Дирку с трудом удалось сохранить серьезное выражение лица.
Однако мгновение спустя настроение Элспет резко изменилось.
— Дирк! Можно я кое о чем спрошу?
— Для того я и существую, бесенок. Во всяком случае, отчасти.
— Что есть зло?
Дирк едва не поперхнулся. Чего-чего, а философии он от Элспет не ожидал.
— Ого! А ты не любишь легких вопросов, верно?
Он немного помолчал, бросив на Элспет косой взгляд и увидев, что навеки покорил ее сердце тем, что отнесся к вопросу серьезно.
— Ты когда-нибудь спрашивала об этом Гвену? — сказал он наконец. — Вероятно, она больший авторитет в таких вещах.
— Спрашивала… а она только посмотрела на меня так, словно у меня на голове рога выросли, и сказала: «Оно просто есть!»
Дирк рассмеялся: ответ очень напомнил ему тот, что когда-то дала ему Ахроди.
— Похоже, действительно есть области, в которых Спутники слабо разбираются, верно? Ладно, попробую я. Ответ далеко не самый лучший, но, думаю, он не слишком далек от истины. Мне кажется, что зло — нечто вроде высшей формы жадности, жадности столь всеобъемлющей, что она даже не может видеть ничего красивого, редкостного или драгоценного, и не пожелать обладать им. Жадности такой абсолютной, что если не может получить желаемое, то скорее уничтожит его, чем позволит, чтобы им завладел кто-то другой. И жадности такой острой, что даже обладание такими вещами не уменьшает ее ни на йоту: то, что красиво, редкостно или драгоценно, никак ее не трогает, лишь вызывает желание обладать.
— Значит, «добро» — что-то вроде противоположности? Бескорыстие?
Дирк слегка нахмурился, подыскивая нужные слова.
— Отчасти. Зло не может ничего созидать, оно может только копировать, искажать или разрушать, поскольку слишком занято самим собой. Так что «добро» — что-то вроде самоотверженности. А ты же знаешь, что многие вероисповедания учат, что высшее добро — Божество — достижимо лишь при условии полного самоотречения, забвения себя. А почему ты спросила?
— Когда Скиф упомянул мастера Альбериха… он… я… — Элспет смущенно замялась, но Дирк постарался всем своим видом излучать доброту и понимание, и выражение его лица явно ободрило девочку. — Ты знаешь, что случилось между Тэлией и мной. На следующий день я все еще злилась на нее, хотя и на себя уже тоже не меньше. Ну, и это сказалось на тренировке. Мастер Альберих остановил меня и повел на Поле, чтобы я прогулялась и остыла. Знаешь, я никогда не думала, что он… не знаю, отзывчивый, что ли. Славный. Обычно он кажется таким суровым.
— Возможно, чтобы замаскировать внутреннюю мягкость, — тихо заметил Дирк. Из Герольдов он знал Альбериха лучше всех, кроме Элкарта и Джери, и, несмотря на то, что очень много времени проводил на полевой службе, успел сблизиться с преподавателем боевых искусств, как никто другой. — Он знает, что снисходительность по отношению к любому из нас может обернуться гибелью в поле. Поэтому он обходится с нами жестко — будем надеяться, жестче, чем все, с чем нам придется столкнуться. Что не делает его хуже, как человека и как Герольда. Подумай-ка минутку. Он единственный преподаватель в Коллегии, от чьей выучки зависит, будешь ты жить или умрешь. Если он упустит какую-то мелочь — неважно, по какой причине — следствием может стать безвременный конец одного из его учеников. Такого нельзя сказать больше ни об одном из преподавателей Коллегии. В следующий раз, когда зазвонит Колокол Смерти, ты, возможно, заметишь, что Альбериха нигде не видно. Не знаю, куда он уходит, но однажды я видел его, когда он уходил. Он выглядел так, словно терпел смертную муку. Думаю, он чувствует больше, чем большинство из нас может предположить.
— Похоже, я знаю. Так или иначе, он заговорил, а ты же знаешь, какой он: когда он говорит, его волей-неволей слушаешь. Как-то само вышло, что я в итоге рассказала ему обо всем — о том, как Тэлия все время была занята, и я начала разговаривать с лордом-дя… то бишь лордом Орталленом. И как именно потому я… начала встречаться с… некоторыми людьми. Похоже, дрянной публикой. О том парне. Нас познакомил лорд Орталлен: сказал, что, как ему кажется, мне следует проводить больше времени в обществе других придворных. Когда он говорил, все звучало очень разумно, и мальчишки, с которыми он меня познакомил, казались такими… внимательными. Льстили мне. Мне… нравится внимание. Я рассказала все Альбериху. Вот тогда он и сказал одну очень странную вещь, Альберих то есть. Он сказал: «Я говорю тебе это под строгим секретом, как Герольд Герольду, потому что думаю, что мне пришлось бы все время ждать удара в спину, если бы он узнал о том, что я сейчас скажу. Лорд Орталлен — один из трех по-настоящему дурных людей, которых я встретил в жизни. Он ничего не делает просто так, госпожа моя, и было бы хорошо, если бы ты никогда этого не забывала».
