Поэтому вся квартира была хронически обвешана детскими пеленками, распашонками, колготками. Ванная была частенько занята, в ней то стирали белье, то купали какого-нибудь Васильевского отпрыска. Двое старших Васильевых, трех и полутора лет, бегали по коридору, младший, восьмимесячный, по коридору ползал. Дети были смешные, очень симпатичные, с потешными, сияющими улыбками мордашками. И очень ухоженные. На взгляд Суханова, они не слишком мешали — квартира ведь огромная, с потолками в три метра, с большой кухней и просторной ванной. Да и у них комната — тридцать метров. Чего злиться-то?
Но Марго злилась, детьми брезговала — Суханов сам видел как-то, как она осторожно, будто через змею, перешагнула через ползающего по коридору младенца-Васильева, — и мечтала об отдельной кооперативной квартире. И считала, сколько колготок и презервативов она должна для этого продать.
Суханов сдался тогда и стал возить ей это контрабандное барахло. И прятать его научился. Невелика, кстати сказать, оказалась наука — контрабанду возили все, включая капитана. И все скидывались на взятку прикормленному таможеннику, который всегда осматривал на судне одни и те же места.
Во время своих рейсов Суханов вел дневники, куда записывал всякие смешные разности, которые то и дело случались на корабле или на берегу. Дома он как бы заново переживал свой рейс и превращал его в короткие смешные рассказы, которые складывались в полноценную книжку. Марго, пока он сидел над бумагами, вовсю торговала колготами и презервативами. И делала это так успешно, что уже через два рейса они внесли первый взнос за кооперативную «двушку» в районе метро «Полежаевская». «Двушка» сожрала и его гонорар за первую книгу, но все требовала регулярных денежных инъекций. Только его зарплаты не хватало — Марго ее вносила целиком, жила на свою, а Суханов все равно был в плавании, — и Игорь продолжал свои колготочно-презервативные экспедиции. Ему тоже везло. В последнем рейсе на борт поднялся новый, не знакомый таможенник и устроил такой шмон на корабле, что собрал обильнейший урожай пряжи, сигарет, зажигалок, тех же колгот и всего прочего, что так небрежно попрятала команда, не ожидавшая опасности. А Суханов, похоже, ожидал. Иначе почему он вдруг не поленился спуститься в трюм и «утопить» пакет с товаром в зерне, предварительно обмотав его толстой леской и привязав свободный конец лески к боковой скобе? В трюм новый таможенник и не сунулся — хватило добычи с поверхности. Скандал тогда случился на все пароходство! Капитана чуть из партии не поперли — спасли связи, отделался строгачом, Суханову «на вид» поставили. Команду даже отстранить хотели от международных рейсов, но как-то улеглось все, рассосалось. Времена уже были горбачевские, преддверье демократии. И все равно в последний раз свою контрабанду Суханов вез в таком мандраже, так перенервничал, что дома сказал Маргоше:
— Хватит, не могу больше, я инфаркт получу с этими колготами.
— Ладно, — согласилась та, — на последний взнос хватает. В следующий раз приедешь уже в новую квартиру.
Он, действительно, приехал уже в новую квартиру возле «Полежаевской». Вся она была чуть больше их комнаты в коммуналке. Но там не было соседей. Хотя один сосед был — по лестничной площадке. Он почему-то запросто заходил к ним «на огонек», давал Суханову пользоваться своей дрелью: всяческие полочки-зеркала-карнизы требовали отверстий, а стены в доме были — аж сверла ломались. По иронии судьбы фамилия у соседа была тоже Васильев, но он был не многодетный отец, а, наоборот, «холостяк с убеждениями». Это он сам про себя так говорил. Васильев давал Суханову дельные советы по хозяйственной мужской работе, помогал собирать румынский спальный гарнитур — его добыла Маргоша, истратив всю сухановскую зарплату и остатки денег со сберкнижки в придачу, — и был так полезен, что Суханов в новосельской суете просто не обращал внимания на то, как приосанивалась Марго в присутствии соседа, как припухали ее губы и затягивались поволокой глаза.
То, что убежденный холостяк Васильев спит с его женой, Суханов понял гораздо позднее, через два рейса, когда вернулся на неделю раньше, чем собирался, открыл ключом дверь в свою квартиру, прошел на кухню — под вопли радио его шаги не были слышны — и увидел там почти семейную идиллию. За столом в трениках и майке сидел Васильев, а Маргоша, одетая в халат, жарила ему яичницу.
