Повторяя речные извивы, полоски леса проникают далеко на север. Это как бы мыски, врезающиеся в безлесную арктическую степь.
Новотундринск расположен на одном из таких мысков.
Город был совсем еще молод, только отстраивался. На каждом шагу рядом с деревянными домами попадались остроконечные чумы, крытые оленьими шкурами, напоминавшие обыкновенные шалаши. Некоторые улицы представляли собой пока что пустыри, и лишь дощечки с названиями свидетельствовали о том, что тут в ближайшее время — возможно, даже этим летом — поднимутся дома.
Тундра росла ввысь, тундра строилась!..
Мы прибыли в Новотундринск во второй половине дня. Пока добирались до Дома приезжих, распаковывали вещи, умывались, уже свечерело. (В это время года смена дня и ночи за Полярным кругом происходит так же, как и в средних широтах.)
Полагалось бы малость отдохнуть, но Савчук не хотел и слышать об отдыхе. Наспех перекусив, он потащил меня в Новотундринский райком партии.
— В райком? Почему в райком? — удивился я.
— А я так привык. Полевую работу обязательно начинаю с посещения местных партийных организаций. Понимаете, очень важно для ориентировки: указывают нужных людей, подсказывают решение, помогают уточнить маршрут…
Мысль показалась мне здравой — спутник мой, видимо, умел разбираться не только в архивах и был сейчас в своей сфере.
По дороге в райком я остановился у группы лиственниц.
Дерево это по справедливости можно назвать северным оленем среди растений, гак оно неприхотливо.
Корни его обычно углублены в почву не более чем на десять сантиметров.
Глубже начинается уже вечная мерзлота. И на этом тоненьком пласте живет дерево — невысокое, по пояс человеку, но коренастое, упрямое, с сучьями, наклоненными к земле.
— Похоже на путника, который бредет против ветра, — сказал я. — Лбом рассекает воздух, наклонился вперед, широко расставляет ноги, приседает, напрягается, и все же идет, идет!..
Мы некоторое время с уважением постояли у группы лиственниц и двинулись дальше.
Однако в райкоме нам не повезло: секретарь райкома был занят.
— Проводит совещание со строителями города, — пояснила девушка в приемной. — Приходите часика через полтора-два. Как о вас передать?
Савчук назвал себя.
Мы вышли на улицу и остановились в нерешительности. Куда деваться? Чем заполнить паузу — эти полтора-два часа?
Меня поразило оживление, царившее в Новотундринске. Мимо одна за другой проносились оленьи упряжки. На санках сидели колхозники-нганасаны в добротных сокуях, украшенных разноцветными узорами, с развевающимися за спиной красными, синими и зелеными суконными лентами. Они весело перекликались и размахивали длиннейшими шестами — хореями. Почему-то все ехали в одном направлении.
— Движение, как по улице Горького в часы «пик», — пошутил я.
— Праздник? — недоумевающе сказал мой спутник. — Сегодня нет праздника… Ярмарка? И ярмарки нет…
— А вы остановите и спросите кого-нибудь из нганасанов, — посоветовал я. — Вы знаете нганасанский язык?
— Только теоретически. Как этнограф. Но я хорошо знаю якутский. А вадеевские нганасаны понимают по-якутски.
— Чего ж лучше!
Савчук поднял руку, как это делают милиционеры ОРУДа, и, остановив проносившуюся мимо упряжку, обратился к ее владельцу за разъяснениями.
Спрошенный произнес в ответ длинную фразу. Савчук с недоумением посмотрел на него, потом обернулся ко мне.
— Сны на стене? — повторил он по-русски. — Сны на стене смотреть?..
Нганасан сказал еще что-то.
— О чем это он? — поинтересовался я.
— В круглых ящиках привозят сны?..
— Ах, в круглых! — Меня осенило: — Так ведь это кино!
Нганасан, как снежный вихрь, умчался на своих санках, а мы продолжали стоять посреди улицы.
— Кино? — повторил в раздумье Савчук. — Это, должно быть, интересно: в тундре кино! Я никогда еще не видел в тундре кино. Может, сходим, Алексей Петрович?
Я, однако, больше склонялся к тому, чтобы вернуться в Дом приезжих. Пилот Жора, с которым мы успели сдружиться за дорогу, наверное, собрал в ожидании нас походный ужин. Неплохо бы погреться в сухих шерстяных носках у печки, задумчиво глядя на прыгающие огоньки, слушая краем уха, как расторопный Жора хлопотливо позванивает за спиной тарелками и стопками.
— Успеете погреться, — осадил меня Савчук, в характере которого все более явственно начинала проступать деспотическая жилка. — Нет, посмотрим-ка лучше кино!
— А какая картина?
