Слова про человека хитрого и жадного произвели впечатление: что-то новенькое собирался сообщить им холеный московский хлыщ. Что же?
Москвич тем временем взял со стола брошенный в запальчивости бумажный лист размером с небольшую театральную афишку, развернул и показал залу.
На фоне празднично-голубого неба и искрящейся зелени афишка изображала скромный, не более трех этажей, каменный замок с островерхими готическими крышами, шпилями и резными балкончиками.
— Этот дом в элитном московском пригороде был приобретен несколько недель назад одним из ваших профсоюзных руководителей. А именно — отсутствующим здесь Валерием Ивановичем Ручкиным. С каких таких доходов, не знаете?… Нет?… Ну, я скажу. Этот дом Валерию Ивановичу подарили.
Малышев бесстыдно врал. Плакатик, прихваченный им из Москвы, содержал вовсе не вид на новоприобретенную ручкинскую недвижимость, а был обычным рекламным плакатиком некой домостроительной фирмы, специализирующейся на элитном загородном жилье. Это, однако, было несущественно, ибо главное — факт получения Ручкиным дорогостоящего дома — оставалось правдой.
— И подарили ему этот дом не за красивые глаза. А за то, чтобы он вас, дураков, совратил на забастовку.
— Ложь! — спохватились, наконец, в третьем ряду, и зал закричал, заволновался.
— Не верите — позвоните Ручкину и спросите, — предложил Малышев, педантично сворачивая плакатик, — Вряд ли он отпираться будет.
— Да кому это надо-то? — крикнули снова из зала.
— Хороший вопрос! — Малышев откинул со лба мешающую прядь, — Меня он тоже очень заинтересовал. И я ответ нашел. — он подождал, пока окончательно установится в зале тишина, и досказал, — По словам самого Ручкина, предложение устроить в компании профсоюзные волнения ему сделал представитель одной очень крупного российского холдинга. Не буду сейчас называть фамилий, скажу только, что по их же инициативе нас по сей день треплет Генеральная прокуратура. А со дня на день стоит и других неприятностей ждать.
— Да зачем это им? — спросили из глубины зала, уже не так запальчиво, как прежде — растерянно, скорей, — Этому холдингу-то?
Малышев пожал плечами:
— Знать бы… Есть варианты: либо желают перекупить компанию, либо хотят ослабить Корпорацию в целом. Может, еще какие-то планы есть, пока неясно. Ясно одно: вы пошли за предателем, пошли, как щенки слепые, не разбираясь и не думая. И вот вам позиция Корпорации, — она выдержал паузу, обвел глазами притихшую публику, — Хотите бастовать? Бастуйте! Нам выгодней потерять сто миллионов, чем выплатить вам по вашим абсурдным бумажкам двести. Но при этом помните, что в день зарплаты, когда кассы останутся закрытыми, ваши же рабочие вас на части и порвут. Но если все-таки надумаете бастовать — подумайте, ради чего и ради кого вы этого делаете. Ради человека, который вас подставил?… Если ради этого вы готовы и дальше глотки рвать и загонять в гроб родное предприятие — ваше дело. Мне с вами больше говорить не о чем.
На этом приезжий оратор развернулся и пошел из зала вон. Свернутый плакатик остался на столе президиума.
В полной тишине Пупков, странно дергая лицом, вынул из кармана мобильник, набрал подряд много цифр и после долгой паузы спросил:
— Валера?
Зал и дышать перестал.
— У нас сейчас Малышев был, — тихо-тихо выговаривал Пупков, — Про тебя. И плакат показал. Мы верить не хотим, ты нас сам, но здесь, знаешь, такое дело, и потом, чего ему врать, говорит — позвони и спроси. Брал? — и, послушав немного трубку, Пупков сказал одно только слово (непечатное) — и телефон отключил.
— Правду сказал банкир, — только и успел сказать Пупков перед тем, как собравшиеся повскакали с ног и закричали так, будто их всех прямо тут убивали.
… А банкир Малышев спустя полчаса сидел на квартире Нганасанского губернатора, куда, презрев государственные дела, примчался и сам хозяин округа.
Квартирка была небольшая — временно холостому Денисову хватило и двух комнат, — бывал он в ней редко, ночевал только, и то не всегда, и быт никак не обустраивался. Вот и сейчас нашлись в холодильнике только сосиски, которые олиграх с высоким чиновником сварили с макаронами.
— Как в студенческие времена, — хихикал Денисов, расставляя на столе тарелки и разливая по стопкам водку местного изготовления.
— Ты б еще газетку подстелил, — улыбнулся Малышев, разглядывая пеструю клеенку на кухонном столе, — Чего ж ты в таком сарае-то живешь, губернатор?
— А! — тот махнул рукой, — А на фига мне еще что-то? Я с работы прихожу — и сразу спать. Пусть уж так будет, мне все равно. Ты водочку-то пробуй! Наша, нганасанская!
