А потом расплачивается за это, и цена нередко бывает невероятно высока.
Надеюсь, Уважаемый Читатель, ты не обиделся на меня за это горькое сравнение? На рубеже XXI века дудочка Крысолова, а точнее – флейты многих Крысоловов зовут нас, манят, торопят, а нередко и ведут…
Автор
* * *
Он прижимается окровавленной головой к холодной бетонной стене, напрягает спину, переворачивается на бок. Раскрывает и сжимает веки, как будто не веря, что его ослепили. Мои ноздри заполняет запах приближающейся смерти. Я сомневаюсь и отступаю – я боюсь, потому что никогда ещё не дотрагивался до умирающего. Подхожу ближе, а умирающий старик дрожит от страха, ожидая, что я вцеплюсь ему в глотку. Я осторожно ощупываю его вибриссами. Его конечности судорожно дергаются, коготки скребут землю. Я обнюхиваю его, обхожу вокруг, слизываю текущие по морде слезы. Ведь мы с ним – из одной и той же крысиной семьи, живущей между портовыми каналами и городом.
Выбрасывая лапки вперед и назад, он пищит от страха и боли. Из окровавленных пустых ям все ещё стекают соленые капли. Глаз нет – только раны, над которыми то опускаются, то поднимаются веки.
Писк слабеет, и мне вновь становится страшно.
Там, в ясном свете дня, ему выкололи глаза, обрекая на медленную смерть. Неужели человек всегда убивает?
Пробегающая мимо нас молодая самка будит в нем последнюю надежду. Он встает и, качаясь на дрожащих лапах, бредет за ней, не отрывая своего носа от её хвоста.
Они вместе доходят до потока, но только самка способна перепрыгнуть его. Безглазый Старик теряет след, пытается встать на задние лапки, трясет головой, падает.
Я убегаю, отдаляюсь – быстрее, быстрее.
Со взъерошенной шерстью, с торчащими в стороны кончиками усов, я перескакиваю через пороги, ступеньки, плиты. Дальше, дальше – лишь бы не слышать отзвуков его писка, лишь бы не поддаться панике, не запомнить эту смерть навсегда.
Я уже не слышу царапанья когтей о каменный пол, не слышу учащенного дыхания и все же продолжаю бежать дальше. Я бегу, потому что он остался позади, бегу, потому что знаю, что он умирает, что он падает на бок, извиваясь от слепой неизбежной боли. Его смерть преследует меня…
Безглазый Старик – член моей семьи, крыса с таким же запахом, как и я…
Он умирает, а я хочу жить дальше, хочу выжить.
Он стоял, покачиваясь, над открытым люком ведущего в подземные каналы сточного колодца, и его башмаки на мягкой резиновой подошве казались огромными и далекими. А ведь он был так близко, что я чувствовал запах вина и крысиный запах, которым он был пропитан насквозь. Крысы бегали прямо по нему, взбирались по рукавам, мочились на его одежду, метя её как свою собственную, принадлежащую семье территорию. Это были его крысы – прирученные, откормленные, с красивой, лоснящейся шерстью.
Он поднес к губам деревянную дудочку, и её пронзительный голос пронзил меня насквозь. На мгновение я забыл о страхе перед людьми и уже хотел было вылезти из темноты, протиснуться сквозь стальные прутья и оказаться рядом с большими черными башмаками.
Он перестал играть, нагнулся за жестяным ведром и рассыпал вокруг вареную картошку, заправленную свиным салом. На это лакомство сразу же сбежались крысы. Они терлись о его ноги и радостно подпрыгивали, как будто он был не человеком, а просто очень большой крысой, принадлежащей к той же, что и мы, семье.
Я уже собирался вылезти наверх, когда заметил Большого Взъерошенного Самца, съежившегося в углу от страха и ненависти. Он скрежетал зубами, плевался, а его вибриссы тряслись от возбуждения. Он всматривался в стоящего над входом в канал человека, наблюдал за его жестами, слушал звуки дудочки и оставался на месте – настороженный и недоверчивый.
Я уже знал этого самца с облезшей на спине шерстью, со шрамами на ушах и хвосте, слегка хромающего и чаще всего держащегося позади любопытных молодых крыс.
Если он не хотел выходить, если его не удалось приманить ни картошкой, ни приятными звуками, ни доверчивым поведением других крыс, значит, нам угрожала серьезная опасность.
Я уже видел, как он избегал ловушек – даже тех, от которых так ароматно пахло копченостями, сыром и рыбой, как осторожно он обходил рассыпанное на дорожках отравленное зерно, как останавливался перед освещенным пространством, где могли подкараулить кошки или собаки.
