Пусть это будет ему следующим
сюрпризом: я слышал, что именно Храпченка ходит у Миколя в любимцах, об
этом знает весь ЦС...
- И что, что там? - Он, по-моему, уловил каким-то звериным чутьем,
что в этой сумке замерла и его беда. Я опять подумал стихами: "Так вот где
таилась погибель моя..."
- Скоро узнаешь, Миколя. Прощай.
Я повернулся и влился в толпу оживленных, беззаботно бредущих по
Гинзе людей, среди них редко-редко попадались японцы. В это время суток
Гинза отдается заезжим, и они хозяйничают в ее магазинах, барах и кафе,
торчат на перекрестках, пытаясь что-то выудить из карт-схем, и озабоченно
вертят головами из стороны в сторону...
Я тоже проторчал битый час на буйном перекрестке, вглядываясь в лица
и вслушиваясь в голоса, точно мог увидеть или услышать Фумико...
10
Сеял мелкий, холодный дождь, небо темнело так низко и зловеще над
головой, что хотелось побыстрее поднять воротник плаща, бегом проскочить
открытое пространство и нырнуть - куда угодно нырнуть: в универмаг, в
кафе, в двери троллейбуса с запотевшими стеклами - лишь бы избавиться от
этого всепроникающего, угнетающего чувства бесцельности и безысходности,
что не покидало меня с той самой минуты, когда Савченко, не глядя мне в
глаза, как-то мертво произнес:
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день...
Я как опустился в твердое кресло у продолговатого столика,
примыкавшего к письменному столу зампреда, так и прирос к нему, и тело
стало каким-то свинцовым, неподвижным, и даже мысли текли вязко, как
твердеющая черная смола, именно черная, потому что весь мир потерял иные
краски в ту минуту, когда я услышал савченковскую новость.
Нет, не так представлял я себе миг торжества, когда, ворвавшись в
кабинет Савченко, поведаю ему потрясающую историю падения и возвышения
Виктора Добротвора и мы вместе от души порадуемся не только за парня, что
на поверку оказался действительно таким, каким мы его себе представляли,
но и за самих себя, что не уплыли по течению слухов и домыслов, коими
давно обросла та монреальская история. Как важно в жизни быть твердым и
как невероятно трудно им быть!
Савченко встретил меня приветливо, порывисто, с искренней радостью
обнял, живо поинтересовался, как съездилось в Японию и многое ли там в
действительности выглядит так, как пишут и рассказывают с экранов
телевизоров, или это только парадная сторона медали - для иностранцев, для
паблисити, для авторитета страны. Павел Феодосьевич несколько сбил меня с
заранее выбранного пути, намеченного еще в Токио и не однажды
апробированного в мыслях в самолете по дороге в Москву. Пока я,
замешкавшись, думал, как покороче, но так, чтоб не обидеть скороговоркой,
суммировать японские впечатления, Савченко воскликнул:
- Э, да ты там не впервой! Выступал же в Токио на Играх, выступал?
Тем более любопытно услышать твое мнение, ведь есть с чем сравнивать...
Тут телефонный звонок обернулся спасительной передышкой. С чего
начать? Ведь главное - Добротвор, вот самая потрясающая новость. С нее и
нужно начинать!
Савченко, выслушав говорившего, недовольно, непривычно желчно бросил
невидимому собеседнику:
- А ты и выкладывай начистоту, как было. В кусты, а, востер! Кому же
отдуваться прикажешь? Когда славой чужой прикрываться, ты тут как тут.
Нет, Иван, ты мне голову не крути: он был твоим спортсменом в первую
очередь, значит, тебе и первому держать ответ. Не стращай, не нужно, я не
из трусливых. Да, защищал, да, помогал! Значит, ошибся. Бывай...
Медленно, точно оттягивая время, тщательно уложил трубку, но было
видно, что внутри у него все кипело и он с трудом сдерживал себя.
- Что, Паша?
- Как не любим мы смотреть правде в глаза...
- Ты о чем?
- Впрочем, ты, кажись, тоже был моим единомышленником, тоже принимал
участие в его судьбе...
- В чьей судьбе? - догадка уже притормозила бег сердца.
- Добротвора...
- Что еще с ним произошло?
- Умер...
- Умер? - Мне померещилось, что я проваливаюсь куда-то вниз.
- Да, от слишком большой дозы наркотиков...
- Что ты говоришь, Паша? Добротвор - наркоман?
