- Это... Это некорректный вопрос... Это идиотский вопрос...
Я кивнул головой, полностью соглашаясь с ним. И он теперь уже уверенно продолжил:
- Абсурд! Я проиграл двадцать четыре варианта - нет ответа. Вы что решили, что во время заморозки при помощи капельницы вводят в организм мороженое?
- Нет, конечно, - сказал я, - я сморозил глупость.
- Сморозил, - переспросил он удивленно, - почему именно сморозил?
Тут я в самом деле случайно произнес это слово. Глаза его опять остекленели, и мысль его опять начала карабкаться и срываться.
- А что, если заморозить меня на месяц, - сказал я, чтобы вернуть его мысль в нормальное русло, - а там посмотрим?
- На месяц?! - встрепенулся он. - Но это же нерентабельно! Заморозка слишком дорогое удовольствие.
- Все-таки я подумаю, - сказал я тупо.
- Ну что ж, подумайте, подумайте, - кивнул он и вдруг язвительно добавил: - Если это занятие для вас не слишком обременительно.
Он отвернулся в сторону моря и даже замурлыкал неаполитанскую песенку, как бы вспоми-ная Капри и гораздо более достойного собеседника-писателя.
Я здорово утомился от этого могучего безумца, но почему-то сейчас именно, когда послед-нее слово осталось за ним, как-то неловко было его покидать. И ведь всегда последнее слово оставалось за ним! Сколько можно?!
И вдруг случилось неожиданное. На "Амре" появилось маленькое праздничное семейство с маленькой девочкой в белом платьице и широком черном поясе. Видно было, что они местные. Мужчина несколько раз поздоровался с сидящими в ресторане и подошел к продавщице мороженого. Девочка, увидев моего собеседника, хотя он был спиной к ней, скорее всего узнав его по тельняшке, бросила руку матери и, расплескав платьице, побежала на него, крича:
- Дедушка Ленин! Дедушка Ленин!
Посетители ресторана, нежно улыбаясь, провожали ее глазами. Некоторые, видимо новички, привстали с мест, чтобы посмотреть, кого она имеет в виду. Мать и отец девочки тоже улыба-лись. Мой собеседник стремительно обернулся на ее голосок и расставил руки, чтобы поймать ее. Топоча башмачками, девочка подбежала и окунулась в его объятия. Мой собеседник вскочил и несколько раз подбросил девочку, каждый раз цепко и точно ловя ее своими сильными руками.
Девочка доверчиво взлетала, подмигивая от плотного сопротивления морского воздуха и с улыбкой прислушиваясь к наслаждению полетом. Кто-то из посетителей "Амры" успел щелкнуть фотоаппаратом и обессмертить эту трогательную встречу.
Наконец он посадил ее на колени. Девочка сияла. Сиял и мой собеседник. Девочка смотрела на меня и от избытка доброжелательности вдруг сказала:
- Плиятного аппетита, дяденька писатель.
Я торжествующе посмотрел на своего собеседника, давая ему знать, что моя слава не уступает его славе. Он сделал вид, что не понял меня. Но тут я совершил ошибку, спросив у девочки:
- Откуда ты знаешь, что я писатель?
- Папа сказал, - улыбнулась девочка и, продолжая сиять, махнула рукой в сторону отца.
Мой собеседник издал сухой, желчный смешок, намекая на совершенно формальный харак-тер такой славы. В это время отец девочки отходил от продавщицы мороженого. В каждой руке он держал по три вазочки. Казалось, в каждой его руке - по букету магнолий. Можно было догадаться, что один из них будет преподнесен моему собеседнику.
Опережая родителей девочки, к нам подбежала наша официантка.
- Вы опять за свое, - выдохнула она с горьким упреком, - думаете, я не слышала, что ребенок кричал?
- Дорогая, а при чем тут я? - насмешливо сказал мой собеседник, очень ладно держа девочку на коленях и поглаживая ей головку. - Устами ребенка глаголет истина. Я даже Ульяновым себя не назвал.
- Оставьте, ради Бога, - устало произнесла официантка и подала мне счет. Я расплатился и уступил свое место отцу девочки. Официантка успела очистить столик, и новые вазочки мороженого засвежели на нем.
Я попрощался со своим собеседником. В ответ он небрежно кивнул и, поглядывая на вазочки с мороженым, стал что-то шептать девочке, сидевшей у него на коленях. Не думаю, что новые порции мороженого его так увлекли. Скорее вот так дети, поссорившись с одним товарищем, подчеркивают близость с другим.
Зато отец девочки гораздо дружественней попрощался со мной. Он попрощался с некоторым оттенком невольной вины за то, что оттянул моего собеседника. Его застенчиво улыбающийся взгляд, как бы мягко отстаивающий семейный уют, говорил: нам хоть такой Ленин достался, а у людей никакого нет.
Я покидал "Амру". Предзакатное солнце бросало на тихую воду бухты сиренево-розовые блики. Рыбацкие лодки тянулись к устью Беследки как возвращающееся домой стадо. Там на речке и у меня когда-то стояла лодка под названием "Чегем".
Полжизни прошло от моего села Чегем до лодки "Чегем". Вторую половину, которую я провел в Москве, я как-то даже не заметил. Может быть, потому что она ушла на воспоминания о Чегеме.
Теперь нет ни села Чегем, ни моей лодки. Чегем смыло время. А лодку мою после моего отъезда в Москву смыло в половодье. Может быть, не надо было уезжать? Но в Москве оказалось достаточно времени, чтобы достаточно долго вспоминать о Чегеме. Так что всё к лучшему в этом лучшем из миров.
За речкой на пляже военного санатория мирно бронзовели тела отдыхающих. От далеких синеющих гор веяло вечностью и покоем. Однако мне для полного покоя надо было позвонить в Москву. Вечером я позвонил и убедился, что рукопись не месте. И тут я окончательно поверил, что пришли новые времена, - теперь это вообще никому не нужно. Удивительно, что я об этом не сразу догадался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97