, сновали писари с напомаженными волосами и помощницы с карандашами за ухом. Очередь прошла между бархатными портьерами и очутилась в огромном зале, освещенном люстрами с хрустальными подвесками. Это походило на церковь. В центре был узкий проход, по обе его стороны стояли деревянные скамьи, на которых сидели семьи, не стоявшие в очереди, как все прочие. В воздухе разносилась вонь испражнений новорожденных младенцев, грязных пеленок и блевотины больных. Вонь была густая, стойкая, как сырость, она впивалась, как булавками, в память на многие дни.
В глубине зала, на одном конце длинного стола, сидела сама Эвита, она гладила руки крестьянской чете, приникая ухом, чтобы лучше слышать их дрожащие голоса, и время от времени откидывала голову назад, будто пытаясь найти незабываемые слова, за которыми пришли к Ней эти простодушные люди. На Ней был английский костюм в клеточку, волосы подобраны в пучок, как на фотографиях. Иногда Она досадливо снимала кольцо с пальца или какой-нибудь из своих тяжелых золотых браслетов и бросала их на стол.
Здесь совершенно естественно происходили эпизоды, которые в любом другом месте были бы невозможны. Двое мужчин с соломенно-желтыми волосами, взгромоздившись на скамьи, произносили речи на никому не понятном языке. Из-за портьер выглядывали семьи с коробками, полными живых пчел, строивших соты в садике из тюля, — эти люди хотели, чтобы Эвита приняла подарок прежде, чем пчелы закончат свою работу. В передних дожидались дети, пережившие недавнюю эпидемию полиомиелита, они готовились продефилировать по залу в инвалидных колясках, подаренных фондом. Глядя на это море бед, Асторга возблагодарил Бога за свою скромную жизнь, которую еще не омрачило никакое несчастье.
Обычную утреннюю суету прервал неожиданный инцидент. После крестьянской четы Эвита принимала трех близняшек-акробаток, которые хотели выйти замуж за несовершеннолетних клоунов того же цирка и нуждались в особом разрешении на брак. Когда Эвита с ними управилась, какая-то грузная баба с неукротимой гривой принялась кричать, что служащий фонда отобрал у нее квартиру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Подойдя к одной из них, Чино сообщил ей, что Сеньора лично назначила ему встречу.
— Вот только не знаю, в какой час и день, — объяснил он, хотя его не спросили.
— Тогда тебе придется стать в очередь, как всем, — сказала женщина. — Некоторые здесь стоят с часу ночи. Вдобавок никогда не бывает известно, приедет Сеньора или не приедет.
Тогда Асторга тоже решил занять очередь в час ночи. Предварительно он проводил Лидию и малышку Йоланду к тестю и теще, жившим в Банфиелде.
— Вернусь я, наверно, часам к трем дня, — сказал он им. — Ждите меня в кинотеатре.
— Уж тогда у тебя наверняка будут хорошие новости, — предположила Лидия.
— Дай-то бог, чтобы они были хорошие, — сказал он. Подойдя к дверям фонда, он обнаружил, что его опередили двадцать два человека. На пустынных улицах клубились похожие на стада овец облака тумана — так и чудилось, что раздастся блеяние. Люди кашляли и жаловались на ревматические боли. И впрямь, то, что город назвали Буэнос-Айрес, было злой шуткой.
Чино выяснил, что Эвита никогда не приезжает (если приезжает) раньше десяти утра. У себя в резиденции Она между восемью и девятью часами завтракает кофе с гренками, говорит по телефону с министрами и губернаторами и уже по дороге в фонд делает короткую остановку в Доме правительства, где четверть часа беседует с мужем. Видятся они только в это время, потому что с работы Она возвращается в одиннадцать вечера, когда он уже спит. Аудиенции у Эвиты очень продолжительны — Она подробно расспрашивает просителей об их жизни и всяческих чудесах, осматривает искусственные челюсти и с удовольствием обсуждает фотоснимки их детей. Каждая аудиенция занимает по меньшей мере двадцать минут; при таком темпе — подсчитал Чино — очередь дойдет до него часов через семь с половиной.
Перед рассветом крики детишек стали невыносимыми. Время от времени люди зажигали керосинки, согревая молоко в бутылочках с сосками и воду для мате. Чино спросил стоявших за ним, бывали ли они прежде в таких очередях.
