Только чудом он отыскал ключи на поясе у
привратника и сумел отцепить тяжелую связку, так и не поняв тогда - да даже
и не задумываясь над этим вопросом - что брат-привратник уже мертв.
Франциск отомкнул калитку в тяжелых монастырских воротах и вышел наружу.
К тому времени он уже ничего не понимал и ни о чем не думал. Ни о том,
кто он, ни о том, куда и зачем он идет. Он просто шел - скорее даже,
двигался - в сторону города. Падал, поднимался и, шатаясь, снова шел
вперед. А иногда даже и не поднимался, просто полз на четвереньках, с
опущенной головой, не глядя, куда же он ползет, но неизменно выбирая
единственно правильное направление. Какая-то чуждая сила помимо его воли,
уже сломленной тяжким недугом, взяла на себя управление его измученным
телом, и с каждым часом этого страшного пути - а путь, несомненно, занял не
один час - Франциск приближался к цели. Было уже далеко за полдень, когда
он вошел в город, и тут, в тени домов, сознание частично вернулось к нему.
Остаток своего пути он запомнил. Запомнил, как шел пустынными улицами,
цепляясь за спасительные стены, как с отчаянием, будто бросаясь в пропасть,
пересекал казавшиеся бесчисленными переулки, временами не достигая
противоположной стены и падая где-то посредине, как, наконец, очутился
перед ее домом и ползком взобрался на крыльцо. Сил на то, чтобы постучать,
у него уже не оставалось, но она снова ждала его прямо за дверью, и
последнее, что помнил Франциск в этом страшном сне, был звук отодвигаемого
изнутри засова.
Когда он очнулся, было уже темно. Он лежал на кровати в той самой
комнате на втором этаже, в которой позавчера впервые разглядел лицо своей
любимой. Его бил озноб, и не было сил пошевелиться, чтобы натянуть одеяло
повыше, не бЫло сил даже на то, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Он
только простонал - хрипло, чуть слышно - и даже сам не услышал своего
стона. И тут же из темноты в свете стоявшей у изголовься свечи возникло ее
лицо. Только лицо, ничего больше, как предсмертное видение возникло перед
Франциском, и он вдруг понял, что снова согрешил, и за этот грех не будет
ему прощения даже от себя самого. Не мог, не имел он права приносить
болезнь в ее дом, приползать умирать сюда, к ней, которую так хотел бы
защитить и спасти. В бреду, в горячке он позабыл об этом, но вот теперь,
когда в голове неожиданно прояснилось - наверное, перед смертью, подумал
Франциск, уже равнодушный к собственной участи - он осознал всю глубину
своей вины перед любимой. "Уходи",- хотел сказать он ей, но из горла снова
вырвался лишь стон, хриплый и чуть слышный.
Она поднесла ему ко рту кружку с водой, и он с жадностью выпил,
расплескав половину. Это принесло облегчение, но он знал, что облегчение
будет недолгим. Брат ключарь, как говорили, тоже пришел в сознание
незадолго до смерти, и теперь Франциск был убежден, что вскоре и сам
разделит судьбу усопшего. Несколько минут он пролежал неподвижно, собираясь
с силами, потом спросил, сам удивляясь звуку своих слов:
- Я умираю?
Он почему-то не ждал ответа. А когда услышал его, то смысл сказанных
слов не сразу достиг его сознания. Ему казалось почему-то, что все слова,
обращенные к нему, заведомо лишены смысла. Слова утешения перед смертью
были для него привычными, он и сам не раз произносил их во время своих
предыдущих визитов в город.
- Нет, монах,- услышал он в ответ,- Нет, ты не умрешь. Ты останешься
жив, если сделаешь все, что я велю тебе.
Сил на то, чтобы ответить, у него не оставалось. Да и нечего ему было
ответить. Долго-долго лежал он не шевелясь, стараясь дышать как можно реже
и спокойнее, потому что все более трудным становился для него каждый
следующий вдох. И вдруг, неожиданно для себя самого, почувствовал, что душа
его наполняется радостью. Неужели это правда? Неужели еще возможно для него
спасение? И кто же, кто спасет его? Не сам ли дьявол в образе этой
прекрасной женщины отбил у Бога его бессмертную душу? Пусть, пусть это
будет дьявол. Отступать все равно уже поздно, все равно он уже отрекся от
Бога накануне. И если дьявол является человеку в столь прекрасном обличье,
то не есть ли служение ему величайшее из благ для смертного?
