Так же машинально вытащил из кармана
оба колькиных куска хлеба и сжевал их. Из другого кармана вытащил взятый
для матери сыр, съел и его. И тут же испугался по-настоящему: какой же
дурак съедает все запасы в первые часы? Но было уже поздно. Кроме того,
Мишка уже начал думать о деле, это сразу отвлекло от страха. Он разгадывал
первое дело Майка Кристи, он мог уже вот-вот разгадать его...
Мишка уже совсем замерз, руки болели, щеки стали неметь, и пальцы на
ногах больно упирались в ремни креплений, когда он почувствовал, сначала
совсем слабый, запах тухлого яйца. Он вышел к болоту.
И тут же разошлись тучи, снег пошел реже, почти совсем стих, и ветер
угомонился, и зеленый луч луны - нитка с нанизанными на ней хлопьями снега
- превратился в ясный и сильный свет. Мишка увидел, что он не просто вышел
к болоту, а лишь чуть правее обычного места, отклонившись от лыжни всего
метров на триста. Тогда он снял варежки, надел их на концы воткнутых в
снег палок, вытер руками мокрое от снега лицо, подышал в ладони - и
заплакал почти в голос. Он плакал минуты три, хотя все уже было в порядке,
и даже хорошо - он оказался достоин самом Сайруса Смита, сумев в полной
тьме найти дорогу по небольшому подъему и определившись по запаху болота.
Но теперь он стоял и плакал - минуты три, а то и больше.
Через болото и поле он бежал на скорость, а пробегая мимо дачи,
приостановился. В верхнем окне по-прежнему был виден неяркий свет, и Мишке
показалось, что он услышал, как постукивает незапертая рама. Мишка
прислушался. Рама скрипнула и тихонько стукнула еще раз.
В это время сзади громко хрустнул снег, и чьи-то руки легли Мишке на
плечи. Мишка резко присел, вырвался и рванул с места, не оглядываясь. Он
понесся, затаив дыхание, да так и не вздохнул, пока - метров уже с пяти -
ем не окликнули. Остановился, оглянулся из-под локтя.
Тяжело переваливаясь в снегу бурками, в длинном тулупе нараспашку
поверх шинели шел к нему районный уполномоченный милиции Федор Степанович
Криворотов, с которым отношения у Мишки были самые лучшие. Мишка начал
дышать уже почти нормально. Федор Степаныч подошел, покашлял, обратился к
Мишке нелепо громким в ночной тишине износом:
- Чего поздно гуляешь, Михаил Батькович?
- На станцию бегал, к Володьке Ильичеву, уроки узнавать, - быстро, но
удачно не совсем даже соврал Мышка. Может Криворотов видел его с
Володькой...
- Ага, - непонятно, но безразлично сказал Криворотов. И снова
покашлял. - Вот такие дела, дорогой камарадо Михаил. Чего-нибудь новеньком
почитать не дашь?
- Дам, Федор Степаныч. Вы "Таинственный остров" Жюль Верна не читали?
- Не приходилось. А из какой жизни книга? Не из итальянской?
- Нет, что вы... Это приключения американцев на необитаемом острове.
Это о торжестве человека над природой, - вспомнил Мишка из журнала "Вокруг
света".
- Ага, - снова безразлично сказы Криворотов. - Американцев, значит...
Ну, зайду на неделе, дашь про торжество. Он развернул Мишку лицом к
деревне, легонько подтолкнул и довольно громко пробормотал, когда Мишка
уже встал на лыжню:
- Торжество... Приехали в гости, бахнул из маузера друга... Самого на
правеж, а тут случай. Хоть и не на мне числится, а все одно -
неприятности... Торжество...
Тогда Мишка снова обернулся, милиционер смотрел на него в упор с
интересом, даже рот открыл, как парнишка.
- Что скажешь, Михаил? - вопрос прозвучал резко, будто не было до
этого никаких неопределенно-безразличных вздохов и пустых "ага".
- Думаю, что вы неверно представляете себе происшедшее на даче, - так
же резко ответил Мишка. - Думаю, что вы ошибаетесь, так же, как и те, кто
занимаются этим делом.
Криворотов смотрел на Мишку все с тем же выражением откровенного
интереса. Вдруг сказал:
- Ты на дачу не лазил.
Именно сказал. Не спросил у Мишки - мол, не лазил ли ты на дачу,
Михаил Батькович, а просто уверенно сказал. Мишка промолчал, даже не
сообразил кивнуть в ответ. Криворотов усмехнулся:
- "Те, кто занимаются этим делом, ошибаются"... Ошибаются...
И строго повторил:
- Не лазил ты, а другим малым лазить отсоветуй - добра от этого не
будет, понял?
