Отец Иоанн, конечно, не мог догадаться об истинных причинах
подобного рвения молодого монаха, да и не до того ему было. С утра он
чувствовал нарастающее недомогание, и страх перед этим верным предвестником
скорой смерти вытеснил из его головы все остальные мысли и заботы. Получив
его торопливое благословение, Франциск снова отправился в город по
пустынной дороге. Но если вчера он шел не спеша, с ужасом думая о том, что
предстоит ему увидеть, то сегодня та же сила, что накануне сделала столь
трудным возвращение в монастырь, все ускоряла и ускоряла его шаги. Лишь
только монастырь скрылся из глаз за склоном холма, как Франциск побежал,
забыв об усталости, о бессонной ночи, о всех своих прежних тревогах и
заботах, ни о чем и ни о ком не думая, кроме той, к которой рвалась его
душа. Временами он переходил на шаг, чтобы отдышаться, но долго идти не мог
и вскоре снова пускался бегом, путаясь в полах рясы. Только оказавшись
перед ее домом он смог остановиться. Точнее, не смог не остановиться,
потому что вновь, как и накануне, тело его будто окаменело, ноги приросли к
мостовой, и ужас заполнил его душу. Дар предвидения в последний раз
попытался удержать его от рокового шага.
На сей раз Франциск - или та сила, что завладела его сознанием -
оказался сильнее. Одна лишь мысль, что та, к которой стремилась его душа,
страдает и, быть может, умирает всего лишь в нескольких шагах от него,
придала силы монаху и, отбросив оцепенение, он поднялся на крыльцо и
постучал в дверь.
Она ждала его. Она жадала его, стоя за дверью и вслушиваясь в редкие
звуки, долетавшие с улицы умирающего городка. Франциск услышал, как
отодвигается засов - он еще не успел даже и трех раз стукнуть - рванул
дверь на себя и шагнул вперед, в душную темноту за этой дверью, туда, где
светилось каким-то внутренним свето ее лицо. Со страхом, смешанным с
восторгом, вглядвался он в ставшие вдруг бесконечно дорогими за эти сутки
черты ее лица, и, когда она, не говоря ни слова, вдруг прильнула к нему, он
крепко обнял ее за плечи, поняв, признавшись себе наконец, что именно за
этим, только за этим и пришел он снова в этот город, в этот дом.
Что и как происходило дальше, Франциск помнил плохо. Лишь через
несколько часов, очнувшись в очередной раз от забытья, ощутив рядом с собою
ее молодое, прекрасное тело, почувствовав ее дыхание на своем плече, он
вдруг осознал ужас содянного. Но он не посмел пошевелиться, чтобы не
нарушить ее покоя, а она, как бы почувствовав его тревогу, не раскрывая
глаз еще крепче прижалась к нему. И постепенно ужас исчез, и в душе у
Франциска остались лишь жалость, сострадание и раскаяние. Он так и лежал не
шевелясь, и только произносил про себя раз за разом:
- Что же я натворил, Господи?! Господи, что же я натворил?!
Только когда через какое-то время она вдруг открыла глаза и посмотрела
на него ясным, не затуманенным страданием или страстью взглядом, он понял,
что произносит это вслух. И туту же замолчал, потому что она потянулась к
нему и закрыла ему рот своими губами, и весь мир вокруг снова исчез. А
когда через какое-то время он вновь пришел в себя, то услышал, как она
шепчет ему на ухо страшные, кощунственные слова:
- Забудь своего бога, монах. Я теперь буду твоим богом.
Земля не задрожала, стены не рухнули, и преиподняя не поглотила их. Все
осталось на своих местах, и только сердце бешено колотилось в груди у
Франциска, и холодный пот выступил у него на лбу. Не от того, что он
устрашился божьей кары, которая - он знал это - неминуемо должна была пасть
на них обоих. От того, что он понял, насколько грешен в самых глубоких
помыслах своих, ибо самая ужасная божья кара не страшила его рядом с
возлюбленной. Она не говорила ему больше ни слова, но то, что она сказала,
продолжало звучать в сознании Франциска. "Забудь своего бога, монах. Я
теперь буду твоим богом"- слышал он раз за разом. И ему хотелось, чтобы так
оно и было наяву. Впервые, наверное, с того времени, как он начал
осознавать себя, Бог перестал быть для Франциска мерилом всего сущего. Лишь
за одни сутки эта девушка - эта женщина - которую держал он в своих
объятиях, заняла в его душе место Бога.
