— Вот такой буду я через двадцать лет, — прошептала я Хилари, пока та отпирала дверь.
— Не будешь.
Я уселась на тахту, скинув Вирджинию Вулф, а Хилари поставила кофе на плиту.
В ее квартире я не была целую вечность. На полу, там, где обычно валялись журналы, теперь лежала какая-то феминистская дребедень, но никаких других признаков «Женского кружка» я не заметила.
— Так ты согласна? — спросила Хилари.
— Я у этой комнаты на часах стоять буду.
— Эти щетки для унитаза...
— Ими рисовать можно.
— Я то же самое говорила, когда сюда въезжала.
Она была права. Если я поселюсь в квартире той смешной женщины, она останется такой же, как и была, только плюс еще несколько постеров, занавеска с танцующими улитками и Роджер. Ну и немножечко мистера Шина.
— Она уедет только в конце недели, так что объявления пока еще не давали, — прикидывала Хилари.
— А ты сама не против?
— С чего бы? Пусть уж лучше внизу будешь ты, чем эта дамочка со своим телевизором на пятьдесят децибелов каждый вечер.
— Бедная женщина.
— Бедная женщина.
Теперь, когда у Хилари есть Пол, невольно думала я, ей-то подобное будущее не грозит. А вот меня, как и всех прочих тридцатилетних одиноких женщин, ждет впереди именно это. Два неразлучника, три щетки для унитаза и — если повезет — сердобольный племянник.
— Перестань о ней думать, — предупредила Хилари. — Хочу кое-что сказать тебе... насчет Билла.
— Что еще с ним?
— Я сегодня разговаривала с Джоди, она сказала, что они просмотрели всю оставшуюся пленку с его эпизодом. Так вот это настоящий гимн Виктории Шепуорт.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить услышанное.
— Правда?
— Правда, — сказала Хилари. — Я из Джоди клещами вытаскивала. Она не хотела тебе рассказывать, боялась, ты расстроишься.
— Может, и расстроилась.
— Нет. Ты заинтересовалась. Я же вижу.
— Ничего подобного!
Тоже мне. Свершилось, видите ли, чудо, нашелся какой-то любитель рафтинга, похожий на Андре Превена и согласный лежать у Хилари на коленях, и она теперь готова переженить всех на свете. Ну, я на это не попадусь.
— Билл — извращенец.
— Да, но о тебе он говорил замечательно. Ладно, мне пора на работу. Тебя подбросить?
Я еще даже не принималась за кофе, но не могут же бездельники ломать график работы библиотек. И мы кратчайшей дорогой помчались ко мне; Хилари превышала скорость везде, где только можно.
Возле моего дома дорогу перегородил грузовик.
— Вечная история, — процедила Хилари.
— Минутку...
Двое грузчиков тащили что-то — кажется, стол Билла. Так и есть. А вот и его компьютер.
— Он съезжает, — тихо пробормотала я.
— Ну, вот тебе и еще одна квартира. Кто, кстати, съезжает?
— Билл.
— О...
Хилари закусила губу. Некоторое время мы сидели молча.
— Вик, прости, я понимаю, что это не самый подходящий момент, но мне и в самом деле пора. Меня четвертуют, если я опоздаю.
— Да нет, все в порядке.
Она помахала мне и умчалась, а я осталась возле грузовика, в недрах которого исчезали коробки с торчащими из них ракетками для сквоша и зеленые мусорные мешки, набитые одеждой.
Я поднялась наверх. Конечно, это было глупо. Но я же должна что-то ему сказать, верно?
Но квартира Билла была почти пуста, только горстка пыли и метла в углу. Рабочие сказали, что все вещи отправятся на склад.
— Будут храниться там, пока хозяин не надумает забрать, — пропыхтел один из рабочих, поднимая единственное кресло Билла.
— Он не сказал, куда уезжает?
— Звоните в вашу жилищную контору.
И я позвонила, но там ничего не знали. Как я и предвидела. Наверное, Билл готовился к бегству несколько недель. С тех пор как Пьер Дюбуа отправил Техноботанику письмо и выяснил, что ее больше не существует.
Глава тридцать третья
Джоди ушла к кому-то из друзей, и проектор для меня включила Диди. Она вообще может быть очень милой, когда не превращается в двуглавого киномонстра Джоди-с-Диди.
— Воды не хочешь? Или еще чего-нибудь?
— Да нет, спасибо.
— Хилари сказала, что ты перебираешься к ней.
— Уже нет. Билл уехал... — Я состроила гримасу.
Я улеглась животом на пол, пока Диди вешала экран.
— Чувствую себя прямо по-королевски, — сообщила я ей.
— Почему?
— Личный кинозал. Как у королевы-матери.
Диди не поняла. И ладно. Казалось, прошла целая вечность, но наконец все готово.
— Только, знаешь, мне придется торчать здесь, — сказала Диди. — У проектора. Так что получится не совсем личное. — Она закусила губу. — Извини.
— Ничего.
— Ага.
Пока пленка перематывалась, напряжение стало невыносимым. Но вот и Билл: в парке, залитом солнцем, в неизменной красной футболке, прядь волос, как всегда, падает на глаза. Даже маленький шрам на подбородке заметен.
Не знаю, что там вытворяла Диди с камерой. Целую минуту на пленке раскачивалось небо, потом мимо объектива стремительно пронеслось дерево. Наконец камера нацелилась точно на Билла, вернее, на его голову и плечи. Пару раз он судорожно сглотнул, и наконец вступила Джоди:
— Что такое любовь? Это одно и то же для мужчин и для женщин? Пауза. Долгая пауза.
— Э-э... Извини, — произнес Билл в конце концов. — Я не уверен... Подумать надо. Экран вдруг стал черным.
— Тут мы выключили камеру, — сообщила Диди.
— И что потом случилось?
— Джоди увела его в кусты, и они выкурили косячок.
— Шутишь?
— Знаешь, сработало.
— Серьезно?
— Он после этого стал совсем как ягненочек.
— Но ведь это же документальный фильм для своей компании! Разве можно так манипулировать людьми?
— Пришлось, — безмятежно сказала Диди. — Иначе не удалось бы его разговорить.
Снова завертелась камера, перескакивая с неба на утку, плывущую по пруду, и опять возвращаясь к лицу Билла. Да, нельзя не признать, косячок в кустах улучшил дело. Теперь проблема заключалась в том, что Джоди не могла его заткнуть.
— Мне больше нравится французское слово, — начал Билл. — Знаете? Оно звучит так, как это и должно звучать. L'amour. Думаю, оно включает в себя все. Обе грани любви. Любить и быть любимым. И, отвечая на ваш вопрос, — да, я считаю, что для мужчин и женщин любовь едина. Это l'amour, и это единственное объяснение всему. Если здесь вообще нужны объяснения.
— L'amour — это легко? — с драматизмом в голосе вопросила Джоди.
— Нет, иначе любовь не была бы тем, что она есть. И главная сложность в том, что надо быть готовым к этому чувству и одновременно знать, что она... что другой человек никогда не ответит тебе взаимностью. И ты надеешься, что все изменится, но не знаешь этого наверняка. И ты ушел бы, если бы на это хватило здравого смысла, но ты этого не делаешь.
— Почему?
— Потому что где-то в глубине души веришь, что сумеешь чем-то помочь этому другому человеку, что-то сделать для него... и ты остаешься.
— Но ведь это мученичество?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76