— Обещаешь, что не скажешь ему?
— Обещаю.
— Вот я, к примеру, очень многое никогда не скажу Руфи. Интимное.
— Я же сказал: обещаю. Ты думаешь, ты сможешь заснуть? Сколько сейчас, черт возьми, времени?
— Эй?
— Да?
— Помнишь, тогда, в Вашингтоне, на тебя напала бессонница? Я никак не могла понять, что тебя так мучило. А теперь знаю.
— Жизнь — мучительная штука, — изрек он. Она рассмеялась.
— Я прямо вижу, как у тебя губы поджались, когда ты это произнес, Джерри.. Вот теперь таблетка начала действовать. Я стала вся такая тяжелая.
— А ты расслабься, — посоветовал он ей. — Проснешься — и будет утро, и мир все такой же вокруг.
— Меня куда-то утягивает. Я боюсь. Мне страшно, как бы чего не случилось с детьми.
— Ничего с детьми не случится.
— Мне страшно — вдруг я не проснусь. И уже никогда не увижу тебя, и ты будешь любить другую. Снова влюбишься в Руфь. Ты ведь любишь ее, я это сегодня поняла.
— Обещаю: ты проснешься. Ты очень сильная, ты очень здоровая, ты не куришь. — Он прикрыл рукой рот и зашептал так, чтобы Руфь не могла услышать:
— Ты — солнышко.
— Я вынуждена повесить трубку, а то рука совсем отяжелела. В самом деле со мной ничего не случится?
— Ничего. Ты ведь уже не раз оставалась одна в доме.
— Не так.
— Ничего с тобой не случится.
— Спокойной ночи, любовь моя.
— Спокойной ночи, Салли.
На этот раз, когда он снова залез в постель, Руфь лишь спросила:
— Почему голос у тебя такой чудной, когда ты с ней разговариваешь?

Руфь встала рано, и в странно преломленном солнечном свете этого утра Джерри почувствовал, что он не вправе перекатиться на середину постели и поспать еще минутку, прежде чем она, по обыкновению, позовет его, чтобы он успел на поезд в 8.17. Он вспомнил обрывки своего сна. Все происходило как бы после вечеринки в большой гостиничной комнате с высоким потолком. Салли прикорнула на диване, и, как это бывало у них с Руфью, Джерри стал искать, что бы на нее накинуть. Он обнаружил на резной спинке стула грязный мужской дождевик с клетчатой подкладкой. Он укрыл им плечи Салли, но длинные ноги ее торчали: плащ оказался короток. Это был детский плащ, совсем маленький. А что было дальше, Джерри не помнил. Он встал, побрился и сошел вниз. Дети в пижамах казались нежными пчелками, гудевшими вокруг свечей из молока. Джоанна встретила его широкой хитренькой ухмылкой, раздвинувшей ее веснушки.
— А папа сегодня ночевал дома, — объявила она.
— Папа всегда ночует дома, — сказал Джоффри. Чарли потянулся через угол стола и натренированной рукой стукнул брата по голове.
— Ничего подобного. Они с мамой слишком много ссорятся.
Личико Джоффри, расплывшееся было от счастья, сморщилось, и улыбка сменилась рыданиями.
— Чарли, это — не наилучший способ, — сказал Джерри. — И не самый правильный.
— Он же дурачок, — оправдывался Чарли. Джоанна хихикнула.
— Чарли всегда говорит, что Джоффри — дурачок, — сказала она. — Развоображался.
— Ничего подобного, — сказал Чарли, обращаясь к отцу; маленькое личико его заострилось от напряжения. Он повернулся к Джоанне и сказал:
— Сама ты воображала. Джоанна развоображалась потому, что у нее есть дружок.
— Ничего подобного. Мама, чего он болтает, что у меня есть дружок, нет у меня никаких дружков. Он все врет. Врун. Воображала. Врун.
— Джерри, да скажи же им что-нибудь, — сказала Руфь, ставя на стол большую тарелку с намазанными маслом тостами. — Не стой так.
— Он… он… он… — заикаясь, произнес Джоффри, взывая к отцу, — он оби-идел меня.
— Он — дурачок, — деловито изрек Чарли, как неопровержимую истину; губы его лоснились от масла.
— Знаете, что я думаю по поводу этих ваших пререканий? — спросил, обращаясь к ним ко всем, Джерри, и сам же ответил:
— Кака. — Все дети — даже Джоффри — дружно рассмеялись, услышав от отца детское словцо. Личики их повернулись к нему, приподнялись, засветились в ожидании дальнейшего развлечения. — Знаете, кто вы, по-моему, такие? — спросил он. — По-моему, вы — какашки.
Они захихикали и заерзали.
— И еще тонкозадики, — добавил Чарли и быстро оглядел стол, проверяя, попал ли он в точку; легкое хихиканье подтвердило, что попал.
Джоффри, улыбаясь всеми своими ямочками, объявил:
— И вонючки.
— И тошнилки, — пропела Джоанна, словно изобретая новую считалку.
— И дыроколы, — внес свой вклад Чарли, после чего наступило такое веселье, что Джерри, боясь поверить своей догадке, на всякий случай постарался сдержать смех.
— Послушайте, мне кажется, это не слишком подходящая беседа за столом, — объявила Руфь. — Джоанна и Чарли, у вас всего семь минут на одеванье. Чарли, тебе придется снова надеть клетчатую рубашку, у меня не было времени выгладить белую, извини. — Она произнесла это с таким нажимом, что он, занудив было, тотчас умолк. — Джоффри, бери свой тост и отправляйся смотреть телевизор. Садись на пол: я не хочу, чтоб на диване среди подушек были крошки. — Наконец, Руфь и Джерри остались на кухне одни. — Что заставило тебя подняться в такую рань? — спросила она. Было тридцать пять минут восьмого; он сидел в нижней рубашке и в серых брюках от своего рабочего костюма.
— Чувство вины, — ответил он. — И страх. Как ты считаешь, идти мне сегодня на работу?
— А у тебя есть что-нибудь срочное? — спросила Руфь. Она слила недопитый детьми апельсиновый сок в чистый стакан и дала ему.
— В общем, нет. Эта реклама для Третьего мира скисает: Информационной службе США снова срезали ассигнования. — От сока стало жечь под ложечкой, и одновременно с болью он осознал, что наступивший день — качественно иной, чем предыдущий, и что отныне все дни будут такими. — Я думаю, мне лучше побыть здесь, чтобы принимать на себя огонь зениток.
— Это будет очень любезно с твоей стороны, — сказала ему Руфь. Лицо у нее было настороженное и застывшее. Она тоже только сейчас начала осознавать случившееся. — Мне б хотелось, чтоб ты сделал для меня кое-что.
— Что? — Его сердце запоздало подпрыгнуло от благодарности, когда он услышал, что все еще может быть ей полезен.
— Эти чертовы объявления, которые я обещала сделать к распродаже барахла. Прежде чем отбыть, ты не мог бы написать их за меня? Я обещала сделать пять штук. Это займет у тебя десять минут, и они, конечно, получатся куда лучше, чем у меня, сколько бы я ни старалась, даже если бы сумела взять себя в руки.
— Мне кажется, что ты вполне держишь себя в руках, — не без укора сказал он.
— Я приняла успокоительное. Я решила, что не могу позволить себе напиться, поэтому отыскала старые таблетки, которые принимала после рождения Джоффри. Не знаю, какое уж они оказывают действие, но я словно где-то парю, и меня слегка тошнит.
— Тошнилка, вонючка и тонкозадик?
— Очень они распустились. Учуяли беду, наверно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80