а во-вторых, к тому моменту, когда нашим прокурорам пришел в голову этот вариант, уже истек срок исковой давности.
Главный инженер передал мне подлинник договора, держа его брезгливо двумя пальцами, как Иудину расписку в получении тридцати сребреников. Я также приняла бумагу двумя пальцами — но не из чувства брезгливости или справедливого негодования, а из инстинктивной осторожности, на уровне подсознания допуская возможность обработки документа на следы пальцев. А вдруг мне понадобится получить с договора отпечатки, кто знает, как дело повернется.
Аккуратно вложив договор в прозрачную папку, я перевернула его, чтобы посмотреть на подпись доброго дяди, в свое время не пожалевшего личных денег для спасения комбината. Подпись была сложной, витиеватой, с завитушками и «архитектурными излишествами». Графологи сказали бы, что автор ее — человек амбициозный, с обостренным чувством собственного достоинства и раздутым самолюбием; склонный ко лжи и фантазированию. Может быть, жестокий и стремящийся к власти любой ценой. Однако графология, то есть определение характера по почерку, не относится к криминалистике, да и жестокость и склонность ко лжи еще не являются доказательством совершения преступления.
Но краситель, которым была выполнена эта неординарная подпись, заставил меня вглядеться в нее еще пристальнее. Я даже вытащила договор из папки, опасаясь, что тонкий полиэтилен как-то исказил цвет красителя. Но нет: что в папке, что без нее, подпись на договоре смотрелась одинаково. Как будто писавший обмакнул гусиное перо в густую кровь и поставил на бумаге росчерк. Кровь потом засохла и побурела.
Я подошла к окну и рассмотрела документ еще раз при дневном свете. Мне было не отделаться от ощущения, что подпись поставлена гусиным пером. Острый кончик его царапнул бумагу и уронил каплю крови. Она была не бурая, как все остальные штрихи, а темно-красная, выпуклая и чуть блестела в косом свете. Бумага в этом месте, рядом с каплей, была проколота насквозь. Ни шариковая, ни гелевая ручка так бумагу не царапают. Может, отдать на биологическую экспертизу?
Но тут же я в душе посмеялась над собой. Это маньяк меня так запугал, что в обычных красных чернилах мне чудится зловещая кровь; надо же придумать такую чушь — что кому-то, в наши дни, а не в глухом средневековье придет в голову блажь подписывать договор займа кровью. Что это, сделка о продаже дьяволу бессмертной души? Нет, стандартный правовой документ, хоть и с мошеннической прокладкой. Да и потом: вот удивился бы нотариус, достань один из участников сделки пузырек с кровью, макни туда гусиное перо и царапай им бумагу. Нет, эта картинка — плод моего воспаленного воображения. Какая, к черту, кровь.
Но тут же мои мысли перекинулись на Библию. Я положила документ на стол, достала толстенький потрепанный томик и сравнила закорючки на полях с подписью на договоре. При внимательном рассмотрении я обнаружила на страницах Библии такие же царапины от пера. Цвет красителя совпадал один в один, и даже завитушки в значках и в подписи показались мне подозрительно похожими, будто начертанными одной рукой.
За моей спиной стукнула оконная фрамуга, и я вздрогнула. Мне отчего-то стало не по себе. Я быстро захлопнула и спрятала Библию. Главный инженер, стоя у сейфа, внимательно наблюдал за мной.
— Вы тоже заметили? — приглушенным голосом спросил он.
— Что? — я испугалась не на шутку. А вдруг здешняя отравленная атмосфера действительно негативно влияет на психику?
— Они похожи, — объяснил мне главный инженер. — Как будто один человек расписывался.
Интересно, откуда он знает? — пронеслось у меня в голове. Библию-то он не видел; или видел где-то? А если видел, то при каких обстоятельствах? Нет, по-моему, у меня началась мания преследования. Горчаков бы сострил, что если у вас мания преследования, это еще не значит, что за вами не следят. Но мне было не до смеха.
— Смотрите, —сказал главный инженер, взяв у меня договор и разложив его на столе. — Смотрите внимательно: обе подписи специально сделаны разными ручками, одна подпись синим сделана, вторая — коричневым. Это чтобы замаскироваться, мол, два разных человека подписали. А на самом деле один.
— Вы хотите сказать, что за обе стороны в договоре расписался один человек? — наконец до меня дошло, что хотел сказать главный инженер.
— Ну да. Директор наш. Жулик. Это же липа, договор этот, прикрыть хищение.
