Машина захрустела гравием, а затем — сомнений быть не могло — покатила по деревянному мосту, на удивление длинному деревянному мосту, то и дело ухая по доскам. Уэйд прикинул, что они ехали пять минут на скорости сорок миль в час.
Ллойд затормозил. Гейл вышла, открыла заднюю дверцу, сказала Дженет и Уэйду, чтобы они выбирались, и, как только они сделали это, со словами: «Наконец-то избавились» — пнула Уэйда ногой под колени, так что он плюхнулся в болото, увлекая за собой свою мать.
— Вы можете выжить, — сказала Гейл, стоя на краю, — так что с технической точки зрения это не убийство. Но надеюсь, что вы здесь сгниете заживо.
28
Падая вслед за Уэйдом в болото, Дженет почувствовала, будто она совершает путешествие в прошлое. Она перенеслась на неделю назад, когда летела из Ванкувера в Орландо на запуск шаттла. Вид такого множества целеустремленных и деловитых людей, каждый из которых был сосредоточен на поставленной перед ним задаче, вдохновил ее. Когда самолет приземлился в Далласе, дело шло к вечеру и температура снаружи терминала перевалила за 45 градусов. Пассажиры внутри стеклянного сооружения глядели на небо так, будто ему поставили смертельный диагноз. Толпы незнакомцев сгрудились возле вентиляционных шахт, ловя пробегающую волнами прохладу. Женщина из Бомонта сказала Дженет, что после 40 градусов у многих машин отказывает зажигание; асфальт парковок таял, как шоколад; вода в водоемах испарилась, и земной шар стал зарываться в собственные недра.
Тогда Дженет решила перемещаться вместе с приливами и отливами публики: из снующих между терминалами микропоездов — к газетным киоскам, а оттуда — в туалетные комнаты. Ее рейс на Орландо задерживался; ее дочь показывали по телевизору; ее собственная мать умерла тридцать лет назад; ее отец — пятнадцать. Ее зрение и слух болезненно раздражали экраны и громкоговорители, все, как один, возвещавшие о рождении или смерти чего-нибудь священного и важного.
Наконец она оказалась в кафетерии, в очереди, с подносом в руках, дожидаясь вместе с дюжиной других пассажиров возможности купить побитое яблоко, жирную пиццу и теплый соленый кренделек. Внезапно Дженет провалилась еще дальше во времени, в другую эпоху, в итонский кафетерий — не в Торонто ее молодости, но в один из центральных кафетериев Ванкувера, когда она была уже в летах. Это было через шесть недель после той проклятой вечеринки и драки Уэйда с Тедом на лужайке. Дженет все еще верила, что Уэйд вернется домой, и выбрала кафетерий на пятом этаже одного из центральных магазинов в качестве нейтральной территории. Тогдашний «Итон» не имел никакого сходства с местом работы ее отца времен Депрессии, но само название заставило ее почувствовать внутреннюю связь. В очереди Уэйд потешался над выбором Дженет: картофельное пюре, свиные отбивные и ванильный пудинг.
— Мам, у тебя вся еда в бежевых тонах.
— Еда как еда, Уэйд.
— Но она вся одного цвета.
— Предположим. А ты-то что себе выбрал, Леонардо?
Дженет посмотрела на поднос Уэйда: фруктовые консервы в желе, томатный сок и звездная россыпь салата. Его поднос выглядел как блюдо с елочными украшениями, разложенными перед тем, как их повесить.
— Красиво, — сказала Дженет.
— Правда, нет, правда?
Они сели за столик у окна, под которым располагалось здание суда: до них доносились извечные звуки голосов — преимущественно пожилых людей, вкушавших субботний ланч в магазинном ресторане; для большинства это была самая изысканная трапеза за всю неделю. Этот звук пробудил в Дженет детские воспоминания, которые она была не в силах остановить.
— Мама, мама... прием...
— Извини, дорогой. Воспоминания. Когда-нибудь ты поймешь.
— Я никогда не состарюсь. Мне нужны переживания, а не воспоминания.
— Глупый ты, Уэйд, — улыбнулась Дженет. — К тому же ты из породы долгожителей.
— Неужели?
— Ешь.
Они принялись радостно обсуждать перемены — преимущественно в жизни Уэйда. Он поселился вместе с Колином, своим приятелем, который работал в музыкальном магазине. «Да, пока приходится мыкаться по углам, но не успеете вы и глазом моргнуть, как я обзаведусь собственными апартаментами». Пока же он зарабатывал на жизнь, развозя ковры, и его планы относительно собственных апартаментов оставались довольно туманными.
Дженет порылась в сумочке в поисках сигарет, но сигареты кончились.
— Проклятье...
— Возьми у меня.
— Так мы теперь курим?
— Уже много лет. Ты не могла не знать.
— Ну конечно, я знала.
Дженет взяла у Уэйда сигарету, прикурила и закашлялась.
— Уэйд, это ж настоящие сигары. У меня даже голова закружилась.
— Привыкнешь.
На несколько мгновений солнце пробилось сквозь завесу мелкого дождя. Уэйд внимательно прищурился.
— Уфф! Вон тот желтый шар, там, наверху, — он меня слепит. Что это?
— Пора увидеть хоть кусочек солнца, — сказала Дженет.
— Солнце. Значит, вы называете этот золотой шар «солнцем»? Что еще знают люди, чего не знаю я?
Дженет хихикнула, и оба блаженно подставили лица солнечному свету.
— Мам, какой был самый счастливый момент в твоей жизни? — спросил Уэйд.
— Что? Ох, Уэйд, я не могу на это ответить.
— Почему?
И правда, почему? Не вижу никаких причин.
— Что ж, пожалуй, я могу сказать тебе.
— Скажи.
Чтобы вспомнить этот момент, Дженет потребовалось время.
— Я была тогда не намного старше тебя. В восемнадцать я еще оставалась такой глупышкой. Отец на месяц отправил меня в Европу — летом, за год до того, как я встретилась с твоим родителем. Папа тогда начал зарабатывать большие деньги, а доллар — ты и представить не можешь, как он тогда ценился в Европе.
Дженет заметила, что Уэйд прихлебывает кофе. О, Уэйд и кофе теперь пьет.
— У меня был чудесный загар, и я выбросила всю эту безвкусную одежду, в какой ходят канадские туристки, и накупила себе в Италии чудных легких летних платьев. Как на женщине с коробки с изюмом «Солнечная красавица». А как мне нравилось, когда на меня обращали внимание и свистели мне вслед. Я ездила с двумя девчонками из Альберты, которые ничего на свете не боялись, и, знаешь, я тоже прониклась их духом. Я была тогда такой смелой.
— Ты красивая женщина, мам. С фактами не спорят. Но как все-таки насчет самого счастливого момента?
— Ах да. Это было в Париже уже под конец поездки. Несколько парней-американцев заигрывали с нами, и вот как-то мы вместе поужинали, а потом отправились танцевать в ночной клуб.
— Американцев?
— С ними было так весело! В конце концов, может, именно поэтому я и вышла за твоего отца. Он был американцем, а американцы всегда предпочитают действовать, а не говорить, а мне нравятся такие люди.
— Итак, ты говорила...
— Пожалуй, осталось добавить совсем немного. Было три часа утра, и я шла вдоль Сены, рядом с собором Нотр-Дам, вместе с Донни Макдональдом, который пел для меня песни из «Карусели», и я чувствовала, что сердце у меня вот-вот разорвется!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68