Однако! — сказал себе Фрайман и поглядел в якобы старческие глазки внимательней. Глазки не убегали — смотрели светло и простодушно.
— А где ж, в таком случае, мои гарантии? — и снова полыхнули ненашинской белизной зубы Фраймана, — Гарантии того, что вы, выиграв выборы, не забудете о нашем уговоре и акции мне продадите?…
На это Терских развел коротенькими руками:
— Да какие ж гарантии, Борис Анатольевич, я вам могу дать!… — и губернатор весело затрясся, — Вроде, никаких… Придется вам, Борис Анатольевич, поверить мне на слово!…
… Через пять минут Фрайман покидал кабинет. Радушный хозяин проводил его к дверям, даже и под локоток придерживая. Прощались добрыми друзьями.
Наговорив любезностей и основательно помяв губернаторскую руку, московский гость шагнул уже, было, через порог, да вдруг обернулся:
— А вы, Николай Иванович, говорят, из казаков сами-то?…
Терских насторожился:
— Из казаков, а как же…
— Странно… — румяный Фрайман улыбнулся шире прежнего, — Из казаков — и так торгуетесь… Или вы таки из наших?… — и, не дождавшись от побагровевшего Терских ответа, он вышел.
* * *
В это же время в Москве
В это же время в Москве президент Росинтербанка Сергей Малышев сидел в своем кабинете и кофе пил. Руки президента Росинтербанка, сжимавшие малую кофейную чашку, подрагивали. В минувшую ночь Сергей Малышев не спал.
Он, собственно, вполне мог мучиться бессонницей от каких-то своих банкирских дум, ворочаться с боку на бок в холостяцкой постели, наматывая на длинное тело простыни. Однако, вышло по-иному.
Непростые банкирские думы одолели Серегу Малышева с вечера. А потому, отправившись было домой, он на полпути передумал и велел водителю остановиться на углу Большой Садовой и Большой же Никитской, выпростался из кожаных недр своей «бээмвухи» и пошел пешочком по направлению к храму Вознесения.
Тиха и малолюдна была в этот час Б. Никитская, и никто не мешал Сергею Константиновичу, посвистывая, брести себе, наслаждаясь теплым вечерним светом и сладким бензиновым воздухом Москвы. Чуть в отдалении, но все же на расстоянии единого могучего броска, брел за Малышевым охранник Ваня в сером пиджаке. Так, один — посвистывая, другой — посматривая по сторонам, дошли он до храма, перешли улицу и свернули на Тверской бульвар.
На бульваре же народу было куда больше. Классические московские старички в болоньевых плащах и беретках играли на лавочках в шахматы. Классические московские старушки на лавочках улыбались сквозь пелену времени далекому и невозвратному. Классические московские дети носились взад-вперед по дорожкам и стриженой траве. Двое молодых людей лет пяти налетели на Малышева и забегали вокруг, прячась за длинные ноги, как за ствол или столб и бесцеремонно пятная светлые брюки банкира грязными ладошками. Охранник Ваня напрягся, но остался недвижим, не зная, можно ли применять меры, диктуемые служебной инструкцией, к гражданам дошкольного возраста. Меры приняла молодая полная женщина, закричавшая с тревогой: «Ираклий, немедленно отойди от дяди!» — материнским инстинктом уловив угрозу, исходящую и от дяди, и от преследующего его дяди в сером. Синеглазый и светловолосый, как сам Малышев, Ираклий застенчиво посмотрел на дядю снизу, оценил длину возносящегося над ним тела и, выдохнув восхищенно: «Ух ты!», умчался прочь.
И тут откуда-то сбоку Малышев услышал еще одно «ух ты!»: ух ты, какой папик упакованный!… Голос был девичий. Второй, тоже девичий, поддержал: упакованный и длинный какой, верста коломенская… Люблю длинных…
Это ж про меня! — обомлел Малышев, — Это я-то «папик»?!… Он обернулся. Две девицы лет восемнадцати сидели на лавочке и тянули из бутылок пиво — даже на вид теплое. А, ну да… для этих он, фефелок пожалуй, «папик» и есть…
Одна — девочка-мальчик, Гаврош, дитя улицы, в потертых джинсах и несуразной рубашонке с торчащими во все стороны стрижеными вихрами. Вторая — девочка-девочка с грудкой, тесно обтянутой белой маечкой. Глядя ему в глаза, мадмуазель Гаврош, эдакая порочная невинность, протянула нахально: «Дя-а-адя, достань воро-о-о-обушка!», — а вторая прыснула в ладошку.
— Ты, бэби, сама кого хочешь достанешь!… — ответил Малышев и подошел.
— Купи нам пива, папик! — немедленно отреагировало дитя улицы.
Малышев постоял, подумал, поглядел на сияющие свои туфли, к которым успела уже пристать пыль Б. Никитской.
— Я профинансирую проект, — согласился он, — Но бежит пусть кто-нибудь другой.
Девчонки покатились со смеху. Девочка Гаврош худосочной лапкой, унизанной «фенечками», взяла его за пуговицу:
— А кто побежит?…
— Да хоть кто!… — ответил Малышев и пожал плечами, — Если я попрошу. — Он оглянулся и нащупал взглядом своего бодигарда, прогуливающегося в паре метров от них с видом собирателя гербария, — Да вон хоть тот, белобрысый!
Девочки снова покатились. «Под кайфом, что ли?» — подумал Малышев. Но глаза у девочек были вполне ясные, и смеялись они, очевидно, исключительно от избытка молодости, свободного времени и присутствия рядом импозантного длинноногого господина.
— Заставишь, типа? — спросила девочка Гаврош, и сплюнула рядом с сияющей малышевской туфлей.
— Заставлять не буду, — в тон ответил Малышев и тоже сплюнул, — Заставлять никого никогда не надо. Запомни, бэби. Надо просто попросить.
— Ха! — снова ударилась бэби в смех, — У такого попросишь! — она оценила взглядом квадратнолицего охранника, внимательно изучающего ствол ближайшей к «объекту» липы.
— А я слово волшебное знаю, — поделился секретом Малышев и позвал, — Э!… любезный… можно тебя на минуточку?…
Охранник подошел. На его волевом лице отразилась работа мысли: как себя вести-то?… что еще надумал «объект»?…
— Сергей!… — шеф подал ему руку.
— И… Иван… — тот удивленно руку пожал.
— Вот что, Ваня… — задушевно сказал Малышев, — Не в службу, а в дружбу… Не сбегаешь за пивком?… — и на глазах у восхищенной публики достал из бумажника кое-какие деньги, вложил в руку белобрысому Ивану и напутственно хлопнул по плечу, — Давай!… Холодненького только…
И Иван, оглядываясь, потрусил прочь.
— Стырит! — прогнозировало дитя улицы.
— Не стырит! — заступился Малышев, — Запомни, бэби — людям надо верить!…
И ведь не стырил — вернулся минут через пять с полным пакетом ледяных бутылок.
— Где пить будем?… — спросил Малышев, и девочки, переглянувшись, сказали в голос:
— Есть тут хата…
— Вот что, Ваня… — Малышев мгновенно оценил обстановку, — Мы с тобой, Ваня, в гости идем. Андестенд?…
И отправились вчетвером тверскими дворами — «на хату»…
Часов семь утра было, когда бодрящийся Малышев и растерзанный мятый Ваня вышли из загаженной коммуналки. Внизу ждала малышевская «бээмвуха», в машине дремал водитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106