– Ты понял?
– Помогу, – все еще витая в пьяной эйфории, пообещал Гришка. – А в чем проблема? Досрочный чин задерживают?
Семенов стиснул зубы.
– Меня выгнали из армии, Гриша. Совсем.
– А как же… – тряхнул головой Гришка и вдруг протрезвел. – Стоп! Ты хочешь сказать, что ты здесь – не от Главного штаба?! А что же ты делаешь в отряде Загорулько?!
– Я обычный охранник, Гриша, – досадливо цокнул языком Семенов. – Поручик в отставке. Мне, правда, Энгельгардт обещал помочь, но его убили. И теперь я даже не знаю, как быть.
Гришка посерьезнел.
– За что тебя выгнали?
– Я в адмирала Алексеева врезался на бегу.
Гришка распахнул глаза и вдруг булькнул.
– Нет… что… правда?! – и вдруг захохотал в голос. – Ну, ты даешь! Я думал, ты секретный протокол врагу продал! А ты! В Алексеева! Хо-хо-хо!..
– Ничего смешного! – обиделся Семенов.
– Из-ви-ни… – булькнув еще два-три раза, посерьезнел Гришка и вдруг досадливо поморщился. – Знаешь, если честно, Алексеев – это даже серьезнее, чем измена Родине. Нет, я, конечно, попробую помочь… Ты слишком хороший офицер, чтобы из-за такого г…
– Тс-с! – одернул его Семенов, и Гришка воровски огляделся по сторонам и перешел на шепот.
– Я пока ничего не обещаю, но… В общем, подожди меня здесь. Я скоро приду.
* * *
Курбан прекрасно запомнил разговор Семенова со своим другом и сообразил, где расположен упомянутый в разговоре барак, довольно быстро. Собственно, уже по яркому электрическому свету, пьяным голосам и оберткам от шоколада было ясно, что здесь не китайские кули живут. Он встал неподалеку от двери, обдумывая, что лучше сказать поручику, чтобы тот сам, по своей воле вернулся в лагерь другой дорогой. Но пока духи-подсказчики молчали и по-настоящему хороших мыслей не было.
Дверь барака широко распахнулась, и из нее вдруг вывалился офицер – тот самый, что говорил с Семеновым. Это был знак – определенно.
Офицера вырвало, и он, явно чем-то недовольный, причем чем-то только что происшедшим, двинулся прочь от барака и почти сразу же увидел Курбана.
– А ну, иди сюда, узкоглазый! – властно подозвал он его к себе.
Курбан вежливо поклонился и подошел.
– Что, сука, шпионишь?!
Курбан растерялся. В доме православного попа он узнал огромное количество слов, но это было совершенно новым и на слух каким-то нерусским.
«Шпи-ониш-ш-ш…» – повторил он про себя и тряхнул головой; он совершенно точно никогда не слышал этого слова.
– Что, не понял?! – разъярился офицер и, срывая кипящее в нем зло, влепил тунгусу оплеуху – наотмашь.
Курбан снова тряхнул головой и поднял удивленные глаза. В последний раз его били как раз у попа, тридцать шесть лет назад, но тогда он еще не знал, что следует делать в таких случаях.
– Что вылупился, скотина?! – рявкнул офицер и принялся расстегивать ширинку. – Разбаловали вас эти Семеновы…
Курбан склонил голову и недобро улыбнулся – наслаждение от предчувствия возмездия уже наполнило жаром все его тело. А едва офицер закончил свои дела, Курбан стремительно подошел к нему, мягко и властно схватил за ворот, потянул на себя и легко уложил на землю.
– А-а-а?! – только и выдавил офицер и в следующий миг оказался связан по рукам и ногам, словно баран перед закланием.
Курбан рванул белеющую из-под расстегнутого мундира оруса нижнюю рубашку, скомкал и сунул в удивленно приоткрытый рот. Затем быстро отволок офицера в сторону железнодорожной насыпи, рывком стащил с него так и не застегнутые галифе, а затем и кальсоны, поднял с земли брошенный геодезистами полуметровый деревянный колышек и принялся аккуратно его затачивать – точь-в-точь как учила его Курб-Эджен.
Потому что для того, кто посмел ударить человека царской крови, в Книге Судеб была записана только одна казнь: медленное вколачивание «деревянного хвоста».
* * *
Семенов ждал долго. Сначала он подумал, что Гришка где-нибудь упал или даже потерялся, и попытался встать и отправиться на помощь, но тут же признал: это нереально. Затем он прислонился головой к стенке барака и на секундочку прикрыл глаза, а когда открыл, то увидел, что в окна барака бьет свет, а сам барак почти пуст.
Семенов подскочил, протер глаза и, на ходу застегивая пуговицы кителя, выбежал во двор. Солнце давно уже стояло над горизонтом, и это означало, что отряд Загорулько, к которому он был приписан, также давно тронулся в путь.
– Черт! – охнул поручик, хлопнул себя по лбу и помчался вдоль разбитой грунтовой дороги – догонять.