Он покинул ее дом на закате. Ни единого слова не сказали они больше друг
другу. Им не нужны были слова, они и без слов, казалось, понимали друг
друга. И он совсем позабыл о том ужасном предчувствии, которое дважды
заставило его замереть в неподвижности перед дверью ее дома. Да если бы
вдруг и вспомнил - грех, ими содеянный, подумалось бы Франциску, с лихвой
оправдал бы самые мрачные предчувствия. Покидая город, он не обольщался по
поводу своего будущего, он знал, что расплата за совершенный грех
неминуема, но по-прежнему - как и в те минуты, когда держал любимую в
объятиях - не страшился этой расплаты. Только одного не мог он простить
себе - того, что так и не узнал ее имени.
Страшная кара настигла его наутро.
Он проснулся от сильного жара, изнутри наполнявшего его тело, и в первые
мгновения просветления успел удивиться тому, что жар этот в кошмарных
видениях его недавнего сна совсем не ассоциировался с огнем. Но вскоре
отвлеченные мысли оставили его, потому что сознание целиком заполнилось
болью страдающего тела, вытеснившей все остальное. И вместе с этой болью и
жаром пришло ощущение невыносимой тяжести, которая, казалось, навалилась не
только на него самого, но придавила собою весь мир вокруг, даже сам
вдыхаемый им воздух сделав подобным расплавленному свинцу. И странно было
видеть при этом, как келья, слабо освещенная через крошечное окошко, плыла
и плыла перед глазами и все не могла остановиться. Собравшись с силами,
Франциск попытался позвать кого-нибудь на помощь, но пересохшее горло
выпустило лишь едва услышанный им самим хрип.
Тогда он решил, что это конец.
Он не удивился. После происшедшего накануне он ждал расплаты. Но даже
если бы и знал заранее, какой скорый и страшный конец его ожидает, не
отказался бы от содеянного. Монах Франциск умирал грешником и
вероотступником, впереди его ждали вечные адские мучения, но он ни о чем не
жалел. И только одна мысль не давала ему покоя - мысль, что он никогда
больше не увидит свою любимую. И тоска, порожденная этой мыслью, оказалась
столь сильной, что даже не понимая того, что же он делает, Франциск
каким-то образом сумел приподняться и встать, держась за стену обеими
руками. Кое-как он оделся и, сдерживая стоны, выбрался на монастырский
двор. Свежий утренний ветер придал ему сил, на какое-то время остудив
сжигавшее его изнутри пламя. Но ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы
двинуться дальше. Только чудом можно было бы объяснить, что он не упал,
пересекая двор, что кое-как сумел подняться по ступенькам вверх в коморку
привратника и отворить дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
подобного рвения молодого монаха, да и не до того ему было. С утра он
чувствовал нарастающее недомогание, и страх перед этим верным предвестником
скорой смерти вытеснил из его головы все остальные мысли и заботы. Получив
его торопливое благословение, Франциск снова отправился в город по
пустынной дороге. Но если вчера он шел не спеша, с ужасом думая о том, что
предстоит ему увидеть, то сегодня та же сила, что накануне сделала столь
трудным возвращение в монастырь, все ускоряла и ускоряла его шаги. Лишь
только монастырь скрылся из глаз за склоном холма, как Франциск побежал,
забыв об усталости, о бессонной ночи, о всех своих прежних тревогах и
заботах, ни о чем и ни о ком не думая, кроме той, к которой рвалась его
душа. Временами он переходил на шаг, чтобы отдышаться, но долго идти не мог
и вскоре снова пускался бегом, путаясь в полах рясы. Только оказавшись
перед ее домом он смог остановиться. Точнее, не смог не остановиться,
потому что вновь, как и накануне, тело его будто окаменело, ноги приросли к
мостовой, и ужас заполнил его душу. Дар предвидения в последний раз
попытался удержать его от рокового шага.
На сей раз Франциск - или та сила, что завладела его сознанием -
оказался сильнее. Одна лишь мысль, что та, к которой стремилась его душа,
страдает и, быть может, умирает всего лишь в нескольких шагах от него,
придала силы монаху и, отбросив оцепенение, он поднялся на крыльцо и
постучал в дверь.
Она ждала его. Она жадала его, стоя за дверью и вслушиваясь в редкие
звуки, долетавшие с улицы умирающего городка. Франциск услышал, как
отодвигается засов - он еще не успел даже и трех раз стукнуть - рванул
дверь на себя и шагнул вперед, в душную темноту за этой дверью, туда, где
светилось каким-то внутренним свето ее лицо. Со страхом, смешанным с
восторгом, вглядвался он в ставшие вдруг бесконечно дорогими за эти сутки
черты ее лица, и, когда она, не говоря ни слова, вдруг прильнула к нему, он
крепко обнял ее за плечи, поняв, признавшись себе наконец, что именно за
этим, только за этим и пришел он снова в этот город, в этот дом.