Так кощунственно текли его мысли. Мысли? Скорее, бред. Потому что
состояние, в котором находился Франциск, нельзя было бы назвать
бодрствованием, хотя он и не спал. Просто он отключился от реальности,
перестал воспринимать окружающий мир, перестал даже ощущать течение
времени, но ощущение собственного "я", деятельного и активного, не
влекомого никакими сторонними силами, ощущение, обычно утрачиваемое во сне,
не покинуло его. Сколько времени это продолжалось? Кто знает? Может,
минуты, а может - часы. Только когда что-то резко переменилось в окружающем
мире, Франциск снова пришел в себя.
Медленно, через силу открыл он глаза. В первое мгновение он увидел лишь
свет, сперва показавшийся чрезмерно ярким, и он почему-то сразу понял, что
это не свет солнца. Все пространство вокруг было наполнено голубоватым
сиянием, в котором поначалу, как только глаза его привыкли к этому свету,
он различал четкие очертания окружающих предметов. Но постепенно сияние это
как бы обрело материальность и заслонило окружение бледно-голубой пеленой.
И какое-то время ему казалось, что лишь он один и остался во всей
Вселенной, заполненной этим голубым сиянием. И только опустив наконец
взгляд он понял, что это не так. Его любимая, простоволосая, в белых
одеждах, как бы плыла перед ним в воздухе, заполненном этим сиянием, ни на
что не опираясь и не нуждаясь в опоре. В руке, протянутой в его сторону,
она держала свечу. И как только взгляд Франциска обрел ясность, как только
он до конца осознал, что же видит перед собой, в ушах у него зазвучал ее
голос:
- Смотри на свечу, монах,- заговрила она,- Смотри на свечу и думай об
этой свече. Ты должен, ты обязан зажечь ее силой своей мысли, силой своей
страсти, силой своего желания жить, монах. Ты должен зажечь эту свечу, и
тогда ты не умрешь. Смотри на свечу, монах, думай только об этой свече...
Трудно сегодня, описывая эту сцену, рассчитывать на то, что все это
будет воспринято серьезно. Околонаучные спекуляции вокруг всякого рода
парапсихических явлений научили ученых скептицизму. Здоровому скептицизму -
так будет точнее. И нам совсем не хочется даже случайно оказаться в лагере
тех, кто, преследуя цели, далекие от познания истины и раскрытия сил,
движущих этим миром, беззастенчиво эксплуатируют естественную, наверное,
тягу человека к таинственному. Мы упоминали уже, что недостаток информации
кое-где вынуждает нас заменить точное описание произошедших когда-то с
Франциском событий художественным домыслом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
привратника и сумел отцепить тяжелую связку, так и не поняв тогда - да даже
и не задумываясь над этим вопросом - что брат-привратник уже мертв.
Франциск отомкнул калитку в тяжелых монастырских воротах и вышел наружу.
К тому времени он уже ничего не понимал и ни о чем не думал. Ни о том,
кто он, ни о том, куда и зачем он идет. Он просто шел - скорее даже,
двигался - в сторону города. Падал, поднимался и, шатаясь, снова шел
вперед. А иногда даже и не поднимался, просто полз на четвереньках, с
опущенной головой, не глядя, куда же он ползет, но неизменно выбирая
единственно правильное направление. Какая-то чуждая сила помимо его воли,
уже сломленной тяжким недугом, взяла на себя управление его измученным
телом, и с каждым часом этого страшного пути - а путь, несомненно, занял не
один час - Франциск приближался к цели. Было уже далеко за полдень, когда
он вошел в город, и тут, в тени домов, сознание частично вернулось к нему.
Остаток своего пути он запомнил. Запомнил, как шел пустынными улицами,
цепляясь за спасительные стены, как с отчаянием, будто бросаясь в пропасть,
пересекал казавшиеся бесчисленными переулки, временами не достигая
противоположной стены и падая где-то посредине, как, наконец, очутился
перед ее домом и ползком взобрался на крыльцо. Сил на то, чтобы постучать,
у него уже не оставалось, но она снова ждала его прямо за дверью, и
последнее, что помнил Франциск в этом страшном сне, был звук отодвигаемого
изнутри засова.
Когда он очнулся, было уже темно. Он лежал на кровати в той самой
комнате на втором этаже, в которой позавчера впервые разглядел лицо своей
любимой. Его бил озноб, и не было сил пошевелиться, чтобы натянуть одеяло
повыше, не бЫло сил даже на то, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Он
только простонал - хрипло, чуть слышно - и даже сам не услышал своего
стона. И тут же из темноты в свете стоявшей у изголовься свечи возникло ее
лицо. Только лицо, ничего больше, как предсмертное видение возникло перед
Франциском, и он вдруг понял, что снова согрешил, и за этот грех не будет
ему прощения даже от себя самого. Не мог, не имел он права приносить
болезнь в ее дом, приползать умирать сюда, к ней, которую так хотел бы
защитить и спасти. В бреду, в горячке он позабыл об этом, но вот теперь,
когда в голове неожиданно прояснилось - наверное, перед смертью, подумал
Франциск, уже равнодушный к собственной участи - он осознал всю глубину
своей вины перед любимой. "Уходи",- хотел сказать он ей, но из горла снова
вырвался лишь стон, хриплый и чуть слышный.