* * *
Курбан выполнил ритуал возмездия и очищения с максимальной точностью. Он знал, что когда ставки столь высоки, как сейчас, малейшая небрежность вызывает тяжкие и далеко идущие последствия – сначала в мире духов, а затем и здесь, на земле.
Он выложил из мешка и развесил на ближайшей березе кожаные онгоны оскорбленного вместе с ним рода – все двадцать семь колен, затем три раза по три обратился к духам предков с просьбой вразумить и направить, а затем началось главное. До мельчайших деталей, старательно проговаривая русские слова, он объяснил офицеру, за что его переправляют в нижний мир и что именно ждет его на каждом этапе растянутого на сорок девять дней посмертного пути. И только тогда, с пониманием заглянув в распахнутые, наполненные ужасом и совершенно трезвые глаза, перевернул офицера спиной вверх, подложил ему под живот найденное неподалеку полено, вставил отшлифованный колышек «под хвост» и нанес грамотно подобранным по весу камешком первый и очень осторожный удар. Офицер дернулся.
– Терпи, воин, – недовольно покачал головой Курбан. – Помни, что на тебя сейчас смотрят все твои предки.
Офицер жалобно, по-детски гукнул и затрясся в беззвучных рыданиях.
Курбан вздохнул. Следовало признать, что этот мужчина, надевая мундир военного человека, принимая присягу и знаки отличия, оказался совершенно не готовым к судьбе воина! И Курбан знал почему: его этому просто не учили… Никто не сказал ему, что воинская повинность – это не только женщины, вино и трепет поверженного врага. И уж точно никто не объяснил, что на всякой войне самое главное событие – твоя собственная смерть, далеко не всегда легкая и быстрая.
Он нанес еще один удар и еще один, и еще, и офицер трясся и рыдал сквозь плотно забитый в рот кляп, и от этого шаман торопился, делал ошибки, по возможности терпеливо их исправлял и снова торопился и ошибался – настолько серьезно, что офицер начал истекать кровью задолго до рассвета! Шаман настолько устал и взопрел, что к утру не выдержал и сорвал с себя и подаренную ему начальником экспедиции теплую ватную куртку и даже рубаху. И вот тогда-то это и произошло. Добытые у Энгельгардта, лежавшие за рубахой, аккуратно сложенные магические листки с родовой тамгой Орусхана выскользнули, рассыпались и полетели в разные стороны, а едва он попытался схватить самый важный из них – карту, как с его пальца сорвалась капелька офицерской крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
– Помогу, – все еще витая в пьяной эйфории, пообещал Гришка. – А в чем проблема? Досрочный чин задерживают?
Семенов стиснул зубы.
– Меня выгнали из армии, Гриша. Совсем.
– А как же… – тряхнул головой Гришка и вдруг протрезвел. – Стоп! Ты хочешь сказать, что ты здесь – не от Главного штаба?! А что же ты делаешь в отряде Загорулько?!
– Я обычный охранник, Гриша, – досадливо цокнул языком Семенов. – Поручик в отставке. Мне, правда, Энгельгардт обещал помочь, но его убили. И теперь я даже не знаю, как быть.
Гришка посерьезнел.
– За что тебя выгнали?
– Я в адмирала Алексеева врезался на бегу.
Гришка распахнул глаза и вдруг булькнул.
– Нет… что… правда?! – и вдруг захохотал в голос. – Ну, ты даешь! Я думал, ты секретный протокол врагу продал! А ты! В Алексеева! Хо-хо-хо!..
– Ничего смешного! – обиделся Семенов.
– Из-ви-ни… – булькнув еще два-три раза, посерьезнел Гришка и вдруг досадливо поморщился. – Знаешь, если честно, Алексеев – это даже серьезнее, чем измена Родине. Нет, я, конечно, попробую помочь… Ты слишком хороший офицер, чтобы из-за такого г…
– Тс-с! – одернул его Семенов, и Гришка воровски огляделся по сторонам и перешел на шепот.
– Я пока ничего не обещаю, но… В общем, подожди меня здесь. Я скоро приду.
* * *
Курбан прекрасно запомнил разговор Семенова со своим другом и сообразил, где расположен упомянутый в разговоре барак, довольно быстро. Собственно, уже по яркому электрическому свету, пьяным голосам и оберткам от шоколада было ясно, что здесь не китайские кули живут. Он встал неподалеку от двери, обдумывая, что лучше сказать поручику, чтобы тот сам, по своей воле вернулся в лагерь другой дорогой. Но пока духи-подсказчики молчали и по-настоящему хороших мыслей не было.
Дверь барака широко распахнулась, и из нее вдруг вывалился офицер – тот самый, что говорил с Семеновым. Это был знак – определенно.
Офицера вырвало, и он, явно чем-то недовольный, причем чем-то только что происшедшим, двинулся прочь от барака и почти сразу же увидел Курбана.
– А ну, иди сюда, узкоглазый! – властно подозвал он его к себе.