Я еще раз вгляделась в подписи, хотя могла бы и не делать этого: они горели перед моим внутренним взором, как «мене, текел, фарес». Получается, что только мне в голову пришла такая бредовая мысль — о том, что подпись сделана кровью. Главный инженер ее тщательно изучал, судя по всему, но этого не увидел, а увидел совсем другое. И опера наши ничего про это не говорили, а они Библию всю осмотрели и обнюхали. Значит, мне померещилось? Надо показать Синцову. Хотя он тоже видел Библию; и тоже ничего мне не сказал.
Только этого мне не хватало.
7
Главный инженер заботливо завернул прозрачную папочку в какую-то старую газету, чтобы не вызывать лишних разговоров, пока я иду по территории комбината. Раздолбанная черная «Волга» доставила меня к зданию местной милиции, где ждал Синцов, чтобы отправиться в обратный путь. Я села в машину, и он рассказал мне о результатах своих изысканий. Выходило, что съездили мы не зря.
Оказывается, наш злодей Паша Иванов с детства страдал органическим поражением головного мозга. Но все, кто его знал, утверждали, что он — безобидное существо, и что, несмотря на некоторую свою неполноценность, в детстве даже животных не мучил, что для его сверстников было обычным делом.
В семнадцать лет он остался сиротой, так как папу своего он никогда в глаза не видел, а мама, батрачившая на комбинате, сгорела во время пожара в подсобке; пожарники установили, что произошло самовозгорание хлама, которым подсобка была набита с незапамятных времен (я сразу подумала про свою кладовку: срочно надо ее разобрать, срочно!). Стал жить один в комнатенке, в домике барачного типа, такие домики, как опята пень, окружали комбинат.
— Мы к нему домой сходили, — признался мне Андрей. — Дверь там, как в дачном сортире, фанерная.. На крючочек закрывается. Ну, ты поняла?
Я поняла. Они с местными операми поддели крючочек перочинным ножом, откинули его и проникли внутрь. Санкции на обыск у них не было, но осуждать их за незаконное проникновение в жилище я не собиралась. Напротив, в душе горячо приветствовала это нарушение закона. Мой взгляд упал на газету, в которой покоился изъятый мной договор; он лежал у меня на коленях. «Говорят, однажды ты потеряла на Кубе все документы, стала бомжом и воровала еду. Это правда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Главный инженер передал мне подлинник договора, держа его брезгливо двумя пальцами, как Иудину расписку в получении тридцати сребреников. Я также приняла бумагу двумя пальцами — но не из чувства брезгливости или справедливого негодования, а из инстинктивной осторожности, на уровне подсознания допуская возможность обработки документа на следы пальцев. А вдруг мне понадобится получить с договора отпечатки, кто знает, как дело повернется.
Аккуратно вложив договор в прозрачную папку, я перевернула его, чтобы посмотреть на подпись доброго дяди, в свое время не пожалевшего личных денег для спасения комбината. Подпись была сложной, витиеватой, с завитушками и «архитектурными излишествами». Графологи сказали бы, что автор ее — человек амбициозный, с обостренным чувством собственного достоинства и раздутым самолюбием; склонный ко лжи и фантазированию. Может быть, жестокий и стремящийся к власти любой ценой. Однако графология, то есть определение характера по почерку, не относится к криминалистике, да и жестокость и склонность ко лжи еще не являются доказательством совершения преступления.
Но краситель, которым была выполнена эта неординарная подпись, заставил меня вглядеться в нее еще пристальнее. Я даже вытащила договор из папки, опасаясь, что тонкий полиэтилен как-то исказил цвет красителя. Но нет: что в папке, что без нее, подпись на договоре смотрелась одинаково. Как будто писавший обмакнул гусиное перо в густую кровь и поставил на бумаге росчерк. Кровь потом засохла и побурела.
Я подошла к окну и рассмотрела документ еще раз при дневном свете. Мне было не отделаться от ощущения, что подпись поставлена гусиным пером. Острый кончик его царапнул бумагу и уронил каплю крови. Она была не бурая, как все остальные штрихи, а темно-красная, выпуклая и чуть блестела в косом свете. Бумага в этом месте, рядом с каплей, была проколота насквозь. Ни шариковая, ни гелевая ручка так бумагу не царапают. Может, отдать на биологическую экспертизу?