— Из ягеля, что ли? — поморщился банкир, пригубив, — Это ж надо было придумать — на Крайнем Севере, за Полярным кругом водку гнать!…
— Не из ягеля, а из пшеницы, — пояснил Денисов, отправляя в рот целую сосиску, — Зерно сюда везти и здесь гнать дешевле выходит, чем готовую закупать. Опять же, места рабочие, бюджету прибыль… Ну, так что там было-то? Ты не рассказал…
И Малышев изложил (хоть и в несколько приукрашенном виде), что получилось на встрече с профсоюзниками. Денисов расхохотался так, что даже подавился, а, отсмеявшись и откашлявшись, сказал:
— С ними, Серега, только так и можно. Немченко их вообще уже на шею посадил!
— Думаешь, толк будет? — поинтересовался Малышев, закусывая.
— Будет. Думаю, они сами уже отступные пути искали. Цех положить, это вам не… А тут такой повод… Нет, Серега, не будет забастовки.
Выпили за мир между работниками и работодателями. Поговорили о делах в Снежном, о Корпорации. Мало-помалу разговор свернул с важного на близкое. На женщин.
— Как там эта твоя… — Денисов пощелкал пальцами, — Как ее… химичка эта…
— Настя…
— Настя, да… Уделал уже девочку, в конце концов?
На невинный вопрос старого приятеля Малышев среагировал странно: дернул уголком губ и посмотрел недовольно.
— Опаньки! — губернатор поставил стопку на стол, так и не отпив. — Нет, что ли? До сих пор?
Малышев шевельнул в ответ лицом — не разберешь, в каком смысле.
— Крепкая попалась, — задумчиво пробормотал Денисов, — А ты-то чего, Серега? Я тебя просто не узнаю!
И — слово за слово — разговорил Денисов московского друга.
Говорил Малышев сначала сдержанно и неохотно, и все посматривал на Денисова — не смеется ли? Тот не смеялся, смотрел серьезно, и только головой качал. И осмелел Малышев, и выложил другу все, что было на душе.
А было там много чего смутного и непонятного, и неловкого даже, но такого нового, такого неожиданно… Разве расскажешь это в словах — даже и под нганасанскую водку? Про то, как сердце останавливается, стоит лишь подумать о ней. Про то, что рядом с ней таким становишься… Ну, словно это и не ты вовсе, а другой кто-то — такой весь порядочный и деликатный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Москвич тем временем взял со стола брошенный в запальчивости бумажный лист размером с небольшую театральную афишку, развернул и показал залу.
На фоне празднично-голубого неба и искрящейся зелени афишка изображала скромный, не более трех этажей, каменный замок с островерхими готическими крышами, шпилями и резными балкончиками.
— Этот дом в элитном московском пригороде был приобретен несколько недель назад одним из ваших профсоюзных руководителей. А именно — отсутствующим здесь Валерием Ивановичем Ручкиным. С каких таких доходов, не знаете?… Нет?… Ну, я скажу. Этот дом Валерию Ивановичу подарили.
Малышев бесстыдно врал. Плакатик, прихваченный им из Москвы, содержал вовсе не вид на новоприобретенную ручкинскую недвижимость, а был обычным рекламным плакатиком некой домостроительной фирмы, специализирующейся на элитном загородном жилье. Это, однако, было несущественно, ибо главное — факт получения Ручкиным дорогостоящего дома — оставалось правдой.
— И подарили ему этот дом не за красивые глаза. А за то, чтобы он вас, дураков, совратил на забастовку.
— Ложь! — спохватились, наконец, в третьем ряду, и зал закричал, заволновался.
— Не верите — позвоните Ручкину и спросите, — предложил Малышев, педантично сворачивая плакатик, — Вряд ли он отпираться будет.
— Да кому это надо-то? — крикнули снова из зала.
— Хороший вопрос! — Малышев откинул со лба мешающую прядь, — Меня он тоже очень заинтересовал. И я ответ нашел. — он подождал, пока окончательно установится в зале тишина, и досказал, — По словам самого Ручкина, предложение устроить в компании профсоюзные волнения ему сделал представитель одной очень крупного российского холдинга. Не буду сейчас называть фамилий, скажу только, что по их же инициативе нас по сей день треплет Генеральная прокуратура. А со дня на день стоит и других неприятностей ждать.
— Да зачем это им? — спросили из глубины зала, уже не так запальчиво, как прежде — растерянно, скорей, — Этому холдингу-то?