Курбан вежливо поклонился и подошел.
– Что, сука, шпионишь?!
Курбан растерялся. В доме православного попа он узнал огромное количество слов, но это было совершенно новым и на слух каким-то нерусским.
«Шпи-ониш-ш-ш…» – повторил он про себя и тряхнул головой; он совершенно точно никогда не слышал этого слова.
– Что, не понял?! – разъярился офицер и, срывая кипящее в нем зло, влепил тунгусу оплеуху – наотмашь.
Курбан снова тряхнул головой и поднял удивленные глаза. В последний раз его били как раз у попа, тридцать шесть лет назад, но тогда он еще не знал, что следует делать в таких случаях.
– Что вылупился, скотина?! – рявкнул офицер и принялся расстегивать ширинку. – Разбаловали вас эти Семеновы…
Курбан склонил голову и недобро улыбнулся – наслаждение от предчувствия возмездия уже наполнило жаром все его тело. А едва офицер закончил свои дела, Курбан стремительно подошел к нему, мягко и властно схватил за ворот, потянул на себя и легко уложил на землю.
– А-а-а?! – только и выдавил офицер и в следующий миг оказался связан по рукам и ногам, словно баран перед закланием.
Курбан рванул белеющую из-под расстегнутого мундира оруса нижнюю рубашку, скомкал и сунул в удивленно приоткрытый рот. Затем быстро отволок офицера в сторону железнодорожной насыпи, рывком стащил с него так и не застегнутые галифе, а затем и кальсоны, поднял с земли брошенный геодезистами полуметровый деревянный колышек и принялся аккуратно его затачивать – точь-в-точь как учила его Курб-Эджен.
Потому что для того, кто посмел ударить человека царской крови, в Книге Судеб была записана только одна казнь: медленное вколачивание «деревянного хвоста».
* * *
Семенов ждал долго. Сначала он подумал, что Гришка где-нибудь упал или даже потерялся, и попытался встать и отправиться на помощь, но тут же признал: это нереально. Затем он прислонился головой к стенке барака и на секундочку прикрыл глаза, а когда открыл, то увидел, что в окна барака бьет свет, а сам барак почти пуст.
Семенов подскочил, протер глаза и, на ходу застегивая пуговицы кителя, выбежал во двор. Солнце давно уже стояло над горизонтом, и это означало, что отряд Загорулько, к которому он был приписан, также давно тронулся в путь.
– Черт! – охнул поручик, хлопнул себя по лбу и помчался вдоль разбитой грунтовой дороги – догонять.
* * *
Курбан выполнил ритуал возмездия и очищения с максимальной точностью. Он знал, что когда ставки столь высоки, как сейчас, малейшая небрежность вызывает тяжкие и далеко идущие последствия – сначала в мире духов, а затем и здесь, на земле.
Он выложил из мешка и развесил на ближайшей березе кожаные онгоны оскорбленного вместе с ним рода – все двадцать семь колен, затем три раза по три обратился к духам предков с просьбой вразумить и направить, а затем началось главное. До мельчайших деталей, старательно проговаривая русские слова, он объяснил офицеру, за что его переправляют в нижний мир и что именно ждет его на каждом этапе растянутого на сорок девять дней посмертного пути. И только тогда, с пониманием заглянув в распахнутые, наполненные ужасом и совершенно трезвые глаза, перевернул офицера спиной вверх, подложил ему под живот найденное неподалеку полено, вставил отшлифованный колышек «под хвост» и нанес грамотно подобранным по весу камешком первый и очень осторожный удар. Офицер дернулся.
– Терпи, воин, – недовольно покачал головой Курбан. – Помни, что на тебя сейчас смотрят все твои предки.
Офицер жалобно, по-детски гукнул и затрясся в беззвучных рыданиях.
Курбан вздохнул. Следовало признать, что этот мужчина, надевая мундир военного человека, принимая присягу и знаки отличия, оказался совершенно не готовым к судьбе воина! И Курбан знал почему: его этому просто не учили… Никто не сказал ему, что воинская повинность – это не только женщины, вино и трепет поверженного врага. И уж точно никто не объяснил, что на всякой войне самое главное событие – твоя собственная смерть, далеко не всегда легкая и быстрая.
Он нанес еще один удар и еще один, и еще, и офицер трясся и рыдал сквозь плотно забитый в рот кляп, и от этого шаман торопился, делал ошибки, по возможности терпеливо их исправлял и снова торопился и ошибался – настолько серьезно, что офицер начал истекать кровью задолго до рассвета! Шаман настолько устал и взопрел, что к утру не выдержал и сорвал с себя и подаренную ему начальником экспедиции теплую ватную куртку и даже рубаху. И вот тогда-то это и произошло. Добытые у Энгельгардта, лежавшие за рубахой, аккуратно сложенные магические листки с родовой тамгой Орусхана выскользнули, рассыпались и полетели в разные стороны, а едва он попытался схватить самый важный из них – карту, как с его пальца сорвалась капелька офицерской крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87