— Да разве в картине дело? Интересно на самих зрителей посмотреть.
С этим я согласился.
В Новотундринске еще не построили кинотеатр, и поэтому сеансы давались в школе-новостройке. Она видна была издалека, все ее три этажа, сложенные из отборных бревен, — чуть ли не самое высокое и красивое здание в городе.
Вокруг школы, показалось мне, рос кустарник или карликовый лес. Лишь приблизясь, я понял, что ошибся. То был не лес и не кустарник, а рога оленей, стоявших и лежавших на снегу перед крыльцом. Кроткие животные смирно ожидали своих хозяев. Судя по количеству оленей, смотреть «сны на стене» собрались люди по крайней мере из пяти или шести нганасанских стойбищ.
Мы опоздали к началу сеанса и вошли в зал, когда там было уже темно. Зал, надо думать, был набит до отказа. Сильно пахло прелыми шкурами.
Я пристроился на краешке скамьи. Савчук, пыхтя, уселся за моей спиной.
Иногда потрескивание аппарата и взволнованное дыхание зрителей заглушалось шепотом. Кое-кто из присутствующих уже видел картину и спешил оповестить новичков о том, что будет дальше.
Сегодня демонстрировался киножурнал, но реакция зрительного зала была бурной, пожалуй, более бурной, чем если бы показывали самый захватывающий приключенческий фильм. То, что выглядело обычным где-нибудь в калужском или полтавском колхозе, воспринималось здесь как нечто поразительное, волшебное.
На экране стояла смущенно улыбавшаяся птичница, окруженная белыми цыплятами-леггорнами, и кормила своих суетливых питомцев. По залу перекатывалась волна взволнованных возгласов.
Подумать только: птица не улетает от человека, как ей положено! Больше того — принимает пищу из рук!
Нганасанам, народу оленеводов и охотников, которым известны только дикие птицы, это представлялось чудом.
В глазах мельтешило от белого колыхания. Леггорны сбегались к птичнице со всех сторон. Некоторые взлетали к женщине на плечи. Она тонула среди них, как в снегу.
Мой сосед-нганасан, повернувшись ко мне, чуть было не столкнул меня со скамьи.
— Чего смотрит эта женщина? — пронзительно закричал он, довольно правильно выговаривая по-русски. — Почему не хватает птиц, не скручивает им головы?
Я не успел ответить, потому что на экране появился инкубатор. Как? Обыкновенный ящик высиживает птенцов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Новотундринск расположен на одном из таких мысков.
Город был совсем еще молод, только отстраивался. На каждом шагу рядом с деревянными домами попадались остроконечные чумы, крытые оленьими шкурами, напоминавшие обыкновенные шалаши. Некоторые улицы представляли собой пока что пустыри, и лишь дощечки с названиями свидетельствовали о том, что тут в ближайшее время — возможно, даже этим летом — поднимутся дома.
Тундра росла ввысь, тундра строилась!..
Мы прибыли в Новотундринск во второй половине дня. Пока добирались до Дома приезжих, распаковывали вещи, умывались, уже свечерело. (В это время года смена дня и ночи за Полярным кругом происходит так же, как и в средних широтах.)
Полагалось бы малость отдохнуть, но Савчук не хотел и слышать об отдыхе. Наспех перекусив, он потащил меня в Новотундринский райком партии.
— В райком? Почему в райком? — удивился я.
— А я так привык. Полевую работу обязательно начинаю с посещения местных партийных организаций. Понимаете, очень важно для ориентировки: указывают нужных людей, подсказывают решение, помогают уточнить маршрут…
Мысль показалась мне здравой — спутник мой, видимо, умел разбираться не только в архивах и был сейчас в своей сфере.
По дороге в райком я остановился у группы лиственниц.
Дерево это по справедливости можно назвать северным оленем среди растений, гак оно неприхотливо.
Корни его обычно углублены в почву не более чем на десять сантиметров.
Глубже начинается уже вечная мерзлота. И на этом тоненьком пласте живет дерево — невысокое, по пояс человеку, но коренастое, упрямое, с сучьями, наклоненными к земле.
— Похоже на путника, который бредет против ветра, — сказал я. — Лбом рассекает воздух, наклонился вперед, широко расставляет ноги, приседает, напрягается, и все же идет, идет!..
Мы некоторое время с уважением постояли у группы лиственниц и двинулись дальше.
Однако в райкоме нам не повезло: секретарь райкома был занят.
— Проводит совещание со строителями города, — пояснила девушка в приемной. — Приходите часика через полтора-два. Как о вас передать?
Савчук назвал себя.
Мы вышли на улицу и остановились в нерешительности. Куда деваться? Чем заполнить паузу — эти полтора-два часа?