Элспет взглянула на Дирка; ему показалось, что девочка хотела увидеть, какое впечатление произвел ее рассказ.
Дирк не старался скрыть, что весьма обеспокоен. Когда Элспет произнесла имя лорда Орталлена, казалось, какая-то туча заслонила от него ласковое тепло солнца. А слова Альбериха явились чем-то вроде откровения.
— Не знаю, что и думать, — произнес Дирк наконец. — Но Альберих не склонен выносить поспешные суждения; да ты и сама знаешь. Вместе с тем, я тоже отнюдь не приверженец Орталлена. Скажу только одно: мы с Крисом поссорились главным образом потому, что Орталлен настоял, чтобы он присутствовал, когда меня обвиняли, и приложил все силы, чтобы заставить Криса выбирать между ним и мной. Не знаю, зачем Орталлену это понадобилось — разве что из-за того, что я уже говорил о зле: оно не может видеть драгоценную вещь и не пожелать заполучить ее или уничтожить. А дружба с Крисом — это одна из самых больших драгоценностей в моей жизни.
После этих слов Элспет молча ехала рядом с ним на протяжении нескольких верст; лицо девочки было спокойным и задумчивым.
То был лишь первый из множества подобных разговоров, которые им предстояло вести. Дирк и Элспет обнаружили, что очень похожи: оба имели склонность к мистике, что могло бы удивить тех, кто недостаточно хорошо их знал.
— Ну и? — настойчиво спрашивала Элспет, — Почему они не вмешиваются? Если я веду себя, как ослиха, почему Гвена не хочет ничего сказать?
Дирк вздохнул.
— Не знаю, бесенок. А ее ты никогда не спрашивала? Элспет фыркнула — очень похоже на нетерпеливое фырканье ее Спутника.
— Разумеется — после того, как я сваляла полного дурака, я сразу же ее спросила, почему она попросту не запретила мне иметь дело с тем щенком.
— И что она ответила?
— Что я отлично знаю, что Спутники так не поступают.
— И правда… до тех пор, пока мы, их Избранники, сами к ним не обращаемся. — Сейчас Дирк изрядно досадовал на себя за то, что не попросил у Ахроди совета, когда поссорился с Крисом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Однако мгновение спустя настроение Элспет резко изменилось.
— Дирк! Можно я кое о чем спрошу?
— Для того я и существую, бесенок. Во всяком случае, отчасти.
— Что есть зло?
Дирк едва не поперхнулся. Чего-чего, а философии он от Элспет не ожидал.
— Ого! А ты не любишь легких вопросов, верно?
Он немного помолчал, бросив на Элспет косой взгляд и увидев, что навеки покорил ее сердце тем, что отнесся к вопросу серьезно.
— Ты когда-нибудь спрашивала об этом Гвену? — сказал он наконец. — Вероятно, она больший авторитет в таких вещах.
— Спрашивала… а она только посмотрела на меня так, словно у меня на голове рога выросли, и сказала: «Оно просто есть!»
Дирк рассмеялся: ответ очень напомнил ему тот, что когда-то дала ему Ахроди.
— Похоже, действительно есть области, в которых Спутники слабо разбираются, верно? Ладно, попробую я. Ответ далеко не самый лучший, но, думаю, он не слишком далек от истины. Мне кажется, что зло — нечто вроде высшей формы жадности, жадности столь всеобъемлющей, что она даже не может видеть ничего красивого, редкостного или драгоценного, и не пожелать обладать им. Жадности такой абсолютной, что если не может получить желаемое, то скорее уничтожит его, чем позволит, чтобы им завладел кто-то другой. И жадности такой острой, что даже обладание такими вещами не уменьшает ее ни на йоту: то, что красиво, редкостно или драгоценно, никак ее не трогает, лишь вызывает желание обладать.
— Значит, «добро» — что-то вроде противоположности? Бескорыстие?
Дирк слегка нахмурился, подыскивая нужные слова.
— Отчасти. Зло не может ничего созидать, оно может только копировать, искажать или разрушать, поскольку слишком занято самим собой. Так что «добро» — что-то вроде самоотверженности. А ты же знаешь, что многие вероисповедания учат, что высшее добро — Божество — достижимо лишь при условии полного самоотречения, забвения себя. А почему ты спросила?
— Когда Скиф упомянул мастера Альбериха… он… я… — Элспет смущенно замялась, но Дирк постарался всем своим видом излучать доброту и понимание, и выражение его лица явно ободрило девочку. — Ты знаешь, что случилось между Тэлией и мной. На следующий день я все еще злилась на нее, хотя и на себя уже тоже не меньше. Ну, и это сказалось на тренировке. Мастер Альберих остановил меня и повел на Поле, чтобы я прогулялась и остыла. Знаешь, я никогда не думала, что он… не знаю, отзывчивый, что ли. Славный. Обычно он кажется таким суровым.