— Игорь? Ты почему не предупредил? Я бы встретила, приготовилась! А Саша зашел чаю попить и помочь мне... гвоздь забить.
Марго явно смутилась, тараторила, смотрела с виноватинкой. Да и Васильев заерзал, начал с табурета подниматься.
— Куда гвоздь забить? — тупо спросил Суханов, глядя на стену, где круглые часы с японской пагодой на циферблате (он их привез из прошлого рейса) показывали девять утра.
— А вот, для доски разделочной, — Маргарита кивнула на стену и замолчала.
— Ну, пусть забьет, — разрешил Суханов, отправился в комнату, лег на диван и уснул.
Потом они с Марго разговаривали как ни в чем не бывало, но Суханов так и проночевал весь месяц в гостиной на диване, а Васильев все время, пока Суханов был дома, в гости не заходил. Потом Суханов весь следующий рейс обдумывал, что делать со своей семейной жизнью. Разводиться? Ревновать Маргошу он не ревновал — вся его влюбленность испарилась за годы колготочных рейсов. В сущности, понял Суханов, Маргоша — чужой ему человек. Все, что их связывает, — кооперативная двушка у «Полежаевской». «Пусть сама решает, — думал Суханов — с кем ей жить. Удерживать не стану». Но решила не Маргоша, а жизнь. На страну свалилась шоковая терапия, и шокированные Суханов и Марго так и остались жить вместе, держась друг за друга и наблюдая, как превращается в пшик его некогда солидная зарплата старпома и как разваливается издательство, в котором Маргоша служила бухгалтером. Марго и подкинула ему идею:
— Слушай, Игорь, у нас издательство приватизируют за ваучеры. Наши никто брать не хотят, боятся. У меня есть двести штук, я купила. Еще сто надо, найду. Давай возьмем?
— Зачем оно тебе?
— Ты книжки будешь писать и сам издавать, а я бухгалтерию вести!
Суханову было все равно — издательство так издательство. Из пароходства к тому времени он уволился и сменил синие морские волны на мутные волны предпринимательства. Скупал в кооперативе в Подмосковье шампунь «Таежный», зубной эликсир «Пихтовый», экстракт для ванной «Хвойный», вез это добро в столицу, а Маргарита бойко распихивала товар по налаженным в колготочную эпоху каналам. Народ скупал все: деньги обесценивались так стремительно, что выгоднее было хранить товар, а не его эквивалент. Самое интересное, что предпринимательские хлопоты совсем не мешали его писательской жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Но Марго злилась, детьми брезговала — Суханов сам видел как-то, как она осторожно, будто через змею, перешагнула через ползающего по коридору младенца-Васильева, — и мечтала об отдельной кооперативной квартире. И считала, сколько колготок и презервативов она должна для этого продать.
Суханов сдался тогда и стал возить ей это контрабандное барахло. И прятать его научился. Невелика, кстати сказать, оказалась наука — контрабанду возили все, включая капитана. И все скидывались на взятку прикормленному таможеннику, который всегда осматривал на судне одни и те же места.
Во время своих рейсов Суханов вел дневники, куда записывал всякие смешные разности, которые то и дело случались на корабле или на берегу. Дома он как бы заново переживал свой рейс и превращал его в короткие смешные рассказы, которые складывались в полноценную книжку. Марго, пока он сидел над бумагами, вовсю торговала колготами и презервативами. И делала это так успешно, что уже через два рейса они внесли первый взнос за кооперативную «двушку» в районе метро «Полежаевская». «Двушка» сожрала и его гонорар за первую книгу, но все требовала регулярных денежных инъекций. Только его зарплаты не хватало — Марго ее вносила целиком, жила на свою, а Суханов все равно был в плавании, — и Игорь продолжал свои колготочно-презервативные экспедиции. Ему тоже везло. В последнем рейсе на борт поднялся новый, не знакомый таможенник и устроил такой шмон на корабле, что собрал обильнейший урожай пряжи, сигарет, зажигалок, тех же колгот и всего прочего, что так небрежно попрятала команда, не ожидавшая опасности. А Суханов, похоже, ожидал. Иначе почему он вдруг не поленился спуститься в трюм и «утопить» пакет с товаром в зерне, предварительно обмотав его толстой леской и привязав свободный конец лески к боковой скобе? В трюм новый таможенник и не сунулся — хватило добычи с поверхности. Скандал тогда случился на все пароходство! Капитана чуть из партии не поперли — спасли связи, отделался строгачом, Суханову «на вид» поставили. Команду даже отстранить хотели от международных рейсов, но как-то улеглось все, рассосалось. Времена уже были горбачевские, преддверье демократии. И все равно в последний раз свою контрабанду Суханов вез в таком мандраже, так перенервничал, что дома сказал Маргоше:
— Хватит, не могу больше, я инфаркт получу с этими колготами.