- Выходит, ошиблись мы с тобой в нем... Проскочили мимо
сада-огорода... История получилась грязная, хотя такую возможность я
никогда не сбрасывал со счетов. Слишком уж мы увлеклись в последнее время
профессионализацией. Да и от вас, журналистов, только и слышно:
профессионально выступил, профессионально силен, профессионально... А ведь
о главном, о человеческой сути, стали забывать. Совершит спортсмен
проступок, так у него легион заступников на самых разных уровнях:
простить, побеседовать, пусть даст слово, что больше никогда не будет...
он ведь такой мастер, такой профессионал. Что ж тут удивляться, когда
чертополохом эгоизма и вседозволенности зарастает чистое поле совести...
Я почти не слышал Савченко. И рука моя не потянулась к синей
нейлоновой сумке, где лежал магнитофон с записью признаний Тэда
Макинроя... Зачем она теперь?
- Когда это случилось? - только и смог выдавить я, когда Савченко
умолк.
- Три дня назад... В квартире обнаружен целый арсенал - шприцы,
наркотики - готовые и полуфабрикаты... Заведено дело... Если тебе
интересно, могу свести со следователем. Пожалуй, даже в этом есть смысл,
ты ведь тоже знал, и знал неплохо, Добротвора, твои показания будут
полезны.
Словно спеша избавиться от неприятной темы, не ожидая моего согласия,
Савченко набрал телефонный номер. Когда ответили, нажал кнопку
громкоговорителя, чтоб я мог слышать разговор.
- Леонид Иванович, Савченко. Есть новости?
- Здравствуйте, Павел Феодосьевич, - громко и отчетливо, точно
человек находился с нами в комнате, но вдруг стал невидимкой, прозвучал
голос. Знакомый голос Леонида Ивановича Салатко, заместителя начальника
управления уголовного розыска, а для меня просто Леньки Салатко, с коим
столько спортивной соли съедено. Он уже подполковник, располнел, выглядел
солидно, как и полагается подполковнику, я даже слегка робел, когда видел
его в форме. - Работаем.
- Леонид Иванович, я хочу вам порекомендовать побеседовать с
журналистом Олегом Ивановичем Романько. Он у меня сидит. Кстати, был
свидетелем того происшествия в Монреале, да и вообще знал Добротвора чуть
не с пеленок. Возможно, его показания тоже будут полезны.
Я, не вставая из кресла, протянул руку, и Савченко сунул мне трубку.
- Привет, Лень, рад тебя слышать, век не виделись!
- Здравствуй, Олежек, увидеть бы тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
сюрпризом: я слышал, что именно Храпченка ходит у Миколя в любимцах, об
этом знает весь ЦС...
- И что, что там? - Он, по-моему, уловил каким-то звериным чутьем,
что в этой сумке замерла и его беда. Я опять подумал стихами: "Так вот где
таилась погибель моя..."
- Скоро узнаешь, Миколя. Прощай.
Я повернулся и влился в толпу оживленных, беззаботно бредущих по
Гинзе людей, среди них редко-редко попадались японцы. В это время суток
Гинза отдается заезжим, и они хозяйничают в ее магазинах, барах и кафе,
торчат на перекрестках, пытаясь что-то выудить из карт-схем, и озабоченно
вертят головами из стороны в сторону...
Я тоже проторчал битый час на буйном перекрестке, вглядываясь в лица
и вслушиваясь в голоса, точно мог увидеть или услышать Фумико...
10
Сеял мелкий, холодный дождь, небо темнело так низко и зловеще над
головой, что хотелось побыстрее поднять воротник плаща, бегом проскочить
открытое пространство и нырнуть - куда угодно нырнуть: в универмаг, в
кафе, в двери троллейбуса с запотевшими стеклами - лишь бы избавиться от
этого всепроникающего, угнетающего чувства бесцельности и безысходности,
что не покидало меня с той самой минуты, когда Савченко, не глядя мне в
глаза, как-то мертво произнес:
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день...
Я как опустился в твердое кресло у продолговатого столика,
примыкавшего к письменному столу зампреда, так и прирос к нему, и тело
стало каким-то свинцовым, неподвижным, и даже мысли текли вязко, как
твердеющая черная смола, именно черная, потому что весь мир потерял иные
краски в ту минуту, когда я услышал савченковскую новость.
Нет, не так представлял я себе миг торжества, когда, ворвавшись в
кабинет Савченко, поведаю ему потрясающую историю падения и возвышения
Виктора Добротвора и мы вместе от души порадуемся не только за парня, что
на поверку оказался действительно таким, каким мы его себе представляли,
но и за самих себя, что не уплыли по течению слухов и домыслов, коими
давно обросла та монреальская история. Как важно в жизни быть твердым и
как невероятно трудно им быть!
