— Сударь, — сказал немного сбитый с толку Гуинетт, — благоволите ознакомиться с этим.
И он вытащил из «Прощания Адольфа Моно» желтый листок.
— Знаю, знаю, — сказал, отталкивая бумагу, Пратт. — Я сам подписал ее. Можете себе представить, что я ее знаю. Пожалуйста, Нефтали, сделай мне удовольствие, убирайся отсюда и ступай на свой пост. Я отсюда вижу, как корова направляется к нам в капусту.
Мальчишка убежал.
— Вы находитесь здесь у крестьян, сударь, или, правильнее, мой брат. Позвольте мне так называть вас, как мне дает на это право рукопожатие, которым мы обменялись. Вы находитесь у бедных крестьян. Вы курите?
— Никогда в жизни, — ответил Гуинетт, отталкивая протянутый ему кисет с табаком.
— Повторяю: у очень бедных крестьян. Но у людей с сердцем. Ваша комната готова, а также ваше место за нашим скромным столом. Если в один прекрасный день вы будете иметь доступ к президенту Бьюкенену, вам не придется жаловаться ему на гостеприимство Ригдона Пратта.
Он сложил руки в виде рупора.
— Сара! — позвал он.
В доме ничто не шевельнулось.
— Чертова девка! — пробурчал епископ. — Ее никогда нет там, где она должна быть. Простите ее, брат мой. Молодость. Ноэми! Ноэми! Подите, пожалуйста, на минуту сюда.
Маленькая пугливая женщина в черном тотчас же вынырнула на пороге двери.
— Миссис Пратт номер третий, — представил ее епископ. — Сделайте мне удовольствие, дорогая Ноэми, проводите господина пастора в приготовленную для него комнату. Через час мы будем есть, брат мой. Ведь решено, что вы завтракаете с нами?
— Благодарю вас, — сказал Гуинетт.
Дом не был роскошно отделан, но велик, хорошо проветриваем и содержался поразительно чисто. Комната пастора выходила на луга, покато спускавшиеся к Иордану. Под окнами спокойно паслись красивые коровы.
Миссис Пратт номер третий показала ему шкаф, полный надушенных полевыми травами белых простынь, салфеток; показала рукомойник и чернильницу на столике на одной ножке. Потом она осторожно открыла маленький, скрытый в стене, шкаф. Там на фаянсовом подносе виднелась бутылка, прикрытая стаканом.
— Виски, — шепнула она.
И заперла шкафчик.
«Какая дура! — подумал Гуинетт. — Я сам все это нашел бы... А! вот мой чемодан».
Миссис Пратт помогла ему вынуть оттуда его скромный багаж: несколько книг, немного белья и черный парадный сюртук. Потом она покинула его.
Оставшись один, Гуинетт более подробно исследовал местность. Приятен был вид огромной кровати посреди комнаты. Она, как и окно, была затянута ситцевыми в красных цветочках занавесками. Запах свежего, высушенного на солнце сена проникал в комнату.
На стене висел портрет Иосифа Смита в форме генерала милиции в Науву. На этажерке лежало несколько нравоучительных книг, английский перевод песен Беранже, затем «Путешествие в Икарию» Кабе.
Выпив полстакана виски, пастор быстро привел себя в порядок, пригладил роскошные черные кудри, о которых он, казалось, особенно заботился. Затем придвинул к столику у окна большое кресло и сел, держа перед собою на столе раскрытым «Прощание Адольфа Моно».
Скоро в дверь постучали. Это снова была миссис Пратт номер три.
Он последовал за ней в первый этаж, в столовую.
На пороге он остановился и отвесил поклон.
— Приблизьтесь, брат мой, — закричал ему Ригдон Пратт, уже сидевший в кресле, в виде кафедры, у конца огромного стола. — Вот ваше место, против меня, вон там. Позвольте представить вам мою маленькую семью. Наш гость, досточтимый Джемини Гуинетт.
И он начал называть, указывая одного за другим, всех сидевших за столом.
— Миссис Пратт номер второй, Гертруда; миссис Пратт номер третий, Ноэми, которую вы уже знаете; миссис Пратт номер пятый, Миранда. Очень прошу простить миссис Пратт номер четвертый и миссис Пратт номер шестой, они в детской присматривают за малютками: к столу у нас допускаются дети, только начиная с восьми лет. Очень сожалею также, что не могу представить вам миссис Пратт номер первый — Господь в прошлом году призвал ее к себе. Она смотрит на нас с высоты. А вот моя дочь, мое старшее дитя, Сара Пратт. На нее возложена обязанность следить, чтобы у вас было все, что нужно. Сара, дочь моя, поздоровайся.
Сара поклонилась, не подымая глаз.
— Не представляю вам остальных, — сказал Ригдон Пратт. — Вы видите, их четырнадцать, начиная с Абимелека, которому семнадцать лет и которого мы скоро женим на одной из дочерей Брайама Юнга, до Сусанны, которой недавно минуло восемь лет. Четырнадцать, не считая, конечно, Сары. Но Сара — дама. Она занимает здесь место своей покойной матери. Уже дама. Да, ну же улыбнись, Сара!
Сара не шевельнулась. Она даже подчеркнула свой угрюмый вид.
«Ну, — подумал пастор, не перестававший украдкой разглядывать ее, — девица эта живет, по-видимому, своей головою и, вероятно, как хочет, вертит этой старой скотиной, Ригдоном Праттом».
Патриарх продолжал свое перечисление.
— Не хватает шестерых маленьких, которым еще нет восьми лет от роду, как я имел уже честь доложить вам. Потом нет еще десятерых старших, которые уже вылетели из гнезда. Один из них лейтенант в федеральной армии. Другой в Париже, секретарем у господина Эдгара Кине, бывшего народного представителя. Остальные пристроились в окрестностях Соленого Озера.
Миссис Пратт номер два поставила на стол огромное блюдо, на котором было рагу из бобов с ветчиной.
— Первое блюдо, — сказал Ригдон Пратт. — Второе блюдо — форель из озера Ута. И все. Ах! Это потому, видите ли, что вы здесь у бедных крестьян. Вам нельзя будет капризничать.
— Я не привык капризничать, — сухо ответил пастор.
— И вина, конечно, нет, — прибавил епископ. — Ни вина, ни алкоголя. Как прекрасно сказал Джозеф Смит: «Крепкие напитки и ликеры не для брюха...» Миранда, — сказал он, обращаясь к миссис Пратт номер пятый, — следите, пожалуйста, за Урием. Он только что уронил кусочек рагу на свои воскресные штанишки. Должен также с сожалением констатировать, что у Вооза нет салфетки. И подумать, — сказал он, подымая руки к небу, — что нам в вину ставят многоженство. Я беру вас в свидетели, брат мой: вот у меня пять жен, а все ли у меня идет как следует?
— Вопрос не в том, — сказал Гуинетт.
— Да, — продолжал епископ, — подумать только, что всюду: в Вашингтоне, в Сан-Луи, в Индианаполисе — всюду нас обвиняют, что мы ведем роскошную и развратную жизнь, жизнь фарисеев и саддукеев. А вот вы, брат мой, можете констатировать: бедные, очень бедные люди. И еще сегодня — воскресенье. А вот завтра к завтраку, предупреждаю вас, будет только одно блюдо. По крайней мере, если вы захотите...
— Повторяю вам, не беспокойтесь обо мне, — сказал, выведенный из терпения, Гуинетт. — Вы мне напомнили, впрочем, что завтра я не буду иметь чести присутствовать у вас за завтраком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51