– Итак, вернемся к дантисту, – сказал майор, когда Малявкин вновь появился в его кабинете.
– Дело, собственно говоря, не в дантисте, – возобновил Малявкин свой рассказ. – Сам дантист, скорее всего, ни при чем. Он, пожалуй, ничего и не знает. Такое, во всяком случае, создалось у меня впечатление.
– Что-то я вас не пойму, – заметил Скворецкий. – Давайте сначала внесем ясность. Что за дантист? Кто такой? Какую играл роль в ваших делах? Вот на эти вопросы и потрудитесь ответить.
Малявкин начал издалека. Дело в том, что Гитаев поначалу мало чем с ним делился. Не разъяснил толком и того задания, которое было на них возложено. Но в последние дни, убедившись, по-видимому, что на Малявкина можно положиться, он стал откровеннее со своим напарником. Гитаев, в частности, наконец-то сообщил, зачем их сюда послало руководство абвера. «Руководство, – подчеркнул Гитаев, – а не начальство школы, не местные работники. О наших делах докладывают самому адмиралу (имелся в виду Канарис, начальник абвера), а может, кому и повыше. Понял?»
Первое, что они должны были сделать, – это установить личный контакт с профессором Варламовым (этому делу, как сказал Гитаев, тоже дали наименование: «Треф». Под словом «Треф» закодировано и имя профессора), получить исчерпывающие данные о его работах, имеющих первостепенное военное значение, и любой ценой переправить эти данные в Германию.
– Получить? – спросил Скворецкий. – Как это «получить»? Выкрасть? Похитить? Или… или сам профессор Варламов, «Треф», как вы говорите, должен был их передать? (У Кирилла Петровича перед глазами встал сейф, настежь распахнутая массивная дверца и зияющая черная пустота, хранившая тайну исчезновения расчетов.)
Малявкин пристально смотрел на майора.
– Как получить? Этого я не могу сказать. Не знаю. Гитаев мне ничего не говорил. Может, и похитить. А может… Нет, не знаю. Я в добыче документов Петра Андреевича участия не принимал.
– А Гитаев? Гитаев их добыл, документы профессора? – задал вопрос Горюнов. Было заметно, как сильно он волнуется.
– И этого не знаю. Из слов Гитаева сделать определенный вывод было трудно. Впрочем, у него вообще была странная манера говорить. Со мной, во всяком случае. Я никак не мог понять, когда он издевается надо мной, когда шутит, а когда говорит всерьез. Бывало, такое говорит – ничего не поймешь. Мне порой казалось, что у него в голове, знаете…
Малявкин поднял руку и выразительным жестом покрутил указательным пальцем возле виска.
– И все-таки, – настаивал Горюнов, – были какие-либо факты, признаки, которые позволяли бы определить, добыл Гитаев документы или нет? Неужели вы, живя бок о бок с Гитаевым, так ничего и не могли заметить, сообразить?
– Что вы от меня хотите? – с тоской сказал Малявкин. – Я же говорю: не знаю. Не знаю и не знаю, хоть на куски режьте. – Он вдруг оживился: – Да, вот что. «Сообразить»… Думаю, это важно. Так вот. В последней шифровке, которую я передавал немцам, о документах не было ни слова, ни намека.
– А если бы документы были у Гитаева? – поспешно задал вопрос Скворецкий. – Тогда как? Должны вы были в этом случае что-то указать в шифровке?
– Наверное. Думаю, Гитаев поторопился бы сообщить абверу о своем успехе. Наверняка сообщил бы. Только я такой шифровки не передавал. Значит, документов не было.
– Вы не передавали. А сам Гитаев, без вашей помощи, мог работать на рации?
– Сомнительно. Рацию он знал, но работал плохо: медленно, не четко. Как мне кажется, это была одна из причин, по которой меня с ним послали.
– Ну, допустим, послали-то вас, в первую очередь, совсем по другой причине, – усмехнулся Скворецкий. – Радист – это уж дело второстепенное в данном случае. Можете в этом не сомневаться.
– Почему второстепенное? – Малявкин даже обиделся. – Я хорошо работаю на рации…
– Не спорю, и все же не это определило вашу роль как напарника Гитаева. Варламов – вот кто был нужен абверу, а вы – посредник для проникновения Гитаева к профессору. Это же яснее ясного. Так, во всяком случае, получается из ваших же слов. Продолжим, однако. Скажите, а вы исключаете, что у Гитаева был иной путь связи с руководством абвера? Помимо вашей рации.
– Исключать, конечно, ничего нельзя, и все же я сомневаюсь, что такой путь был.
– Это почему? Вы же сами говорили, что Гитаев был с вами далеко не откровенен и во все свои дела вас не посвящал. Или это не так?
– Нет, это так. Я уже сказал, что говорю вам сейчас правду. Только правду. Но дело в том, что второй нашей задачей – и, как я понял из слов Гитаева, важнейшей – как раз и было установление утерянной связи с очень важным сотрудником абвера, находящимся в Москве, – мы должны были поступить в его распоряжение – и налаживание его связи с центром. Связи, понимаете?
– Как, как? Связь с важным сотрудником абвера? – недоверчиво спросил майор. – Здесь? В Москве? Но с кем же? С резидентом? Вы знаете находящегося тут, действующего резидента германской военной разведки?
– Знаю… Нет, не то чтобы знаю, – замялся Малявкин, – но…
– Что «но»? Кто он? Где? Чего вы раньше молчали? – рассердился Скворецкий.
Малявкин испуганно заморгал:
– Я не молчал, просто как-то не дошло до этого. Вот, рассказываю… Только кто он, где скрывается, этого я не знаю. Я же вам говорю, что Гитаев…
– Гитаев! О Гитаеве вы сообщили уже немало, – резко оборвал Малявкина майор. – Сейчас в первую очередь нас интересует резидент. Выкладывайте все, что вы о нем знаете. Где должны были его искать? Как с ним связываться? Как держать связь? Что он из себя представляет как человек хотя бы в самых общих чертах?
– Вы задали столько вопросов сразу… Попытаюсь ответить.
Из слов Малявкина получалось – так он понял Гитаева, – что резидент – крупный германский разведчик. Сам он будто бы немец, хотя родился и много лет жил в России. Его лично знал Канарис, знали и гестаповские руководители. «Страшный человек, решительный, жестокий. На все способен» – так говорил о нем Гитаев. Сам Гитаев лично его не знал, но наслышан о нем был изрядно и очень его боялся. Еще бы! Такому отправить человека на тот свет ничего не стоило. И в Москве он делал дела…
– И вы утверждаете, что Гитаеву удалось вступить в непосредственный контакт с этим резидентом, установить с ним непосредственную связь? Вы это точно знаете?
– Точно. Я же сам передавал шифровку, где Гитаев сообщал, что связь с резидентом установлена.
– Да, но ЛИЧНАЯ связь, НЕПОСРЕДСТВЕННАЯ?
– Я понял так, что речь шла именно о личной связи.
– Еще вопрос. Почему вы считаете, что у резидента связь с центром была утеряна?
– Так Гитаев говорил. Как я его понял, у резидента что-то случилось с рацией. Не то она испортилась, не то с радистом что-то стряслось. Так, во всяком случае, я понял Гитаева, хотя, повторяю, ничего конкретного он мне не говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88