- Хо! Хо! Хо! Хо! - потрясенные как мозговой, так и телесной гениальностью Бориса Пайчадзе, восторженно захохокали старики.
- Теперь другой случай, - продолжал рассказчик, довольный успехом первого, - 1950 год. Август. Вот такая же погода была, как сейчас. Он здесь играл. В перерыве футболисты на углу стадиона пьют лимонад. Там лавка стояла. Одним окном выходила на стадион. Неужели не помните?
- Как не помним? Там Мисроп торговал! Кто не помнит Мисропа? радостно загалдели старики, вспоминая толстого Мисропа.
- И вот все футболисты пьют лимонад. И Пайчадзе пьет лимонад. Но как пьет.
Рассказчик цапнул со стола бутылку с остатками боржома, выплеск в сторону, строго запрокинул голову и совершенно вертикально поставил над запрокинутым лицом бутылку, приблизив горлышко ко рту. Однако из высшего целомудрия перед воспоминаниями о Пайчадзе, не прикасаясь и показывая всем, что не прикасается губами к горлышку бутылки, замер. Как бы с абсолютной физической точностью повторив сцену утоления жажды великого футболиста, он каким-то образом одновременно внушал, что всё это только игра, тень, подобие той подлинной картины.
- Как будто небо пил через бутылку, так Пайчадзе пил лимонад! воскликнул он и с легким презрением поставил бутылку на стол, давая ей знать, что она случайно и только на миг сыграла великую роль, но теперь возвращена к своей жалкой будничности.
- Хо! Хо! Хо! Хо! - как бы все поняв, очнулись старики.
- Я тогда уже не играл, - продолжал рассказчик, всматриваясь в далекую сцену, - но еще молодой был. Дерзкий! И я пошел прямо на Пайчадзе, положил ему руку на плечо и сказал: "Дорогой Борис, играй еще сто лет на радость Советскому Союзу!"
- А он что? - не удержался Глухарь.
- Вот так оторвал бутылку от губ, - сказал бывший футболист и плавным движением руки, отводящим бутылку, подчеркнул спокойствие и пристойность движения, - улыбнулся мне и сказал: "Здравствуй, Жора Гургенидзе".
Я с ума сошел! Неужели розыгрыш, и ему подсказали мое имя? Но как это могло быть? Я же самовольно подошел, никого не предупреждал!
"Откуда вы знаете мое имя?!"
Он ничего не ответил. Снова поднял голову и пьет лимонад. Я с ума схожу, а он пьет лимонад. Наконец допил, посмотрел на меня и тихо говорит: "1938 год. Я тогда совсем пацаном был. Приехали с дядей в Мухус и пошли на стадион. Играют "Мухус" - "Армавир". Счет один - один. До конца матча две минуты. Корнер у ворот "Армавира". Какой-то игрок подает. Удар! И он с корнера завинчивает мяч в сетку! Трибуны вскочили: "Браво, браво, Жора Гургенидзе! Вот тогда я впервые услышал твое имя".
"Дорогой Борис, - говорю, - это был мой звездный час. Спасибо, я о встрече с тобой буду рассказывать детям, внукам и правнукам!"
"Это тебе, - говорит, - спасибо. Именно в тот час я решил стать футболистом". Вот такая встреча была у меня с Борисом Пайчадзе.
- Хо! Хо! Хо! Хо! - захохокали старики, потрясенные тем, что их друг когда-то зажег сердце великого футболиста.
- Говорят, Борис Пайчадзе умер, - еле сдерживая слезы, добавил старый футболист, - кончилась великая эпоха советского футбола... Скоро и Советский Союз кончится...
- Хватит нюни распускать, - зычно загудел Асланыч, - вы вообще любите сентимен-тальничать... Великая Грузия, великий Пайчадзе... А сентименты всегда кончаются кровью...
- Дальше, что было дальше! - нетерпеливо вскрикнул Глухарь, обращаясь к Михаилу Аркадьевичу, как если б тот прервался по своей воле.
- А дальше? Карцер. Магадан, - опять вяло начал Михаил Аркадьевич, постепенно взбадриваясь с разгона, - потом ссылка в верховья Енисея. Мы там подружились с одним фронтовиком, который бежал из плена и не мог доказать, что он не шпион.
И вдруг радио приносит весть: Сталин заболел. Кто бы мог подумать! Дыхание чайн-стока! Но что это такое, мы не знаем. Врываемся к местному врачу. Что такое дыхание чайн-стока? Это, говорит, амбец. Агония.
Мы выходим на улицу. Ночь, звезды. Простор. Космическая радость! "Надо выпить, - говорит мой друг, - иначе я умру!"
Вспомнили, что в поселке живет ссыльный латыш. Приторговывает самогоном. Ночью стучимся к нему. Бедняга, наверное, решил, что его пришли брать повторно. Долго не открывал. Умоляем, а он возится за дверью, ворчит. Наконец открыл. Мы ему не сказали, почему хотим выпить, но он сам по нашим лицам обо всем догадался. "Что, - говорит, - безнадежно?" "Да! Да!" говорим. Латыш затеплел. Дает нам бутылку. А потом радио приносит долгожданную весть: диктатор уконтрапупился!
Ледник треснул и пополз. Какие надежды, какие дни! Залпом Двадцатый съезд! Уцелевшие стали выходить из лагерей. Вот когда надо было начинать перестройку! Эх, Никита, Никита!
А сейчас что? К девяностому году своей жизни я стал привыкать к большевикам. Тем более что вместо убийц пришли воры. А в России всегда воровали. А сейчас кое-где демократы повыскакивали. И я уже замечаю, что в них есть энергия нахальства, как у большевиков в восемнадцатом году. Говорят: приватизация, приватизация... Пусть вернут мне мое имение, тогда я в них поверю...
- Зачем ты сказал, что Сталин уконтрапупился, - обидчиво заметил Мерцающий Партработник, - грубо. Некультурно. Все-таки генералиссимус. Можно было сказать: умер... скончался... усоп... почил... Учти, что русский язык - богатейший язык в мире. Ты все-таки как был бе лобандитом, так и остался... "Уконтрапупился"...
- Именно уконтрапупился! - радостно возгласил Михаил Аркадьевич. - Они это слово принесли в революцию, и я им его возвращаю.
- А сейчас, друзья, наполните бокалы, - загудел старый актер, наливая себе и Михаилу Аркадьевичу, - мой друг во многом прав. Я как раз сравнивал новых со старыми и думал об этом.
Лет тридцать назад здесь был второй секретарь обкома. Бандит из бандитов. Вы все его помните. По квартирному вопросу обстоятельства вынудили меня пойти к нему. Распахиваю дверь. Вхожу. Он вскочил - и навстречу. Пожимает руку, сажает, а потом и сам садится. Выслушал, обещал помочь и, когда я уходил, проводил до дверей. И сделал всё, что обещал. Кто я такой? Актер. Да, незаурядный - без ложной скромности. Но ему что? Он и в театре ни разу не был.
А недавно к одному из новых демократов пришел по одному дельцу. У племянника сложности с работой. Ничего не слышит, ничего не видит. Сквозь меня смотрит. Болтун! Обещал, но ничего не сделал. Я сравнивал про себя эти два посещения, двух начальников двух эпох. И вот что я думаю.
Там была своя система. Уголовная, но система. И люди продвигались по признаку уголов-ного таланта. Одним из главных признаков уголовного таланта является чутье на силу и на слабость человека.
И он, когда меня увидел, сразу почувствовал силу моего духа. Но так как духовной силы он никогда не видел, он принял ее за уголовную силу. О, думает, это какое-то страшилище ко мне явилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97