Теперь Мишка наконец кивнул. Оба постояли молча. Мишка решил, что уже
можно идти, но не удержался - спросил, уже толкаясь палками:
- Федор Степаныч, а ведь для вас все это не имеет значения,
правильно? - и, не дожидаясь ответа, помчался к дому. Уже издали, на ходу,
оглянулся в последний раз. Криворотов стоял на том же месте, на бугре,
неподалеку от дачи. На фоне снега четко вырисовывалась его огромная фигура
в широченном тулупе. И Мишке показалось, что милиционер утвердительно
кивнул - и на последний Мишкин вопрос, и будто одобряя все Мишкины
действия и догадки.
Через десять минут Мишка уже спал, забравшись на кровать под ватное
одеяло, заняв материно место. Первый день расследования Майк Кристи провел
с толком. Влажный конверт и слегка растрепавшаяся книга лежали под
подушкой. Поработать с конвертом Мишка собирался рано утром. С книгой же
приходилось ждать, пока мать вернется с дежурства и отоспится.
Расследование шло отлично, и можно было многого ожидать от книг и
конверта. Возможно, что уже завтра Майк Кристи поставит заключительную
точку в этом сложном и чертовски интересном деле, господа.
Мишка лежал под одеялом мокрый, как мышь. Он заснул раньше, чем
полностью высох пот.
Мать вернулась с дежурства, как обычно, в восемь утра. Мишкина мать
выделялась в деревне не столько пообносившейся городской одеждой, сколько
высоким ростом. Модные жакеты с меховой отделкой были давно большей частью
проданы, оставшиеся как-то так налоснились от дров и коромысла, что
сравнялись с ватниками и телогреями, ботинки и туфли изорвались, а
подшитые валенки мать, как и Мишка, не снимала с ноября до апреля. Но рост
- рост никуда не девался. Мать была выше не только всех баб, но и
большинства мужиков. Соответственно и прозвище она получила мгновенно -
верста высланная. Под стать росту были у матери руки и ноги: обувь ее до
сих пор была Мишке велика, а варежки и подавно. Вообще, мать была всем
крупна: в бедрах широка, темно-русые волосы - толстеннейшей косой, зубы -
как у лошади, и один в один - с голубым блеском. И если б не рост
несуразный, не слишком большие, по здешним понятиям, водянисто-голубые
глаза - пучеглазая, не слишком тонкие пальцы и запястья - гляди,
переломятся, да, главное, не Мишка - вдовье приданое, то была б мать в
деревне невеста не из последних, для вдовых, конечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
оба колькиных куска хлеба и сжевал их. Из другого кармана вытащил взятый
для матери сыр, съел и его. И тут же испугался по-настоящему: какой же
дурак съедает все запасы в первые часы? Но было уже поздно. Кроме того,
Мишка уже начал думать о деле, это сразу отвлекло от страха. Он разгадывал
первое дело Майка Кристи, он мог уже вот-вот разгадать его...
Мишка уже совсем замерз, руки болели, щеки стали неметь, и пальцы на
ногах больно упирались в ремни креплений, когда он почувствовал, сначала
совсем слабый, запах тухлого яйца. Он вышел к болоту.
И тут же разошлись тучи, снег пошел реже, почти совсем стих, и ветер
угомонился, и зеленый луч луны - нитка с нанизанными на ней хлопьями снега
- превратился в ясный и сильный свет. Мишка увидел, что он не просто вышел
к болоту, а лишь чуть правее обычного места, отклонившись от лыжни всего
метров на триста. Тогда он снял варежки, надел их на концы воткнутых в
снег палок, вытер руками мокрое от снега лицо, подышал в ладони - и
заплакал почти в голос. Он плакал минуты три, хотя все уже было в порядке,
и даже хорошо - он оказался достоин самом Сайруса Смита, сумев в полной
тьме найти дорогу по небольшому подъему и определившись по запаху болота.
Но теперь он стоял и плакал - минуты три, а то и больше.
Через болото и поле он бежал на скорость, а пробегая мимо дачи,
приостановился. В верхнем окне по-прежнему был виден неяркий свет, и Мишке
показалось, что он услышал, как постукивает незапертая рама. Мишка
прислушался. Рама скрипнула и тихонько стукнула еще раз.
В это время сзади громко хрустнул снег, и чьи-то руки легли Мишке на
плечи. Мишка резко присел, вырвался и рванул с места, не оглядываясь. Он
понесся, затаив дыхание, да так и не вздохнул, пока - метров уже с пяти -
ем не окликнули. Остановился, оглянулся из-под локтя.
Тяжело переваливаясь в снегу бурками, в длинном тулупе нараспашку
поверх шинели шел к нему районный уполномоченный милиции Федор Степанович
Криворотов, с которым отношения у Мишки были самые лучшие. Мишка начал
дышать уже почти нормально. Федор Степаныч подошел, покашлял, обратился к
Мишке нелепо громким в ночной тишине износом:
- Чего поздно гуляешь, Михаил Батькович?