Он знал что этот человек – не друг и что ароматная картошка, ручные крысы и писк дудочки – всего лишь видимость, которая должна вызвать наше доверие.
Я остановился перед самым краем стального люка, пошевелил ноздрями и отступил в тень ведущей вниз лестницы.
Человек наклонился, и прямо над собой я увидел большие серые глаза, всматривающиеся в темноту, частью которой был и я.
Он не заметил меня, потому что я почти распластался по бетонной стене, перепуганный огромными размерами этого широкого светлого лица и резким, одуряющим запахом вина.
Большой Самец ещё сильнее взъерошился, а его зубы застучали от злости. Он стоял в темноте, выгнув спину так, как будто готовился к прыжку и драке. Вдруг он повернулся и исчез во тьме.
Человек поднял голову, заиграл на дудочке и медленно пошел вперед. За ним побежали доверчивые, радостные крысы.
Подземные каналы расходились далеко за пределы порта, отделенного от жилых районов высокой бетонной стеной. Как и все остальные крысы, жившие в подземельях портовых сооружений – набережной, складов, элеваторов и доков, – я любил ходить туда, где живут люди – в городские подвалы, кладовки и квартиры. Я внимательно прислушивался к храпу спящих, зная, что они совершенно не опасны, пока лежат в постелях и храпят.
Однако здесь, в городе, на нас часто нападали коты, которые там, в порту, мне почти не встречались. Тихо, почти бесшумно они ждали с прищуренными глазами, притворяясь спящими. Эти глаза следили за нашими передвижениями, безошибочно оценивая расстояние до будущей жертвы.
Когти и зубы обрушивались внезапно – выцарапывали глаза, ломали позвоночник, вырывали внутренности. У крысы, которая попадалась в лапы кошке, было мало шансов выжить. Хищник хватал её за шкирку и тащил в свое укромное местечко.
Кошки, в основном, жили в подвалах, но многие все же спали в квартирах, рядом с людьми. Я избегал таких квартир, сразу узнавая их по резкому запаху мочи, которой кошки метили свою территорию.
В дома я проникал по канализационным трубам, сквозь щели в полу, неплотно закрытые двери, разбитые подвальные окна.
Еда здесь была очень разнообразная, не такая монотонная, как на складах. В помойках, на свалках, в мусорных бачках всегда можно было найти вкусные куски.
В тот день над портом пронеслась внезапная буря. Сточные канавы и каналы наполнились водой, которая залила норы и проходы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Надеюсь, Уважаемый Читатель, ты не обиделся на меня за это горькое сравнение? На рубеже XXI века дудочка Крысолова, а точнее – флейты многих Крысоловов зовут нас, манят, торопят, а нередко и ведут…
Автор
* * *
Он прижимается окровавленной головой к холодной бетонной стене, напрягает спину, переворачивается на бок. Раскрывает и сжимает веки, как будто не веря, что его ослепили. Мои ноздри заполняет запах приближающейся смерти. Я сомневаюсь и отступаю – я боюсь, потому что никогда ещё не дотрагивался до умирающего. Подхожу ближе, а умирающий старик дрожит от страха, ожидая, что я вцеплюсь ему в глотку. Я осторожно ощупываю его вибриссами. Его конечности судорожно дергаются, коготки скребут землю. Я обнюхиваю его, обхожу вокруг, слизываю текущие по морде слезы. Ведь мы с ним – из одной и той же крысиной семьи, живущей между портовыми каналами и городом.
Выбрасывая лапки вперед и назад, он пищит от страха и боли. Из окровавленных пустых ям все ещё стекают соленые капли. Глаз нет – только раны, над которыми то опускаются, то поднимаются веки.
Писк слабеет, и мне вновь становится страшно.
Там, в ясном свете дня, ему выкололи глаза, обрекая на медленную смерть. Неужели человек всегда убивает?
Пробегающая мимо нас молодая самка будит в нем последнюю надежду. Он встает и, качаясь на дрожащих лапах, бредет за ней, не отрывая своего носа от её хвоста.
Они вместе доходят до потока, но только самка способна перепрыгнуть его. Безглазый Старик теряет след, пытается встать на задние лапки, трясет головой, падает.
Я убегаю, отдаляюсь – быстрее, быстрее.
Со взъерошенной шерстью, с торчащими в стороны кончиками усов, я перескакиваю через пороги, ступеньки, плиты. Дальше, дальше – лишь бы не слышать отзвуков его писка, лишь бы не поддаться панике, не запомнить эту смерть навсегда.
Я уже не слышу царапанья когтей о каменный пол, не слышу учащенного дыхания и все же продолжаю бежать дальше. Я бегу, потому что он остался позади, бегу, потому что знаю, что он умирает, что он падает на бок, извиваясь от слепой неизбежной боли. Его смерть преследует меня…
Безглазый Старик – член моей семьи, крыса с таким же запахом, как и я…
Он умирает, а я хочу жить дальше, хочу выжить.
