Жена доктора поняла: Слепые, может быть, это семейство аптекаря, но почему они здесь, если так, почему не у себя дома, где, наверно, можно расположиться с большими удобствами, чем на голом полу, разве что охраняют свое заведение, но от кого, да и зачем охранять товар, который может и спасти, и убить. Отошла, заглянула в двери другого магазина и там тоже увидела людей на полу, мужчин, женщин, детей, кое-кто из них вроде бы собирался выйти, и вот вытянул из-за двери руку, сказал: Дождь. Сильный, спросили изнутри. Сильный, надо бы переждать, и мужчина, а это был мужчина, стоял в двух шагах от жены доктора, не замечая ее, отчего она и вздрогнула, вдруг услышав: Доброе утро, ибо давно уже отвыкла от этих слов, и не только потому, что утра в карантине добрыми не бывают по определению, а еще и потому, что никто не мог бы с уверенностью определить, утро на дворе, день или вечер, и если слепцы, являя собой противоречие только что сказанному, просыпались более или менее одновременно и по утрам, то лишь по причине того, что ослепли все же сравнительно недавно и еще не совсем утратили ощущение смены дня и ночи, сна и яви. Мужчина сказал: Льет, а потом: Вы кто. Я не отсюда. Еду ищете. Да, мы уже четверо суток не ели. Как вы узнали, что четыре. Подсчитала. Вы одна. Со мной муж и еще несколько человек. Сколько именно. Всего семеро. Если думаете остаться здесь, то сразу предупреждаю, не выйдет, нас и так слишком много. Да нет, мы мимо проходили. И откуда. Нас интернировали сразу после начала эпидемии. А-а, карантин, знаю, не помогло. Почему вы это сказали. И что же, вас выпустили. Там случился пожар, и мы поняли, что солдаты, которые нас стерегли, исчезли. И вышли. Да. Эти солдаты, наверно, ослепли самыми последними, мы все здесь слепые. Все, весь город, вся страна. А если кто и видит, то молчит. А почему вы не живете у себя дома. Потому что не знаем, где наши дома. Как не знаете. Можно подумать, вы знаете. Я, и тут жена доктора, собиравшаяся было сказать, что как раз и направляется домой с мужем и остальными, хотели только подкрепиться чем-нибудь, со всей очевидностью поняла, что отныне вышедший из дому человек может лишь по чудесному стечению обстоятельств вернуться обратно, и времена теперь другие, это раньше слепец всегда вправе был рассчитывать на помощь прохожего, который и через дорогу переведет, и, если почему-либо нарушен обычный маршрут, наставит на путь истинный: Я, я, пролепетала она, знаю только, что далеко отсюда. Но найти сама не сможете. Нет. Ну вот, и со мной случилась такая же история, со мной и со всеми остальными, а вам, столько времени просидевшим в карантине, многому теперь придется учиться, вы ведь и не знаете, как просто можно теперь остаться на улице. Не понимаю. Сейчас все ходят кучками, стайками, как мы, а иначе нельзя, так вот, чтобы не отбиться от своих, люди вынуждены отправляться на поиски пропитания все вместе, ну и дома, значит, никого не оставляем, и если все же удастся чудом каким-то вернуться, обнаруживаем, что квартира уже занята другой семьей, которая тоже заблудилась в городе, и вот так мы и ходим друг за другом по кругу, поначалу даже драки случались, но потом, и довольно даже скоро, мы поняли, что у нас, у слепцов, по сути, нет ничего, что можно было бы назвать своим, ну, кроме того, что на себе носим. Решение, может быть, в том, чтобы засесть в каком-нибудь продовольственном магазине, тогда, по крайней мере, пока не кончатся запасы, не нужно будет выходить. У того, кто так поступит, не будет больше ни одной спокойной минутки, и это еще самое малое, говорю самое малое, потому что слышал, что какие-то люди именно так и сделали, засели, заперлись на все замки, задвинули все щеколды, но с запахом-то съестного совладать невозможно, еда, она-то ведь пахнет, и снаружи стали собираться те, кто тоже хотел кушать, и когда они поняли, что им не откроют, взяли да и подожгли лавку, святое дело, я сам-то не видел, мне рассказывали, но в любом случае - святое дело, и с тех пор, насколько я знаю, на такое никто больше не решался. А в домах-то, в квартирах живут люди. Ну а почему бы им не жить, живут, конечно, уж не знаю, сколько народу прошло через мой дом, который я, наверно, никогда больше не увижу, но вы сами-то посудите, при наших обстоятельствах гораздо удобнее располагаться на первых этажах, в магазинах там, лавках, складах, тогда не нужно подниматься и спускаться по лестницам. Дождь перестал, сказала жена доктора. Дождь перестал, повторил мужчина, обращаясь к тем, кто сидел внутри. При этих словах они поднялись, собрали свои пожитки, рюкзаки, чемоданчики, баулы, мешки матерчатые и пластиковые, словно отправлялись в экспедицию, да так оно и было, в экспедицию за пропитанием, и, когда поочередно покидали магазин, жена доктора заметила, что они вообще недурно экипированы, хоть, конечно, цвета не всегда были подобраны со вкусом и гармонировали друг с другом, да и брюки одному были так коротки, что доставали только до лодыжек, а другому столь длинны, что подворачивать приходилось, однако же, случись мороз, он был бы путникам нестрашен, иные из мужчин были в плащах и пальто, две женщины - в длинных шубах, вот зонтиков ни у кого не было, неудобно, наверно, с ними управляться, да и глаз можно выколоть. Группа, человек в пятнадцать, ушла. А на улице появились другие, попадались и одиночки, отойдя к стене, справляли утреннюю нужду мужчины, а женщины предпочитали спрятаться за брошенный автомобиль. Здесь и там на мостовой виднелись размолотые дождем экскременты.
Жена доктора вернулась к своим, которые не иначе как по наитию сбились в кучу под навесом кондитерской, откуда пахло скисшими сливками и еще какой-то гнилью. Пошли, сказала она, я нашла прекрасное место, и повела их в магазин, только что покинутый охотниками, за продовольствием. Внутри все осталось в сохранности, потому что торговали там не съестным и не одеждой, а холодильниками, стиральными и посудомоечными машинами, электрическими плитами и микроволновыми печками, пылесосами, миксерами, блендерами и еще тысячей волшебных приспособлений, призванных облегчать жизнь. Пахло здесь, впрочем, чрезвычайно скверно, и потому незапятнанная белизна бытовой техники казалась нелепой. Располагайтесь и отдыхайте, сказала жена доктора, а я пойду промыслю какой-нибудь еды, не знаю, где она мне попадется, близко ли, далеко, так что ждите меня терпеливо, если кто захочет войти, говорите, что место занято, и этого будет достаточно, чтобы они ушли, тут теперь так принято. Я с тобой, сказал доктор. Нет, лучше мне одной, надо понять, как жить теперь, когда, насколько я понимаю, ослепли все. Ну, стало быть, сказал старик с черной повязкой, мы словно бы и не покидали свою психушку. Никакого сравнения даже и быть не может, мы же можем идти, куда захотим, и с пропитанием как-нибудь разрешится, с голоду не умрем, вот только бы еще одежду раздобыть, срам смотреть, какими вы все оборванцами ходите, и в значительной степени слова эти относятся к ней самой, ибо она по пояс едва ли не голая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87