Она поднесла ему ко рту кружку с водой, и он с жадностью выпил,
расплескав половину. Это принесло облегчение, но он знал, что облегчение
будет недолгим. Брат ключарь, как говорили, тоже пришел в сознание
незадолго до смерти, и теперь Франциск был убежден, что вскоре и сам
разделит судьбу усопшего. Несколько минут он пролежал неподвижно, собираясь
с силами, потом спросил, сам удивляясь звуку своих слов:
- Я умираю?
Он почему-то не ждал ответа. А когда услышал его, то смысл сказанных
слов не сразу достиг его сознания. Ему казалось почему-то, что все слова,
обращенные к нему, заведомо лишены смысла. Слова утешения перед смертью
были для него привычными, он и сам не раз произносил их во время своих
предыдущих визитов в город.
- Нет, монах,- услышал он в ответ,- Нет, ты не умрешь. Ты останешься
жив, если сделаешь все, что я велю тебе.
Сил на то, чтобы ответить, у него не оставалось. Да и нечего ему было
ответить. Долго-долго лежал он не шевелясь, стараясь дышать как можно реже
и спокойнее, потому что все более трудным становился для него каждый
следующий вдох. И вдруг, неожиданно для себя самого, почувствовал, что душа
его наполняется радостью. Неужели это правда? Неужели еще возможно для него
спасение? И кто же, кто спасет его? Не сам ли дьявол в образе этой
прекрасной женщины отбил у Бога его бессмертную душу? Пусть, пусть это
будет дьявол. Отступать все равно уже поздно, все равно он уже отрекся от
Бога накануне. И если дьявол является человеку в столь прекрасном обличье,
то не есть ли служение ему величайшее из благ для смертного?
Так кощунственно текли его мысли. Мысли? Скорее, бред. Потому что
состояние, в котором находился Франциск, нельзя было бы назвать
бодрствованием, хотя он и не спал. Просто он отключился от реальности,
перестал воспринимать окружающий мир, перестал даже ощущать течение
времени, но ощущение собственного "я", деятельного и активного, не
влекомого никакими сторонними силами, ощущение, обычно утрачиваемое во сне,
не покинуло его. Сколько времени это продолжалось? Кто знает? Может,
минуты, а может - часы. Только когда что-то резко переменилось в окружающем
мире, Франциск снова пришел в себя.
Медленно, через силу открыл он глаза. В первое мгновение он увидел лишь
свет, сперва показавшийся чрезмерно ярким, и он почему-то сразу понял, что
это не свет солнца. Все пространство вокруг было наполнено голубоватым
сиянием, в котором поначалу, как только глаза его привыкли к этому свету,
он различал четкие очертания окружающих предметов. Но постепенно сияние это
как бы обрело материальность и заслонило окружение бледно-голубой пеленой.
И какое-то время ему казалось, что лишь он один и остался во всей
Вселенной, заполненной этим голубым сиянием. И только опустив наконец
взгляд он понял, что это не так. Его любимая, простоволосая, в белых
одеждах, как бы плыла перед ним в воздухе, заполненном этим сиянием, ни на
что не опираясь и не нуждаясь в опоре. В руке, протянутой в его сторону,
она держала свечу. И как только взгляд Франциска обрел ясность, как только
он до конца осознал, что же видит перед собой, в ушах у него зазвучал ее
голос:
- Смотри на свечу, монах,- заговрила она,- Смотри на свечу и думай об
этой свече. Ты должен, ты обязан зажечь ее силой своей мысли, силой своей
страсти, силой своего желания жить, монах. Ты должен зажечь эту свечу, и
тогда ты не умрешь. Смотри на свечу, монах, думай только об этой свече...
Трудно сегодня, описывая эту сцену, рассчитывать на то, что все это
будет воспринято серьезно. Околонаучные спекуляции вокруг всякого рода
парапсихических явлений научили ученых скептицизму. Здоровому скептицизму -
так будет точнее. И нам совсем не хочется даже случайно оказаться в лагере
тех, кто, преследуя цели, далекие от познания истины и раскрытия сил,
движущих этим миром, беззастенчиво эксплуатируют естественную, наверное,
тягу человека к таинственному. Мы упоминали уже, что недостаток информации
кое-где вынуждает нас заменить точное описание произошедших когда-то с
Франциском событий художественным домыслом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13