— Ладно, — согласилась та, — на последний взнос хватает. В следующий раз приедешь уже в новую квартиру.
Он, действительно, приехал уже в новую квартиру возле «Полежаевской». Вся она была чуть больше их комнаты в коммуналке. Но там не было соседей. Хотя один сосед был — по лестничной площадке. Он почему-то запросто заходил к ним «на огонек», давал Суханову пользоваться своей дрелью: всяческие полочки-зеркала-карнизы требовали отверстий, а стены в доме были — аж сверла ломались. По иронии судьбы фамилия у соседа была тоже Васильев, но он был не многодетный отец, а, наоборот, «холостяк с убеждениями». Это он сам про себя так говорил. Васильев давал Суханову дельные советы по хозяйственной мужской работе, помогал собирать румынский спальный гарнитур — его добыла Маргоша, истратив всю сухановскую зарплату и остатки денег со сберкнижки в придачу, — и был так полезен, что Суханов в новосельской суете просто не обращал внимания на то, как приосанивалась Марго в присутствии соседа, как припухали ее губы и затягивались поволокой глаза.
То, что убежденный холостяк Васильев спит с его женой, Суханов понял гораздо позднее, через два рейса, когда вернулся на неделю раньше, чем собирался, открыл ключом дверь в свою квартиру, прошел на кухню — под вопли радио его шаги не были слышны — и увидел там почти семейную идиллию. За столом в трениках и майке сидел Васильев, а Маргоша, одетая в халат, жарила ему яичницу.
— Игорь? Ты почему не предупредил? Я бы встретила, приготовилась! А Саша зашел чаю попить и помочь мне... гвоздь забить.
Марго явно смутилась, тараторила, смотрела с виноватинкой. Да и Васильев заерзал, начал с табурета подниматься.
— Куда гвоздь забить? — тупо спросил Суханов, глядя на стену, где круглые часы с японской пагодой на циферблате (он их привез из прошлого рейса) показывали девять утра.
— А вот, для доски разделочной, — Маргарита кивнула на стену и замолчала.
— Ну, пусть забьет, — разрешил Суханов, отправился в комнату, лег на диван и уснул.
Потом они с Марго разговаривали как ни в чем не бывало, но Суханов так и проночевал весь месяц в гостиной на диване, а Васильев все время, пока Суханов был дома, в гости не заходил. Потом Суханов весь следующий рейс обдумывал, что делать со своей семейной жизнью. Разводиться? Ревновать Маргошу он не ревновал — вся его влюбленность испарилась за годы колготочных рейсов. В сущности, понял Суханов, Маргоша — чужой ему человек. Все, что их связывает, — кооперативная двушка у «Полежаевской». «Пусть сама решает, — думал Суханов — с кем ей жить. Удерживать не стану». Но решила не Маргоша, а жизнь. На страну свалилась шоковая терапия, и шокированные Суханов и Марго так и остались жить вместе, держась друг за друга и наблюдая, как превращается в пшик его некогда солидная зарплата старпома и как разваливается издательство, в котором Маргоша служила бухгалтером. Марго и подкинула ему идею:
— Слушай, Игорь, у нас издательство приватизируют за ваучеры. Наши никто брать не хотят, боятся. У меня есть двести штук, я купила. Еще сто надо, найду. Давай возьмем?
— Зачем оно тебе?
— Ты книжки будешь писать и сам издавать, а я бухгалтерию вести!
Суханову было все равно — издательство так издательство. Из пароходства к тому времени он уволился и сменил синие морские волны на мутные волны предпринимательства. Скупал в кооперативе в Подмосковье шампунь «Таежный», зубной эликсир «Пихтовый», экстракт для ванной «Хвойный», вез это добро в столицу, а Маргарита бойко распихивала товар по налаженным в колготочную эпоху каналам. Народ скупал все: деньги обесценивались так стремительно, что выгоднее было хранить товар, а не его эквивалент. Самое интересное, что предпринимательские хлопоты совсем не мешали его писательской жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32