Что и как происходило дальше, Франциск помнил плохо. Лишь через
несколько часов, очнувшись в очередной раз от забытья, ощутив рядом с собою
ее молодое, прекрасное тело, почувствовав ее дыхание на своем плече, он
вдруг осознал ужас содянного. Но он не посмел пошевелиться, чтобы не
нарушить ее покоя, а она, как бы почувствовав его тревогу, не раскрывая
глаз еще крепче прижалась к нему. И постепенно ужас исчез, и в душе у
Франциска остались лишь жалость, сострадание и раскаяние. Он так и лежал не
шевелясь, и только произносил про себя раз за разом:
- Что же я натворил, Господи?! Господи, что же я натворил?!
Только когда через какое-то время она вдруг открыла глаза и посмотрела
на него ясным, не затуманенным страданием или страстью взглядом, он понял,
что произносит это вслух. И туту же замолчал, потому что она потянулась к
нему и закрыла ему рот своими губами, и весь мир вокруг снова исчез. А
когда через какое-то время он вновь пришел в себя, то услышал, как она
шепчет ему на ухо страшные, кощунственные слова:
- Забудь своего бога, монах. Я теперь буду твоим богом.
Земля не задрожала, стены не рухнули, и преиподняя не поглотила их. Все
осталось на своих местах, и только сердце бешено колотилось в груди у
Франциска, и холодный пот выступил у него на лбу. Не от того, что он
устрашился божьей кары, которая - он знал это - неминуемо должна была пасть
на них обоих. От того, что он понял, насколько грешен в самых глубоких
помыслах своих, ибо самая ужасная божья кара не страшила его рядом с
возлюбленной. Она не говорила ему больше ни слова, но то, что она сказала,
продолжало звучать в сознании Франциска. "Забудь своего бога, монах. Я
теперь буду твоим богом"- слышал он раз за разом. И ему хотелось, чтобы так
оно и было наяву. Впервые, наверное, с того времени, как он начал
осознавать себя, Бог перестал быть для Франциска мерилом всего сущего. Лишь
за одни сутки эта девушка - эта женщина - которую держал он в своих
объятиях, заняла в его душе место Бога.
Он покинул ее дом на закате. Ни единого слова не сказали они больше друг
другу. Им не нужны были слова, они и без слов, казалось, понимали друг
друга. И он совсем позабыл о том ужасном предчувствии, которое дважды
заставило его замереть в неподвижности перед дверью ее дома. Да если бы
вдруг и вспомнил - грех, ими содеянный, подумалось бы Франциску, с лихвой
оправдал бы самые мрачные предчувствия. Покидая город, он не обольщался по
поводу своего будущего, он знал, что расплата за совершенный грех
неминуема, но по-прежнему - как и в те минуты, когда держал любимую в
объятиях - не страшился этой расплаты. Только одного не мог он простить
себе - того, что так и не узнал ее имени.
Страшная кара настигла его наутро.
Он проснулся от сильного жара, изнутри наполнявшего его тело, и в первые
мгновения просветления успел удивиться тому, что жар этот в кошмарных
видениях его недавнего сна совсем не ассоциировался с огнем. Но вскоре
отвлеченные мысли оставили его, потому что сознание целиком заполнилось
болью страдающего тела, вытеснившей все остальное. И вместе с этой болью и
жаром пришло ощущение невыносимой тяжести, которая, казалось, навалилась не
только на него самого, но придавила собою весь мир вокруг, даже сам
вдыхаемый им воздух сделав подобным расплавленному свинцу. И странно было
видеть при этом, как келья, слабо освещенная через крошечное окошко, плыла
и плыла перед глазами и все не могла остановиться. Собравшись с силами,
Франциск попытался позвать кого-нибудь на помощь, но пересохшее горло
выпустило лишь едва услышанный им самим хрип.
Тогда он решил, что это конец.
Он не удивился. После происшедшего накануне он ждал расплаты. Но даже
если бы и знал заранее, какой скорый и страшный конец его ожидает, не
отказался бы от содеянного. Монах Франциск умирал грешником и
вероотступником, впереди его ждали вечные адские мучения, но он ни о чем не
жалел. И только одна мысль не давала ему покоя - мысль, что он никогда
больше не увидит свою любимую. И тоска, порожденная этой мыслью, оказалась
столь сильной, что даже не понимая того, что же он делает, Франциск
каким-то образом сумел приподняться и встать, держась за стену обеими
руками. Кое-как он оделся и, сдерживая стоны, выбрался на монастырский
двор. Свежий утренний ветер придал ему сил, на какое-то время остудив
сжигавшее его изнутри пламя. Но ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы
двинуться дальше. Только чудом можно было бы объяснить, что он не упал,
пересекая двор, что кое-как сумел подняться по ступенькам вверх в коморку
привратника и отворить дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13