- На станцию бегал, к Володьке Ильичеву, уроки узнавать, - быстро, но
удачно не совсем даже соврал Мышка. Может Криворотов видел его с
Володькой...
- Ага, - непонятно, но безразлично сказал Криворотов. И снова
покашлял. - Вот такие дела, дорогой камарадо Михаил. Чего-нибудь новеньком
почитать не дашь?
- Дам, Федор Степаныч. Вы "Таинственный остров" Жюль Верна не читали?
- Не приходилось. А из какой жизни книга? Не из итальянской?
- Нет, что вы... Это приключения американцев на необитаемом острове.
Это о торжестве человека над природой, - вспомнил Мишка из журнала "Вокруг
света".
- Ага, - снова безразлично сказы Криворотов. - Американцев, значит...
Ну, зайду на неделе, дашь про торжество. Он развернул Мишку лицом к
деревне, легонько подтолкнул и довольно громко пробормотал, когда Мишка
уже встал на лыжню:
- Торжество... Приехали в гости, бахнул из маузера друга... Самого на
правеж, а тут случай. Хоть и не на мне числится, а все одно -
неприятности... Торжество...
Тогда Мишка снова обернулся, милиционер смотрел на него в упор с
интересом, даже рот открыл, как парнишка.
- Что скажешь, Михаил? - вопрос прозвучал резко, будто не было до
этого никаких неопределенно-безразличных вздохов и пустых "ага".
- Думаю, что вы неверно представляете себе происшедшее на даче, - так
же резко ответил Мишка. - Думаю, что вы ошибаетесь, так же, как и те, кто
занимаются этим делом.
Криворотов смотрел на Мишку все с тем же выражением откровенного
интереса. Вдруг сказал:
- Ты на дачу не лазил.
Именно сказал. Не спросил у Мишки - мол, не лазил ли ты на дачу,
Михаил Батькович, а просто уверенно сказал. Мишка промолчал, даже не
сообразил кивнуть в ответ. Криворотов усмехнулся:
- "Те, кто занимаются этим делом, ошибаются"... Ошибаются...
И строго повторил:
- Не лазил ты, а другим малым лазить отсоветуй - добра от этого не
будет, понял?
Теперь Мишка наконец кивнул. Оба постояли молча. Мишка решил, что уже
можно идти, но не удержался - спросил, уже толкаясь палками:
- Федор Степаныч, а ведь для вас все это не имеет значения,
правильно? - и, не дожидаясь ответа, помчался к дому. Уже издали, на ходу,
оглянулся в последний раз. Криворотов стоял на том же месте, на бугре,
неподалеку от дачи. На фоне снега четко вырисовывалась его огромная фигура
в широченном тулупе. И Мишке показалось, что милиционер утвердительно
кивнул - и на последний Мишкин вопрос, и будто одобряя все Мишкины
действия и догадки.
Через десять минут Мишка уже спал, забравшись на кровать под ватное
одеяло, заняв материно место. Первый день расследования Майк Кристи провел
с толком. Влажный конверт и слегка растрепавшаяся книга лежали под
подушкой. Поработать с конвертом Мишка собирался рано утром. С книгой же
приходилось ждать, пока мать вернется с дежурства и отоспится.
Расследование шло отлично, и можно было многого ожидать от книг и
конверта. Возможно, что уже завтра Майк Кристи поставит заключительную
точку в этом сложном и чертовски интересном деле, господа.
Мишка лежал под одеялом мокрый, как мышь. Он заснул раньше, чем
полностью высох пот.
Мать вернулась с дежурства, как обычно, в восемь утра. Мишкина мать
выделялась в деревне не столько пообносившейся городской одеждой, сколько
высоким ростом. Модные жакеты с меховой отделкой были давно большей частью
проданы, оставшиеся как-то так налоснились от дров и коромысла, что
сравнялись с ватниками и телогреями, ботинки и туфли изорвались, а
подшитые валенки мать, как и Мишка, не снимала с ноября до апреля. Но рост
- рост никуда не девался. Мать была выше не только всех баб, но и
большинства мужиков. Соответственно и прозвище она получила мгновенно -
верста высланная. Под стать росту были у матери руки и ноги: обувь ее до
сих пор была Мишке велика, а варежки и подавно. Вообще, мать была всем
крупна: в бедрах широка, темно-русые волосы - толстеннейшей косой, зубы -
как у лошади, и один в один - с голубым блеском. И если б не рост
несуразный, не слишком большие, по здешним понятиям, водянисто-голубые
глаза - пучеглазая, не слишком тонкие пальцы и запястья - гляди,
переломятся, да, главное, не Мишка - вдовье приданое, то была б мать в
деревне невеста не из последних, для вдовых, конечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37