Малышев пожал плечами:
— Знать бы… Есть варианты: либо желают перекупить компанию, либо хотят ослабить Корпорацию в целом. Может, еще какие-то планы есть, пока неясно. Ясно одно: вы пошли за предателем, пошли, как щенки слепые, не разбираясь и не думая. И вот вам позиция Корпорации, — она выдержал паузу, обвел глазами притихшую публику, — Хотите бастовать? Бастуйте! Нам выгодней потерять сто миллионов, чем выплатить вам по вашим абсурдным бумажкам двести. Но при этом помните, что в день зарплаты, когда кассы останутся закрытыми, ваши же рабочие вас на части и порвут. Но если все-таки надумаете бастовать — подумайте, ради чего и ради кого вы этого делаете. Ради человека, который вас подставил?… Если ради этого вы готовы и дальше глотки рвать и загонять в гроб родное предприятие — ваше дело. Мне с вами больше говорить не о чем.
На этом приезжий оратор развернулся и пошел из зала вон. Свернутый плакатик остался на столе президиума.
В полной тишине Пупков, странно дергая лицом, вынул из кармана мобильник, набрал подряд много цифр и после долгой паузы спросил:
— Валера?
Зал и дышать перестал.
— У нас сейчас Малышев был, — тихо-тихо выговаривал Пупков, — Про тебя. И плакат показал. Мы верить не хотим, ты нас сам, но здесь, знаешь, такое дело, и потом, чего ему врать, говорит — позвони и спроси. Брал? — и, послушав немного трубку, Пупков сказал одно только слово (непечатное) — и телефон отключил.
— Правду сказал банкир, — только и успел сказать Пупков перед тем, как собравшиеся повскакали с ног и закричали так, будто их всех прямо тут убивали.
… А банкир Малышев спустя полчаса сидел на квартире Нганасанского губернатора, куда, презрев государственные дела, примчался и сам хозяин округа.
Квартирка была небольшая — временно холостому Денисову хватило и двух комнат, — бывал он в ней редко, ночевал только, и то не всегда, и быт никак не обустраивался. Вот и сейчас нашлись в холодильнике только сосиски, которые олиграх с высоким чиновником сварили с макаронами.
— Как в студенческие времена, — хихикал Денисов, расставляя на столе тарелки и разливая по стопкам водку местного изготовления.
— Ты б еще газетку подстелил, — улыбнулся Малышев, разглядывая пеструю клеенку на кухонном столе, — Чего ж ты в таком сарае-то живешь, губернатор?
— А! — тот махнул рукой, — А на фига мне еще что-то? Я с работы прихожу — и сразу спать. Пусть уж так будет, мне все равно. Ты водочку-то пробуй! Наша, нганасанская!
— Из ягеля, что ли? — поморщился банкир, пригубив, — Это ж надо было придумать — на Крайнем Севере, за Полярным кругом водку гнать!…
— Не из ягеля, а из пшеницы, — пояснил Денисов, отправляя в рот целую сосиску, — Зерно сюда везти и здесь гнать дешевле выходит, чем готовую закупать. Опять же, места рабочие, бюджету прибыль… Ну, так что там было-то? Ты не рассказал…
И Малышев изложил (хоть и в несколько приукрашенном виде), что получилось на встрече с профсоюзниками. Денисов расхохотался так, что даже подавился, а, отсмеявшись и откашлявшись, сказал:
— С ними, Серега, только так и можно. Немченко их вообще уже на шею посадил!
— Думаешь, толк будет? — поинтересовался Малышев, закусывая.
— Будет. Думаю, они сами уже отступные пути искали. Цех положить, это вам не… А тут такой повод… Нет, Серега, не будет забастовки.
Выпили за мир между работниками и работодателями. Поговорили о делах в Снежном, о Корпорации. Мало-помалу разговор свернул с важного на близкое. На женщин.
— Как там эта твоя… — Денисов пощелкал пальцами, — Как ее… химичка эта…
— Настя…
— Настя, да… Уделал уже девочку, в конце концов?
На невинный вопрос старого приятеля Малышев среагировал странно: дернул уголком губ и посмотрел недовольно.
— Опаньки! — губернатор поставил стопку на стол, так и не отпив. — Нет, что ли? До сих пор?
Малышев шевельнул в ответ лицом — не разберешь, в каком смысле.
— Крепкая попалась, — задумчиво пробормотал Денисов, — А ты-то чего, Серега? Я тебя просто не узнаю!
И — слово за слово — разговорил Денисов московского друга.
Говорил Малышев сначала сдержанно и неохотно, и все посматривал на Денисова — не смеется ли? Тот не смеялся, смотрел серьезно, и только головой качал. И осмелел Малышев, и выложил другу все, что было на душе.
А было там много чего смутного и непонятного, и неловкого даже, но такого нового, такого неожиданно… Разве расскажешь это в словах — даже и под нганасанскую водку? Про то, как сердце останавливается, стоит лишь подумать о ней. Про то, что рядом с ней таким становишься… Ну, словно это и не ты вовсе, а другой кто-то — такой весь порядочный и деликатный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106