Он стоял, покачиваясь, над открытым люком ведущего в подземные каналы сточного колодца, и его башмаки на мягкой резиновой подошве казались огромными и далекими. А ведь он был так близко, что я чувствовал запах вина и крысиный запах, которым он был пропитан насквозь. Крысы бегали прямо по нему, взбирались по рукавам, мочились на его одежду, метя её как свою собственную, принадлежащую семье территорию. Это были его крысы – прирученные, откормленные, с красивой, лоснящейся шерстью.
Он поднес к губам деревянную дудочку, и её пронзительный голос пронзил меня насквозь. На мгновение я забыл о страхе перед людьми и уже хотел было вылезти из темноты, протиснуться сквозь стальные прутья и оказаться рядом с большими черными башмаками.
Он перестал играть, нагнулся за жестяным ведром и рассыпал вокруг вареную картошку, заправленную свиным салом. На это лакомство сразу же сбежались крысы. Они терлись о его ноги и радостно подпрыгивали, как будто он был не человеком, а просто очень большой крысой, принадлежащей к той же, что и мы, семье.
Я уже собирался вылезти наверх, когда заметил Большого Взъерошенного Самца, съежившегося в углу от страха и ненависти. Он скрежетал зубами, плевался, а его вибриссы тряслись от возбуждения. Он всматривался в стоящего над входом в канал человека, наблюдал за его жестами, слушал звуки дудочки и оставался на месте – настороженный и недоверчивый.
Я уже знал этого самца с облезшей на спине шерстью, со шрамами на ушах и хвосте, слегка хромающего и чаще всего держащегося позади любопытных молодых крыс.
Если он не хотел выходить, если его не удалось приманить ни картошкой, ни приятными звуками, ни доверчивым поведением других крыс, значит, нам угрожала серьезная опасность.
Я уже видел, как он избегал ловушек – даже тех, от которых так ароматно пахло копченостями, сыром и рыбой, как осторожно он обходил рассыпанное на дорожках отравленное зерно, как останавливался перед освещенным пространством, где могли подкараулить кошки или собаки.
Он знал что этот человек – не друг и что ароматная картошка, ручные крысы и писк дудочки – всего лишь видимость, которая должна вызвать наше доверие.
Я остановился перед самым краем стального люка, пошевелил ноздрями и отступил в тень ведущей вниз лестницы.
Человек наклонился, и прямо над собой я увидел большие серые глаза, всматривающиеся в темноту, частью которой был и я.
Он не заметил меня, потому что я почти распластался по бетонной стене, перепуганный огромными размерами этого широкого светлого лица и резким, одуряющим запахом вина.
Большой Самец ещё сильнее взъерошился, а его зубы застучали от злости. Он стоял в темноте, выгнув спину так, как будто готовился к прыжку и драке. Вдруг он повернулся и исчез во тьме.
Человек поднял голову, заиграл на дудочке и медленно пошел вперед. За ним побежали доверчивые, радостные крысы.
Подземные каналы расходились далеко за пределы порта, отделенного от жилых районов высокой бетонной стеной. Как и все остальные крысы, жившие в подземельях портовых сооружений – набережной, складов, элеваторов и доков, – я любил ходить туда, где живут люди – в городские подвалы, кладовки и квартиры. Я внимательно прислушивался к храпу спящих, зная, что они совершенно не опасны, пока лежат в постелях и храпят.
Однако здесь, в городе, на нас часто нападали коты, которые там, в порту, мне почти не встречались. Тихо, почти бесшумно они ждали с прищуренными глазами, притворяясь спящими. Эти глаза следили за нашими передвижениями, безошибочно оценивая расстояние до будущей жертвы.
Когти и зубы обрушивались внезапно – выцарапывали глаза, ломали позвоночник, вырывали внутренности. У крысы, которая попадалась в лапы кошке, было мало шансов выжить. Хищник хватал её за шкирку и тащил в свое укромное местечко.
Кошки, в основном, жили в подвалах, но многие все же спали в квартирах, рядом с людьми. Я избегал таких квартир, сразу узнавая их по резкому запаху мочи, которой кошки метили свою территорию.
В дома я проникал по канализационным трубам, сквозь щели в полу, неплотно закрытые двери, разбитые подвальные окна.
Еда здесь была очень разнообразная, не такая монотонная, как на складах. В помойках, на свалках, в мусорных бачках всегда можно было найти вкусные куски.
В тот день над портом пронеслась внезапная буря. Сточные канавы и каналы наполнились водой, которая залила норы и проходы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52