— Возможно, чтобы замаскировать внутреннюю мягкость, — тихо заметил Дирк. Из Герольдов он знал Альбериха лучше всех, кроме Элкарта и Джери, и, несмотря на то, что очень много времени проводил на полевой службе, успел сблизиться с преподавателем боевых искусств, как никто другой. — Он знает, что снисходительность по отношению к любому из нас может обернуться гибелью в поле. Поэтому он обходится с нами жестко — будем надеяться, жестче, чем все, с чем нам придется столкнуться. Что не делает его хуже, как человека и как Герольда. Подумай-ка минутку. Он единственный преподаватель в Коллегии, от чьей выучки зависит, будешь ты жить или умрешь. Если он упустит какую-то мелочь — неважно, по какой причине — следствием может стать безвременный конец одного из его учеников. Такого нельзя сказать больше ни об одном из преподавателей Коллегии. В следующий раз, когда зазвонит Колокол Смерти, ты, возможно, заметишь, что Альбериха нигде не видно. Не знаю, куда он уходит, но однажды я видел его, когда он уходил. Он выглядел так, словно терпел смертную муку. Думаю, он чувствует больше, чем большинство из нас может предположить.
— Похоже, я знаю. Так или иначе, он заговорил, а ты же знаешь, какой он: когда он говорит, его волей-неволей слушаешь. Как-то само вышло, что я в итоге рассказала ему обо всем — о том, как Тэлия все время была занята, и я начала разговаривать с лордом-дя… то бишь лордом Орталленом. И как именно потому я… начала встречаться с… некоторыми людьми. Похоже, дрянной публикой. О том парне. Нас познакомил лорд Орталлен: сказал, что, как ему кажется, мне следует проводить больше времени в обществе других придворных. Когда он говорил, все звучало очень разумно, и мальчишки, с которыми он меня познакомил, казались такими… внимательными. Льстили мне. Мне… нравится внимание. Я рассказала все Альбериху. Вот тогда он и сказал одну очень странную вещь, Альберих то есть. Он сказал: «Я говорю тебе это под строгим секретом, как Герольд Герольду, потому что думаю, что мне пришлось бы все время ждать удара в спину, если бы он узнал о том, что я сейчас скажу. Лорд Орталлен — один из трех по-настоящему дурных людей, которых я встретил в жизни. Он ничего не делает просто так, госпожа моя, и было бы хорошо, если бы ты никогда этого не забывала».
Элспет взглянула на Дирка; ему показалось, что девочка хотела увидеть, какое впечатление произвел ее рассказ.
Дирк не старался скрыть, что весьма обеспокоен. Когда Элспет произнесла имя лорда Орталлена, казалось, какая-то туча заслонила от него ласковое тепло солнца. А слова Альбериха явились чем-то вроде откровения.
— Не знаю, что и думать, — произнес Дирк наконец. — Но Альберих не склонен выносить поспешные суждения; да ты и сама знаешь. Вместе с тем, я тоже отнюдь не приверженец Орталлена. Скажу только одно: мы с Крисом поссорились главным образом потому, что Орталлен настоял, чтобы он присутствовал, когда меня обвиняли, и приложил все силы, чтобы заставить Криса выбирать между ним и мной. Не знаю, зачем Орталлену это понадобилось — разве что из-за того, что я уже говорил о зле: оно не может видеть драгоценную вещь и не пожелать заполучить ее или уничтожить. А дружба с Крисом — это одна из самых больших драгоценностей в моей жизни.
После этих слов Элспет молча ехала рядом с ним на протяжении нескольких верст; лицо девочки было спокойным и задумчивым.
То был лишь первый из множества подобных разговоров, которые им предстояло вести. Дирк и Элспет обнаружили, что очень похожи: оба имели склонность к мистике, что могло бы удивить тех, кто недостаточно хорошо их знал.
— Ну и? — настойчиво спрашивала Элспет, — Почему они не вмешиваются? Если я веду себя, как ослиха, почему Гвена не хочет ничего сказать?
Дирк вздохнул.
— Не знаю, бесенок. А ее ты никогда не спрашивала? Элспет фыркнула — очень похоже на нетерпеливое фырканье ее Спутника.
— Разумеется — после того, как я сваляла полного дурака, я сразу же ее спросила, почему она попросту не запретила мне иметь дело с тем щенком.
— И что она ответила?
— Что я отлично знаю, что Спутники так не поступают.
— И правда… до тех пор, пока мы, их Избранники, сами к ним не обращаемся. — Сейчас Дирк изрядно досадовал на себя за то, что не попросил у Ахроди совета, когда поссорился с Крисом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82