Это был один из самых старых жилых районов Прескотт-Сити, и здесь стояли небольшие, но добротно построенные дома в основном из камня и дерева, какими обычно и бывают дома первых поселенцев. Небоскребы и дома, отлитые из керамического бетона, появляются позднее вместе с погоней за каждым квадратным метром земли, вынося смертный приговор раскидистым вековым деревьям, окружающим старые постройки. Архитектура смутно напоминала подражание стилю эпохи Тюдоров, но у Тревейна возникли подозрения, что этот стиль – местный: уж больно он подходил к используемым материалам и гармонировал с природой.
Адмирал наполнил легкие соленым морским воздухом и подумал, что не зря решил прогуляться пешком. Омертвление органов чувств всегда грозит тем, кто бесконечно бороздит космос, и Тревейн подумал, что, пожалуй, и он вот-вот станет его жертвой. При постоянном обитании в искусственной среде мозг начинает копаться в глубине самого себя. Праматерь-Земля была далеко отсюда, но на Ксанаду он мог вступить в контакт с почвой мира, освоенного такими же людьми, как и он сам.
Поблизости играли какие-то ребятишки, при виде которых его глаза застила холодная пелена, подобная низким облакам, периодически закрывавшим теплую звезду Зефрейн-А. Один из малышей посмотрел на него и улыбнулся. Тревейн поспешил своей дорогой.
Дом Мириам Ортеги стоял неподалеку от набережной. Тревейн прошел сквозь старомодную калитку в низкой каменной стене, обратив внимание на белый соляной налет на камнях, обращенных в сторону моря. Он поднялся по ступенькам и позвонил в дверной звонок. Дверь распахнулась.
Появившейся на пороге женщине было лет тридцать пять – сорок. Она была среднего роста, довольно крепкого телосложения, с густыми черными волосами, строго зачесанными назад. Эта прическа подчеркивала ее широкие скулы, напомнившие Тревейну лицо Сергея. В остальном же черты лица его дочери, и в частности ее нос с горбинкой, судя по всему, были унаследованы от покойной жены. Руфь Ортега была родом из Нового Синая, и ее гены наложили изрядный отпечаток на черты лица дочери. Тревейн подумал, что Мириам Ортега отнюдь не красавица.
– Госпожа Ортега?
– Да. А вы, должно быть, адмирал Тревейн. Мне сегодня звонил ваш адъютант. Прошу вас, заходите! – Ее голос был хрипловатым, но твердым. Он не дрожал, хотя лицо женщины было грустным.
Она проводила его через небольшую прихожую в гостиную с выходящими на улицу большими окнами в частом переплете. Комната блистала чистотой, но нисколько не походила на холодный зал для официальных приемов. Вдоль стен стояли старомодные книжные полки, а у окна – мольберт с кистями и красками. К стене был придвинут письменный стол с компьютером и полками для дисков.
– Вы занимаетесь живописью, госпожа Ортега?
– Изредка. Это просто мое хобби. Боюсь, у меня нет особого таланта.
Они присели, и Мириам Ортега закурила.
– Летом я брошу… Курить, а не писать! Но мои дурные привычки, пожалуй, помогают мне пережить происшедшее.
Тревейн почувствовал себя неудобно из-за того, что вынудил хозяйку таким путем напомнить ему о цели визита, и откашлялся:
– Госпожа Ортега, когда я в последний раз видел вашего отца, он говорил мне о вас. Он хотел, чтобы мы познакомились, и мне очень неприятно, что мы познакомились по такому печальному поводу. Прошу вас, примите мои соболезнования в связи с утратой. Уверяю вас, я разделяю ваше горе. Ваш отец во многих отношениях был одним из самых замечательных офицеров, под чьим началом мне приходилось служить.
«О господи! – подумал Тревейн. – Я не хотел говорить так официально. Это же звучит почти банально! Но что же мне говорить? Я всегда чувствую себя не в своей тарелке перед лицом трагических обстоятельств. Даже тех, которые затрагивают меня лично».
Мириам Ортега затянулась сигаретой и медленно выдохнула дым.
– Знаете, адмирал, думаю, отец был немного разочарован тем, что произвел на свет самого не склонного к военной службе отпрыска во всей Земной Федерации, но я достаточно изучила его образ мыслей, чтобы хорошо его понимать. Хотя иногда он и производил весьма беспечное впечатление, многое его серьезно заботило. В частности, он очень пекся о судьбе Земной Федерации и много размышлял о том, что значит служить в ее Военно-космическом флоте. Иногда он упоминал какую-то древнюю поговорку, в которой говорилось, что нужно прикрывать своим телом от ужасов войны тех, кого ты поклялся защищать. По-моему, он не мог представить себе более высокого призвания.