Савченко встретил меня приветливо, порывисто, с искренней радостью
обнял, живо поинтересовался, как съездилось в Японию и многое ли там в
действительности выглядит так, как пишут и рассказывают с экранов
телевизоров, или это только парадная сторона медали - для иностранцев, для
паблисити, для авторитета страны. Павел Феодосьевич несколько сбил меня с
заранее выбранного пути, намеченного еще в Токио и не однажды
апробированного в мыслях в самолете по дороге в Москву. Пока я,
замешкавшись, думал, как покороче, но так, чтоб не обидеть скороговоркой,
суммировать японские впечатления, Савченко воскликнул:
- Э, да ты там не впервой! Выступал же в Токио на Играх, выступал?
Тем более любопытно услышать твое мнение, ведь есть с чем сравнивать...
Тут телефонный звонок обернулся спасительной передышкой. С чего
начать? Ведь главное - Добротвор, вот самая потрясающая новость. С нее и
нужно начинать!
Савченко, выслушав говорившего, недовольно, непривычно желчно бросил
невидимому собеседнику:
- А ты и выкладывай начистоту, как было. В кусты, а, востер! Кому же
отдуваться прикажешь? Когда славой чужой прикрываться, ты тут как тут.
Нет, Иван, ты мне голову не крути: он был твоим спортсменом в первую
очередь, значит, тебе и первому держать ответ. Не стращай, не нужно, я не
из трусливых. Да, защищал, да, помогал! Значит, ошибся. Бывай...
Медленно, точно оттягивая время, тщательно уложил трубку, но было
видно, что внутри у него все кипело и он с трудом сдерживал себя.
- Что, Паша?
- Как не любим мы смотреть правде в глаза...
- Ты о чем?
- Впрочем, ты, кажись, тоже был моим единомышленником, тоже принимал
участие в его судьбе...
- В чьей судьбе? - догадка уже притормозила бег сердца.
- Добротвора...
- Что еще с ним произошло?
- Умер...
- Умер? - Мне померещилось, что я проваливаюсь куда-то вниз.
- Да, от слишком большой дозы наркотиков...
- Что ты говоришь, Паша? Добротвор - наркоман?
- Выходит, ошиблись мы с тобой в нем... Проскочили мимо
сада-огорода... История получилась грязная, хотя такую возможность я
никогда не сбрасывал со счетов. Слишком уж мы увлеклись в последнее время
профессионализацией. Да и от вас, журналистов, только и слышно:
профессионально выступил, профессионально силен, профессионально... А ведь
о главном, о человеческой сути, стали забывать. Совершит спортсмен
проступок, так у него легион заступников на самых разных уровнях:
простить, побеседовать, пусть даст слово, что больше никогда не будет...
он ведь такой мастер, такой профессионал. Что ж тут удивляться, когда
чертополохом эгоизма и вседозволенности зарастает чистое поле совести...
Я почти не слышал Савченко. И рука моя не потянулась к синей
нейлоновой сумке, где лежал магнитофон с записью признаний Тэда
Макинроя... Зачем она теперь?
- Когда это случилось? - только и смог выдавить я, когда Савченко
умолк.
- Три дня назад... В квартире обнаружен целый арсенал - шприцы,
наркотики - готовые и полуфабрикаты... Заведено дело... Если тебе
интересно, могу свести со следователем. Пожалуй, даже в этом есть смысл,
ты ведь тоже знал, и знал неплохо, Добротвора, твои показания будут
полезны.
Словно спеша избавиться от неприятной темы, не ожидая моего согласия,
Савченко набрал телефонный номер. Когда ответили, нажал кнопку
громкоговорителя, чтоб я мог слышать разговор.
- Леонид Иванович, Савченко. Есть новости?
- Здравствуйте, Павел Феодосьевич, - громко и отчетливо, точно
человек находился с нами в комнате, но вдруг стал невидимкой, прозвучал
голос. Знакомый голос Леонида Ивановича Салатко, заместителя начальника
управления уголовного розыска, а для меня просто Леньки Салатко, с коим
столько спортивной соли съедено. Он уже подполковник, располнел, выглядел
солидно, как и полагается подполковнику, я даже слегка робел, когда видел
его в форме. - Работаем.
- Леонид Иванович, я хочу вам порекомендовать побеседовать с
журналистом Олегом Ивановичем Романько. Он у меня сидит. Кстати, был
свидетелем того происшествия в Монреале, да и вообще знал Добротвора чуть
не с пеленок. Возможно, его показания тоже будут полезны.
Я, не вставая из кресла, протянул руку, и Савченко сунул мне трубку.
- Привет, Лень, рад тебя слышать, век не виделись!
- Здравствуй, Олежек, увидеть бы тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71