— Мы приходим в третий раз, и все никак не удается попасть на прием к Эвите, — сказал молодой мужчина с висячими усами, который, говоря, придерживал указательным пальцем слишком свободно сидевшую челюсть. — Ехали из Сан-Франциско поездом более десяти часов. Сюда добрались в полночь, и нам достался двенадцатый номер, но когда пошел десятый, Сеньору срочно вызвал генерал, и нам назначили прием на следующий день. Спали на улице. Проснулись около трех утра. На этот раз нам выдали сто четвертый номер. С Эвитой ничего никогда точно не знаешь. Она — как Бог. То появится, то исчезает.
— Мне Она обещала квартиру, — сказал Чино. — А вы за чем пришли?
Худенькая девушка с тонкими, как у птицы, ногами пряталась за усатым парнем, прикрывая себе рот. У нее тоже не было зубов.
— Мы хотим получить свадебный наряд для невесты, — ответил парень. — Спальный гарнитур мы. уже купили, у меня есть костюм, в котором я ходил на похороны моего отца. Но если она не получит наряда невесты, священник ни за что не согласится нас обвенчать.
Чино хотел бы его ободрить, но не знал, как это сделать.
— Сегодня для нас удачный день, — сказал он. — Сегодня мы все попадем.
— Да услышит вас Бог, — ответила девушка.
Хотя очередь уже обогнула угол и головы последних терялись в темноте, все эти бедолаги соблюдали порядок. Чино услышал рассказы о невыносимых несчастьях, от которых никакая сила человеческая, даже могущество Эви-ты, не смогли бы избавить. Ему рассказывали о рахитичных детях, чахнущих в землянках, вырытых на свалках, о руках, отрезанных колесами поезда, о буйных сумасшедших, которых держат на цепи в цинковых конурах, о недействующих почках, о прободных язвах двенадцатиперстной кишки и о лопающихся грыжах. А если этим страданиям так и не будет конца? — сказал себе Асторга. Если Эвите придет конец раньше, чем этим страданиям? Если Эвита все же не Бог, как все думают?
Наступление утра он как-то не заметил, оно почти ничем не отличалось от ночи — такое же сырое, пепельно-серое. Помощницы Эвиты разносили кофе с булочками, но Чино есть отказался. От перечня человеческих бед у него пропал аппетит. Он постарался отвлечься, думать о чем-то другом, избегая мыслей об окружающей действительности, — было страшно встречаться с ней лицом к лицу.
Но вот очередь начала двигаться. Двери фонда открылись, и просители пошли по лестницам из лакированного дерева, на которых висели флаги с перонистской эмблемой. На верхнем этаже, прижимаясь к балюстрадам, сновали писари с напомаженными волосами и помощницы с карандашами за ухом. Очередь прошла между бархатными портьерами и очутилась в огромном зале, освещенном люстрами с хрустальными подвесками. Это походило на церковь. В центре был узкий проход, по обе его стороны стояли деревянные скамьи, на которых сидели семьи, не стоявшие в очереди, как все прочие. В воздухе разносилась вонь испражнений новорожденных младенцев, грязных пеленок и блевотины больных. Вонь была густая, стойкая, как сырость, она впивалась, как булавками, в память на многие дни.
В глубине зала, на одном конце длинного стола, сидела сама Эвита, она гладила руки крестьянской чете, приникая ухом, чтобы лучше слышать их дрожащие голоса, и время от времени откидывала голову назад, будто пытаясь найти незабываемые слова, за которыми пришли к Ней эти простодушные люди. На Ней был английский костюм в клеточку, волосы подобраны в пучок, как на фотографиях. Иногда Она досадливо снимала кольцо с пальца или какой-нибудь из своих тяжелых золотых браслетов и бросала их на стол.
Здесь совершенно естественно происходили эпизоды, которые в любом другом месте были бы невозможны. Двое мужчин с соломенно-желтыми волосами, взгромоздившись на скамьи, произносили речи на никому не понятном языке. Из-за портьер выглядывали семьи с коробками, полными живых пчел, строивших соты в садике из тюля, — эти люди хотели, чтобы Эвита приняла подарок прежде, чем пчелы закончат свою работу. В передних дожидались дети, пережившие недавнюю эпидемию полиомиелита, они готовились продефилировать по залу в инвалидных колясках, подаренных фондом. Глядя на это море бед, Асторга возблагодарил Бога за свою скромную жизнь, которую еще не омрачило никакое несчастье.
Обычную утреннюю суету прервал неожиданный инцидент. После крестьянской четы Эвита принимала трех близняшек-акробаток, которые хотели выйти замуж за несовершеннолетних клоунов того же цирка и нуждались в особом разрешении на брак. Когда Эвита с ними управилась, какая-то грузная баба с неукротимой гривой принялась кричать, что служащий фонда отобрал у нее квартиру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100