По выражению лица Мириам можно было предположить, что она полностью погружена в собственные мысли, но вот она подняла глаза на Тревейна, и тот почти физически ощутил несокрушимую жизненную энергию, которую она излучала. Когда она снова заговорила, ее голос был по-прежнему твердым, но слова вибрировали от эмоций.
– Наверное, отец желал себе именно такой смерти. Не буду отрицать, что мне его жалко, но, рискуя показаться бесчувственной, скажу, что не испытываю скорби. Скорбь для меня – это что-то слишком ничтожное. В ней нет места для гордости!
Тревейн поразился тому, насколько близки ее слова тому, о чем он часто думал сам. А кроме того, он удивился тому, как мог хотя бы на миг счесть, что у этой женщины заурядная внешность. Конечно, ее нельзя было назвать хорошенькой в банальном смысле этого слова, но лицо было крайне живым и выразительным. В нем чувствовалась ее индивидуальность. Он не мог припомнить никого хотя бы отдаленно похожего на нее.
Несколько мгновений ему хотелось раскрыться перед ней и рассказать о своих утратах. Она была человеком, которому хочется поверить самое сокровенное. Но нет, он был не вправе обременять ее еще и своими проблемами! Кроме того, он не был уверен в том, что уже готов открывать свои раны перед другими людьми.
– Я знаю, что вы были близки с отцом, – сказал он. – Припоминаю, как он рассказывал, что вы переехали сюда, когда его перевели на Зефрейн.
– Думаю, этой близостью мы старались компенсировать недостаток общения до того. Я редко видела его, когда была маленькой. Он почти все время летал в космосе, и в моем воспитании гораздо большую роль сыграла мать. Каждый раз, когда он возвращался, он изо всех сил пытался сделать из меня сорванца. – На ее живом лице появилась смущенная улыбка. – Некоторые утверждают, что ему это удалось. Но как бы то ни было, вы правы относительно переезда сюда. Это произошло сразу после моего развода. Мне хотелось перемены мест, а мать умерла незадолго до его перевода на Зефрейн, и он сильно страдал. – Мириам на мгновение замолчала и затянулась сигаретой. Потом на ее лице появилось задумчивое выражение, но она встрепенулась и снова взглянула на Тревейна:
– Я закончила юридический факультет университета в Новых Афинах, и у меня были неплохие рекомендации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Адмирал наполнил легкие соленым морским воздухом и подумал, что не зря решил прогуляться пешком. Омертвление органов чувств всегда грозит тем, кто бесконечно бороздит космос, и Тревейн подумал, что, пожалуй, и он вот-вот станет его жертвой. При постоянном обитании в искусственной среде мозг начинает копаться в глубине самого себя. Праматерь-Земля была далеко отсюда, но на Ксанаду он мог вступить в контакт с почвой мира, освоенного такими же людьми, как и он сам.
Поблизости играли какие-то ребятишки, при виде которых его глаза застила холодная пелена, подобная низким облакам, периодически закрывавшим теплую звезду Зефрейн-А. Один из малышей посмотрел на него и улыбнулся. Тревейн поспешил своей дорогой.
Дом Мириам Ортеги стоял неподалеку от набережной. Тревейн прошел сквозь старомодную калитку в низкой каменной стене, обратив внимание на белый соляной налет на камнях, обращенных в сторону моря. Он поднялся по ступенькам и позвонил в дверной звонок. Дверь распахнулась.
Появившейся на пороге женщине было лет тридцать пять – сорок. Она была среднего роста, довольно крепкого телосложения, с густыми черными волосами, строго зачесанными назад. Эта прическа подчеркивала ее широкие скулы, напомнившие Тревейну лицо Сергея. В остальном же черты лица его дочери, и в частности ее нос с горбинкой, судя по всему, были унаследованы от покойной жены. Руфь Ортега была родом из Нового Синая, и ее гены наложили изрядный отпечаток на черты лица дочери. Тревейн подумал, что Мириам Ортега отнюдь не красавица.
– Госпожа Ортега?
– Да. А вы, должно быть, адмирал Тревейн. Мне сегодня звонил ваш адъютант. Прошу вас, заходите! – Ее голос был хрипловатым, но твердым. Он не дрожал, хотя лицо женщины было грустным.