Но тут же я в душе посмеялась над собой. Это маньяк меня так запугал, что в обычных красных чернилах мне чудится зловещая кровь; надо же придумать такую чушь — что кому-то, в наши дни, а не в глухом средневековье придет в голову блажь подписывать договор займа кровью. Что это, сделка о продаже дьяволу бессмертной души? Нет, стандартный правовой документ, хоть и с мошеннической прокладкой. Да и потом: вот удивился бы нотариус, достань один из участников сделки пузырек с кровью, макни туда гусиное перо и царапай им бумагу. Нет, эта картинка — плод моего воспаленного воображения. Какая, к черту, кровь.
Но тут же мои мысли перекинулись на Библию. Я положила документ на стол, достала толстенький потрепанный томик и сравнила закорючки на полях с подписью на договоре. При внимательном рассмотрении я обнаружила на страницах Библии такие же царапины от пера. Цвет красителя совпадал один в один, и даже завитушки в значках и в подписи показались мне подозрительно похожими, будто начертанными одной рукой.
За моей спиной стукнула оконная фрамуга, и я вздрогнула. Мне отчего-то стало не по себе. Я быстро захлопнула и спрятала Библию. Главный инженер, стоя у сейфа, внимательно наблюдал за мной.
— Вы тоже заметили? — приглушенным голосом спросил он.
— Что? — я испугалась не на шутку. А вдруг здешняя отравленная атмосфера действительно негативно влияет на психику?
— Они похожи, — объяснил мне главный инженер. — Как будто один человек расписывался.
Интересно, откуда он знает? — пронеслось у меня в голове. Библию-то он не видел; или видел где-то? А если видел, то при каких обстоятельствах? Нет, по-моему, у меня началась мания преследования. Горчаков бы сострил, что если у вас мания преследования, это еще не значит, что за вами не следят. Но мне было не до смеха.
— Смотрите, —сказал главный инженер, взяв у меня договор и разложив его на столе. — Смотрите внимательно: обе подписи специально сделаны разными ручками, одна подпись синим сделана, вторая — коричневым. Это чтобы замаскироваться, мол, два разных человека подписали. А на самом деле один.
— Вы хотите сказать, что за обе стороны в договоре расписался один человек? — наконец до меня дошло, что хотел сказать главный инженер.
— Ну да. Директор наш. Жулик. Это же липа, договор этот, прикрыть хищение.
Я еще раз вгляделась в подписи, хотя могла бы и не делать этого: они горели перед моим внутренним взором, как «мене, текел, фарес». Получается, что только мне в голову пришла такая бредовая мысль — о том, что подпись сделана кровью. Главный инженер ее тщательно изучал, судя по всему, но этого не увидел, а увидел совсем другое. И опера наши ничего про это не говорили, а они Библию всю осмотрели и обнюхали. Значит, мне померещилось? Надо показать Синцову. Хотя он тоже видел Библию; и тоже ничего мне не сказал.
Только этого мне не хватало.
7
Главный инженер заботливо завернул прозрачную папочку в какую-то старую газету, чтобы не вызывать лишних разговоров, пока я иду по территории комбината. Раздолбанная черная «Волга» доставила меня к зданию местной милиции, где ждал Синцов, чтобы отправиться в обратный путь. Я села в машину, и он рассказал мне о результатах своих изысканий. Выходило, что съездили мы не зря.
Оказывается, наш злодей Паша Иванов с детства страдал органическим поражением головного мозга. Но все, кто его знал, утверждали, что он — безобидное существо, и что, несмотря на некоторую свою неполноценность, в детстве даже животных не мучил, что для его сверстников было обычным делом.
В семнадцать лет он остался сиротой, так как папу своего он никогда в глаза не видел, а мама, батрачившая на комбинате, сгорела во время пожара в подсобке; пожарники установили, что произошло самовозгорание хлама, которым подсобка была набита с незапамятных времен (я сразу подумала про свою кладовку: срочно надо ее разобрать, срочно!). Стал жить один в комнатенке, в домике барачного типа, такие домики, как опята пень, окружали комбинат.
— Мы к нему домой сходили, — признался мне Андрей. — Дверь там, как в дачном сортире, фанерная.. На крючочек закрывается. Ну, ты поняла?
Я поняла. Они с местными операми поддели крючочек перочинным ножом, откинули его и проникли внутрь. Санкции на обыск у них не было, но осуждать их за незаконное проникновение в жилище я не собиралась. Напротив, в душе горячо приветствовала это нарушение закона. Мой взгляд упал на газету, в которой покоился изъятый мной договор; он лежал у меня на коленях. «Говорят, однажды ты потеряла на Кубе все документы, стала бомжом и воровала еду. Это правда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55