Они выпили. Неофрон был тронут.
— Элий хорошо сражался в Нисибисе? — спросил Бенит как бы между прочим.
— Неплохо для гладиатора.
— А в плену? Как вел он себя в плену?
— Он долго болел.
— Кажется, вы угодили в лапы к некоему Малеку. В связи с чем слышал я это имя? Вспоминаю, но вспомнить не могу.
— Малек погиб в прошлом году весной. Или в начале лета. Об этом писали в вестниках.
— Твоих рук дело?
— Нет. Я не успел.
Бенит понимающе кивнул.
— А Элий? Где он теперь?
— В Альбионе, наверное. Где ж ему быть?
Бенит лично наполнил бокалы вином.
— И как вам жилось у Малека?
— Хуже, чем на Лазурном берегу. Бенит ненатурально расхохотался, потом состроил хитрую рожу, подался вперед и, подмигнув, спросил:
— Били?
— Малековы люди? О нет, наоборот, берегли. Ведь мы стоили много. По их подсчетам — миллионы. Римляне ценятся, в отличие от прочих. И этот мерзавец знал денежкам счет.
— За что же его убили?
— Малек прикончил несколько человек, когда нас брали в плен. Все мы были раненые, кое-кто вообще ни рукой, ни ногой двинуть не мог. А этот мерзавец приказал убить людей, что дали нам приют. Такое не прощают. С Малеком обещали посчитаться и посчитались.
— Неужто никого не били? Элия, к примеру. Ведь он упрям. Он такой… Неужто ни разу никто не ударил плетью?
Неофрону почудилось, что с губ Бенита капает слюна. И в самом деле Бенит плотоядно улыбался. Лицо его сейчас было куда хитрее, чем физиономия мраморного Веспасиана в нише.
— Цезарь был ранен. Тяжело. Едва выжил. Нелепо было его еще и бить. — Голос Неофрона звучал почти натурально. Но почему-то литератор опустил взгляд.
— Я слышал о Малеке другое. Но он подох. Туда ему и дорога. Выпьем за твой побег, Неофрон. Надеюсь, ты не сделался поклонником Элия?
— Поклонником? Я пытался его кое-чему научить. Но случай безнадежный.
— Ну что ж, выпьем. За бога Аполлона и его девять Муз.
— За десятую тоже стоит выпить. Ведь по моему библиону собираются ставить кино. — Неофрон рассмеялся. Радовался, что разговор так легко ушел от неприятной темы. И Бенит приметил эту радость.
— Прекрасно! Выпьем еще и за десятую. «Надо бы надавить на него, но парень мне нужен. Пусть пишет свои библионы. Они стоят целого года пропаганды, — подумал Бенит. — Придется поискать кого-нибудь другого, чтобы расколоть».
«Другого» нашел Макрин. Другим оказался Камилл. Его оказалось нетрудно заманить в логово исполнителей, ничего не объясняя, лишь намекая на дело чрезвычайной важности. Бенит явился послушать допрос в смежной комнате. Камилл ждал в темном таблине больше часа, пребывая в неизвестности. Он многое себе навоображал за это время. Прислушивался, но ничего не слышал. Вглядывался в темноту до рези в глазах, и перед ним вновь расстилалась пустыня. Камилл не знал, к чему готовиться. И потому нервничал.
Наконец в комнате зажгли свет, и явился Макрин. Он был в черном, как и его исполнители, но статью и повадкой на военного совсем не походил, хотя и копировал с тщанием манеры центуриона. Макрин уселся в кресло. Перед ним на стол исполнитель поставил вино и фрукты в вазе, хрустальный кувшин с водой. Вода… Камиллу хотелось пить. Вообще после перехода по пустыне вода имела для него сакральный смысл. Едва он видел эту живительную влагу в прозрачном сосуде, как невыносимая жажда охватывала все его существо. Камилл судорожно сглотнул и огляделся. Стены из темного камня. Крошечные оконца, забранные частой решеткой, — обстановка явно не добавляла оптимизма.
— Пить, — прошептал Камилл и облизнул потрескавшиеся губы.
— О, пожалуйста, друг мой, о чем разговор! — Макрин слащаво улыбнулся и наполнил бокал. — Мы же с тобой друзья! — Камилл не помнил, когда они успели подружиться. Но промолчал. Плен научил его держать язык за зубами. — Я восхищен твоим мужеством и мужеством твоих друзей. Вы же герои! Почему Рим не оказывает вам подобающие почести?! Я спрашиваю — почему?
— Какие мы герои, — вздохнул Камилл. — Мы проиграли и попали в плен.
— А кто виноват во всем? Руфин!
— Не будем ничего говорить о Руфине. Он мертв.
— Ценю твое благородство! Другие не ценят, а я ценю. Поговорим тогда о живых.
Гроздь винограда в вазе поблескивала аметистовым блеском. Лампа слепила глаза. Камилл жадно пил воду и никак не мог напиться.
— О ком из живых?
Мягкая липкая рука легла на плечо. Камилл передернулся. Ему хотелось домой. Матушка наверняка приготовила пунийскую кашу на ужин.
И в чаше на столе виноград. Вернувшись в Рим, он как будто вернулся в детство. Любил, когда его гладили по голове, любил, когда хвалили. Смотрел только наивные сентиментальные фильмы. Ни в цирк не ходил, ни на игры.
— Расскажи, как ты жил в плену? — попросил Макрин. — Ты знаешь, я же писатель. Я могу написать о вас библион, прославить подвиг доблестных преторианцев.
Камилл поморщился:
— Не надо нас прославлять.
— И все же, как вы жили? Где?
— Жили в крепости на оазисе. Одна комната на всех. Кормили плохо. Я был ранен, рана зажила.
— На губе рана? — невинно осведомился Макрин. — Я так боюсь боли. И боли, и крови. В обморок падаю, лишь вижу кровь. А ты… о, ты все вытерпел… такая боль… Лицо! — Макрин тронул пальцем губу. — Ах, да будет здорово то, что я трогаю.
— Нет, рана была на ноге. А на губе след от приклада.
— Тебя ударили? — вопросы следовали как бы сами собой. Как и ответы.
— Я дрался. — Камилл приосанился. — Дрался с псами Малека. Макрин нахмурился.
— Мне тяжело говорить об этом, но дело в том, мой друг, что я по тайному поручению императора расследую поведение преторианцев в плену. Это неофициальное расследование, — голос Макрина сделался трагичен. — У нас есть сведения, что некоторые из вас вели себя недостойно.
— Таких не было! — запальчиво крикнул Камилл. — Ни одного. Ведь все мы были добровольцами. Когда мы отправлялись в Нисибис, Элий предложил вернуться всем желающим. Но ни один не вернулся.
— Настоящие римляне!
— Именно!
— Принести нашему доблестному гвардейцу вина! Столетнего фалерна! — воскликнул Макрин. — Но ты уверен, что ни один не струсил? — спросил вкрадчиво.
Камилл спешно схватил бутылку, потом взял себя в руки, сдержался, помедлил мгновение, сам наполнил чашу, медленно поднес к губам и сделал один долгий глоток. Отставил чашу. Он так собой гордился сейчас.
— Ни один, — выдохнул он облегченно. — Клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим.
— Преторианцы призваны были защищать Цезаря, — напомнил Макрин. — Всегда и везде. Камилл сморщился, прикрыл глаза рукою.
— Да, клялись. Везде. В том-то и дело, что везде не получилось. Что было делать? Цезарь мог отказаться… Но тогда бы убили тех пятерых. И остальных тоже. А что мы могли? У них — винтовки, у нас — ничего. Меня избили до полусмерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87