Она проводила его через небольшую прихожую в гостиную с выходящими на улицу большими окнами в частом переплете. Комната блистала чистотой, но нисколько не походила на холодный зал для официальных приемов. Вдоль стен стояли старомодные книжные полки, а у окна – мольберт с кистями и красками. К стене был придвинут письменный стол с компьютером и полками для дисков.
– Вы занимаетесь живописью, госпожа Ортега?
– Изредка. Это просто мое хобби. Боюсь, у меня нет особого таланта.
Они присели, и Мириам Ортега закурила.
– Летом я брошу… Курить, а не писать! Но мои дурные привычки, пожалуй, помогают мне пережить происшедшее.
Тревейн почувствовал себя неудобно из-за того, что вынудил хозяйку таким путем напомнить ему о цели визита, и откашлялся:
– Госпожа Ортега, когда я в последний раз видел вашего отца, он говорил мне о вас. Он хотел, чтобы мы познакомились, и мне очень неприятно, что мы познакомились по такому печальному поводу. Прошу вас, примите мои соболезнования в связи с утратой. Уверяю вас, я разделяю ваше горе. Ваш отец во многих отношениях был одним из самых замечательных офицеров, под чьим началом мне приходилось служить.
«О господи! – подумал Тревейн. – Я не хотел говорить так официально. Это же звучит почти банально! Но что же мне говорить? Я всегда чувствую себя не в своей тарелке перед лицом трагических обстоятельств. Даже тех, которые затрагивают меня лично».
Мириам Ортега затянулась сигаретой и медленно выдохнула дым.
– Знаете, адмирал, думаю, отец был немного разочарован тем, что произвел на свет самого не склонного к военной службе отпрыска во всей Земной Федерации, но я достаточно изучила его образ мыслей, чтобы хорошо его понимать. Хотя иногда он и производил весьма беспечное впечатление, многое его серьезно заботило. В частности, он очень пекся о судьбе Земной Федерации и много размышлял о том, что значит служить в ее Военно-космическом флоте. Иногда он упоминал какую-то древнюю поговорку, в которой говорилось, что нужно прикрывать своим телом от ужасов войны тех, кого ты поклялся защищать. По-моему, он не мог представить себе более высокого призвания.
По выражению лица Мириам можно было предположить, что она полностью погружена в собственные мысли, но вот она подняла глаза на Тревейна, и тот почти физически ощутил несокрушимую жизненную энергию, которую она излучала. Когда она снова заговорила, ее голос был по-прежнему твердым, но слова вибрировали от эмоций.
– Наверное, отец желал себе именно такой смерти. Не буду отрицать, что мне его жалко, но, рискуя показаться бесчувственной, скажу, что не испытываю скорби. Скорбь для меня – это что-то слишком ничтожное. В ней нет места для гордости!
Тревейн поразился тому, насколько близки ее слова тому, о чем он часто думал сам. А кроме того, он удивился тому, как мог хотя бы на миг счесть, что у этой женщины заурядная внешность. Конечно, ее нельзя было назвать хорошенькой в банальном смысле этого слова, но лицо было крайне живым и выразительным. В нем чувствовалась ее индивидуальность. Он не мог припомнить никого хотя бы отдаленно похожего на нее.
Несколько мгновений ему хотелось раскрыться перед ней и рассказать о своих утратах. Она была человеком, которому хочется поверить самое сокровенное. Но нет, он был не вправе обременять ее еще и своими проблемами! Кроме того, он не был уверен в том, что уже готов открывать свои раны перед другими людьми.
– Я знаю, что вы были близки с отцом, – сказал он. – Припоминаю, как он рассказывал, что вы переехали сюда, когда его перевели на Зефрейн.
– Думаю, этой близостью мы старались компенсировать недостаток общения до того. Я редко видела его, когда была маленькой. Он почти все время летал в космосе, и в моем воспитании гораздо большую роль сыграла мать. Каждый раз, когда он возвращался, он изо всех сил пытался сделать из меня сорванца. – На ее живом лице появилась смущенная улыбка. – Некоторые утверждают, что ему это удалось. Но как бы то ни было, вы правы относительно переезда сюда. Это произошло сразу после моего развода. Мне хотелось перемены мест, а мать умерла незадолго до его перевода на Зефрейн, и он сильно страдал. – Мириам на мгновение замолчала и затянулась сигаретой. Потом на ее лице появилось задумчивое выражение, но она встрепенулась и снова взглянула на Тревейна:
– Я закончила юридический факультет университета в Новых Афинах, и у меня были неплохие рекомендации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138