Я держал ангельскую голову на своих руках и долго всматривался в неё с удовольствием, прежде нежели подумал, что делать. Словом, я влюбился, как только можно влюбиться, видя в первый раз в жизни прекрасное женское лицо на двадцать втором году от роду. Наконец она раскрыла большие, чудесные глаза и довершила свою победу – я весь воспламенился. Опомнясь от боли и испугу, она, как обыкновенно водится, начала бранить меня за то, что я осмелился отбросить покрывало и глядеть на лицо её; я извинялся – она не прощала; я клялся крестом господним и святым Георгием в своей невинности – она показывала, будто сердится; но в самом деле была довольна мною и моим усердием. Я узнал от неё, что она дочь старосты армянской деревни Гюклю, лежащей в нескольких агаджах от Гевмишлю, и была похищена этим персом, которого прежде не видала. Несколько дней тому назад в их деревне произошла стычка между персами и грузинами. Персы овладели деревнею и оставили её накануне того дня, но один ратник из их отряду укрылся в околотке, и когда девицы вышли поутру, с сосудами на головах, черпать воду в водоёме, устроенном возле ближайшего ключа, он внезапно бросился на них, как хищный зверь. Схватив за руку шедшую впереди дочь старосты и грозя умертвить её кинжалом, если она не сдастся беспрекословно, он встащил её на лошадь – и помчался стрелою. Он вёз её в Эривань, где, без сомнения, имел в предмете продать её вместо пленной грузинки.
Между тем как она описывала мне своё приключение, мы увидели толпу всадников, скачущих в том же направлении, откуда появился персидский ратник. «Ах! это батюшка!» – вскричала она радостно. – И мой дядя с ними! И Агуб, и Ованес, и Арутюн, и мой братец Карапет!» – Вмиг всадники подоспели к нам; она бросилась в объятия родителя: наступили поздравления, приветствия, торжественные восклицания. Она объяснила отцу, что я её освободитель; я сказал ему, кто я, и почтенный староста, обратясь ко мне, промолвил:
«Добро пожаловать! Да процветёт ваш дом! Мы с отцом вашим соседи и добрые знакомые. Вы спасли нашу Мариям – благодарность для вас лежит на головах наших. Мы понесём вас на них в нашу деревню, будем целовать ваши ноги и гладить ваши брови. Вы будете нашим гостем. Вот случай убить барана и повеселиться об освобождении нашей девушки от мусульманской неволи!»
Мы отправились в Гюклю, деревню, лежащую в прекрасном местоположении, недалеко от крутых берегов Пембаки, протекающей и в нашем селе, откуда видны Каспийское море и Чёрный монастырь, ближайший форпост русской армии. Все почти жители вышли нам навстречу: радость их была неизъяснима. История освобождения Мариям молниею переходила из уст в уста, беспрестанно украшаясь новыми удивительными обстоятельствами, так что в противоположном конце деревни начали уже было рассказывать, будто дочь их старосты была похищена великаном ужасного виду, с каменною головою и железными когтями, на медных ногах, с рыбьими перьями на спине. Он ехал верхом на драконе, который, быстро скача по вершинам холмов, раздроблял ногами скалы, распрыскивавшиеся от его копыт, как щепки, и, с каждым прикосновением к земле, производил треск, подобный пушечному залпу. Но ангел, в лице деревенского юноши, небесной красоты, окружённый облаком, с огненным мечом в руке, внезапно слетел с вершины высокой горы и одним махом своего меча превратил великана и дракона в пепел, и когда девушка очнулась от ужасу, уже не видала их более, а только приметила перед собою ангела в армянском платье. К этому присовокупляли они, что отправившиеся в погоню поселяне нашли того ангела, сидящего возле неё на пятках, и просили его пожаловать к ним в деревню, и что он теперь пирует с ними у старосты. Само собою разумеется, что ангел-то был ваш слуга. Толпа суеверных поселян различного возрасту и полу стеклась перед домом старосты, чтобы увидеть небесного гостя; но когда я появился, один мальчик, который, гоняя овец, часто встречался со мною в горах, вдруг закричал: «Какой он ангел? Я знаю: он Юсуф, сын Коджы-Петроса, из Гевмишлю!» – и таким образом кончилось всё чудо.
Я возвратился домой, предаваясь сладостным мечтам любви, которая ежедневно усиливалась в моём сердце, пока для меня самого не сделалась несносною. Я решился объявить моим родителям, что мне уже пора жениться, и просил высватать за меня дочь старосты из Гюклю. Матушка, первая сваха в нашем околотке, рада была случаю, что могла употребить в мою пользу свои дарования; но батюшка безусловно отринул мою просьбу, сказав, что теперь трудные времена, что у него нет ни полушки денег и что думать о свадьбах ввиду неприятеля значило бы прямое сумасбродство. Вы легко вообразите себе моё отчаяние: я плакал, мучился целые полтора года, терял здоровье, исхудал как щепка и в прошедшую зиму занемог горячкою. Сожалея о моём состоянии, отец мой предпочёл наконец жизнь сына отвращению своему к свадебным издержкам и сказал мне за тайну, чтобы я не кручинился, потому что у него есть горшок с деньгами, зарытый в земле, и что вскоре он поздравит меня с невестою. Суток через двое я выздоровел совершенно и побежал в Гюклю сообщить это радостное известие Мариям, с которою иногда удавалось мне видеться на короткое время. На другой день батюшка поехал, с несколькими старейшинами, к ео родителю. Переговорив о деле, старики воспользовались этим случаем, чтоб выпить лишнюю рюмку араку, и за бутылкою решили, что, для благополучного супружества, надобно непременно сделать наперёд помолвку и ещё раз напиться порядком до свадьбы.
Через три дня матушка с двумя деревенскими старухами, мой дядя поп и я отправились в Гюклю на лошаках, для совершения помолвки и для определения существа и цены свадебных подарков. Мы были приняты с большими церемониями, и матушка тотчас вступила с женщинами в переговоры. Она предложила, от моего имени, два полные прибора платья, то есть две широкие женские рубахи: одну красную шёлковую, а другую голубую бумажную; две пары женских шаровар: шёлковые и бумажные; два ситцевые джюббе, или узкие женские кафтаны; два покрывала: белое и голубое клетчатое; две пары башмаков: одни зелёные с высокими каблуками, другие тёмно-коричневые, без каблуков, подкованные гвоздями. Сверх того, я должен был поднести моей невесте кисейный печатный платок и некоторое количество повязок на голову; матушка же обещала прибавить пятьдесят пиастров деньгами на мелкие издержки, и медную цепочку с персидским золотым туманом, для ношения на шее. Прения были жарки и шумны. Каждая статья подвергалась особенному разбору относительно к числу, доброте и цвету предметов, и когда, после долгих споров, обе стороны окончательно согласились на известные условия, то ещё нашлись разные непредвидимые поводы к недоумениям, и наши женщины чуть не рассорились навсегда за денежный подарок «на молоко».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125