Меня поразило оживление, царившее в Новотундринске. Мимо одна за другой проносились оленьи упряжки. На санках сидели колхозники-нганасаны в добротных сокуях, украшенных разноцветными узорами, с развевающимися за спиной красными, синими и зелеными суконными лентами. Они весело перекликались и размахивали длиннейшими шестами — хореями. Почему-то все ехали в одном направлении.
— Движение, как по улице Горького в часы «пик», — пошутил я.
— Праздник? — недоумевающе сказал мой спутник. — Сегодня нет праздника… Ярмарка? И ярмарки нет…
— А вы остановите и спросите кого-нибудь из нганасанов, — посоветовал я. — Вы знаете нганасанский язык?
— Только теоретически. Как этнограф. Но я хорошо знаю якутский. А вадеевские нганасаны понимают по-якутски.
— Чего ж лучше!
Савчук поднял руку, как это делают милиционеры ОРУДа, и, остановив проносившуюся мимо упряжку, обратился к ее владельцу за разъяснениями.
Спрошенный произнес в ответ длинную фразу. Савчук с недоумением посмотрел на него, потом обернулся ко мне.
— Сны на стене? — повторил он по-русски. — Сны на стене смотреть?..
Нганасан сказал еще что-то.
— О чем это он? — поинтересовался я.
— В круглых ящиках привозят сны?..
— Ах, в круглых! — Меня осенило: — Так ведь это кино!
Нганасан, как снежный вихрь, умчался на своих санках, а мы продолжали стоять посреди улицы.
— Кино? — повторил в раздумье Савчук. — Это, должно быть, интересно: в тундре кино! Я никогда еще не видел в тундре кино. Может, сходим, Алексей Петрович?
Я, однако, больше склонялся к тому, чтобы вернуться в Дом приезжих. Пилот Жора, с которым мы успели сдружиться за дорогу, наверное, собрал в ожидании нас походный ужин. Неплохо бы погреться в сухих шерстяных носках у печки, задумчиво глядя на прыгающие огоньки, слушая краем уха, как расторопный Жора хлопотливо позванивает за спиной тарелками и стопками.
— Успеете погреться, — осадил меня Савчук, в характере которого все более явственно начинала проступать деспотическая жилка. — Нет, посмотрим-ка лучше кино!
— А какая картина?
— Да разве в картине дело? Интересно на самих зрителей посмотреть.
С этим я согласился.
В Новотундринске еще не построили кинотеатр, и поэтому сеансы давались в школе-новостройке. Она видна была издалека, все ее три этажа, сложенные из отборных бревен, — чуть ли не самое высокое и красивое здание в городе.
Вокруг школы, показалось мне, рос кустарник или карликовый лес. Лишь приблизясь, я понял, что ошибся. То был не лес и не кустарник, а рога оленей, стоявших и лежавших на снегу перед крыльцом. Кроткие животные смирно ожидали своих хозяев. Судя по количеству оленей, смотреть «сны на стене» собрались люди по крайней мере из пяти или шести нганасанских стойбищ.
Мы опоздали к началу сеанса и вошли в зал, когда там было уже темно. Зал, надо думать, был набит до отказа. Сильно пахло прелыми шкурами.
Я пристроился на краешке скамьи. Савчук, пыхтя, уселся за моей спиной.
Иногда потрескивание аппарата и взволнованное дыхание зрителей заглушалось шепотом. Кое-кто из присутствующих уже видел картину и спешил оповестить новичков о том, что будет дальше.
Сегодня демонстрировался киножурнал, но реакция зрительного зала была бурной, пожалуй, более бурной, чем если бы показывали самый захватывающий приключенческий фильм. То, что выглядело обычным где-нибудь в калужском или полтавском колхозе, воспринималось здесь как нечто поразительное, волшебное.
На экране стояла смущенно улыбавшаяся птичница, окруженная белыми цыплятами-леггорнами, и кормила своих суетливых питомцев. По залу перекатывалась волна взволнованных возгласов.
Подумать только: птица не улетает от человека, как ей положено! Больше того — принимает пищу из рук!
Нганасанам, народу оленеводов и охотников, которым известны только дикие птицы, это представлялось чудом.
В глазах мельтешило от белого колыхания. Леггорны сбегались к птичнице со всех сторон. Некоторые взлетали к женщине на плечи. Она тонула среди них, как в снегу.
Мой сосед-нганасан, повернувшись ко мне, чуть было не столкнул меня со скамьи.
— Чего смотрит эта женщина? — пронзительно закричал он, довольно правильно выговаривая по-русски. — Почему не хватает птиц, не скручивает им головы?
Я не успел ответить, потому что на экране появился инкубатор. Как? Обыкновенный ящик высиживает птенцов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107