Когда в день Крещения Господня в белой рясе, украшенной цветами, с иконами святых он выходил из монастыря на берег Волги, толпы народа в один голос затягивали святой гимн, и все кругом опускались на колени. За Илиодором ехали монахи из его монастыря, подобно греческим воинам на колесницах, стоящие в повозках, которые везли молоденькие девушки и старухи. Как только триумфальное шествие Илиодора приближалось, толпу охватывал восторг, и все в ликующем экстазе приветствовали «Рыцаря Царства Небесного».
Илиодор хотел воздвигнуть в Царицыне большой монастырь, но казна его церковного прихода была для этого недостаточна. Тогда он поднялся на городской холм и произнес перед народом речь:
— У кого есть лишняя доска, — воскликнул он, — пусть принесет ее мне; у кого есть лишний гвоздь, пусть отдаст его; у кого ничего нет, пусть придет и поможет копать землю.
Под впечатлением этой речи все население взялось за работу, пришли сотни добровольцев, и в короткое время в известной ранее дурной славой части города вырос большой монастырь с просторными помещениями, затмивший многие русские монастыри.
Этот успех значительно упрочил славу и власть Илиодора. Скоро новая церковь не могла уже вместить людские массы, стремившиеся послушать проповеди иеромонаха. Тогда Илиодор занялся осуществлением необычного проекта: он призвал своих приверженцев выкопать под монастырем глубокие подвалы, из выкопанной земли насыпать холм — «гору Табор». На этой горе он хотел потом построить «прозрачную башню», оплести ее цветами и оттуда произносить «Нагорные проповеди» перед собравшимся народом. Этот удивительный план был принят почитателями Илиодора, и во главе с борцом и тяжелоатлетом Сайкиным они начали копать и носить землю, однако эта «гора Табор» так никогда и не была насыпана.
Будучи ярым приверженцем православной веры, Илиодор превратился в сторонника, а впоследствии и поборника панславизма крайне националистического толка и монархизма. Он выступал с бесчисленными проповедями за неограниченное царское самодержавие и вскоре присоединился к «Союзу русского народа», этому сильному и опасному объединению политических реакционеров. Его монархизм был, впрочем, пронизан народными идеями крестьянского коммунизма. А именно, убеждением, что только царь является властителем, в то время как весь народ, без классового и сословного различия, состоит из равноправных братьев. Защищая абсолютную власть государя, он одновременно боролся со всеми другими классовыми привилегиями, что способствовало его большой популярности.
Патриотизм не мешал ему выступать против плохих государственных чиновников, губернаторов, управляющих. Он делал это даже особенно охотно, чтобы показать, что не царь, а его слуги были виновны в том, что дела в империи шли не всегда лучшим образом. Довольно часто он яростно обвинял власти, причем его высокая репутация «истинного поборника монархической мысли» защищала его от всякого преследования. Его речи были полны дикой, часто скабрезной, даже почти еретической грубости, и это дало ему прозвище «сквернослова». С особой силой выступал он против «дьявольского падения нравов», против любой заразы, что, по его словам, проникает в непорочный русский народ стараниями заигрывающих с Западом представителей интеллигенции, чиновников и евреев.
Проповеди этого «русского „Савонаролы“» с каждым днем становились все грубее и оскорбительнее: однажды он взял под прицел одного губернатора и заявил, что тому лучше бы оставаться в своем имении и доить коров; затем он набросился на полицмейстера и никогда не уставал говорить, что управление уездом Царицына находится во власти сатаны. Когда его нападки стали совсем злыми, Курлов, один из самых высоких полицейских чинов, осторожно, исподволь попытался призвать его к ответу. Он вызвал Илиодора к себе, показал рапорт об одной из его проповедей, в которой открыто призывалось к сопротивлению властям, и спросил, верно ли передано содержание проповеди. Илиодор вызывающе дерзким тоном подтвердил полную достоверность и отказался что-либо опровергнуть. Курлов мягко попытался обратить его внимание на недопустимость подобных призывов к насилию, после чего иероманах накричал на него и заявил, что не преследует никаких иных целей, кроме защиты народа и царя от негодной власти.
Власти пытались выступить против Илиодора при содействии Священного Синода, монах же отказался появиться перед своим духовным начальством и оправдаться. Он заперся в монастырской церкви, посылал оттуда письма, поносящие Синод, и собрал вокруг себя своих приверженцев. Вскоре возникло бурное народное движение в его защиту, так что уже никто не решался бороться с ним.
С тех пор Илиодор установил в Царицыне чуть ли не моральный террор: во время поста он проходил ночами по городу в черной рясе, появлялся на маскарадах, разгонял гостей, заходил в трактиры и посещал публичные дома. Там бросал на женщин столь грозные взгляды, что с истерическими воплями ужаса проститутки выбегали на улицу и долго не решались вернуться обратно. На следующий день в газетах появлялись статьи, в которых Илиодор описывал свои «впечатления» от ночных прогулок и при этом называл по именам всех «именитых горожан», встреченных им в дурных местах.
Но особенно он ненавидел интеллигентов, которых, независимо от вероисповедания, категорично называл «евреями». Однажды во время одной процессии он велел вынести большую куклу в еврейском лапсердаке, которую торжественно сожгли. Непосредственно перед входом в воздвигнутую им монастырскую церковь висела большая картина, изображавшая Страшный суд, на которой среди грешников, обреченных на вечные муки, были изображены еврейские адвокаты и журналисты.
Однако время от времени звучали голоса, утверждавшие, что Илиодор всего-навсего «сквернослов», который просто стремится к популярности в народе, но основные массы все же чтили его, провозглашая «Рыцарем Царства Небесного». Его многочисленные почитатели были безгранично преданы ему; это были решительные, отчаянные мужчины и фанатичные женщины, готовые на все.
Скоро слава Илиодора дошла из Царицына до Петербурга, и царская чета вызвала его в Царское Село. Во время своего пребывания там он подружился с епископом Гермогеном и с архимандритом Феофаном, исповедником царицы. Осыпанный всяческими почестями, он вернулся на родину, где, уже не стесняясь, играл роль неограниченного правителя.
* * * *
Когда епископ Гермоген и следующие за ним отец Феофан и Григорий Ефимович постучали в келью иеромонаха, они не услышали никакого ответа. Осторожно и тихо епископ отворил дверь, все трое заглянули в полутемное помещение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Илиодор хотел воздвигнуть в Царицыне большой монастырь, но казна его церковного прихода была для этого недостаточна. Тогда он поднялся на городской холм и произнес перед народом речь:
— У кого есть лишняя доска, — воскликнул он, — пусть принесет ее мне; у кого есть лишний гвоздь, пусть отдаст его; у кого ничего нет, пусть придет и поможет копать землю.
Под впечатлением этой речи все население взялось за работу, пришли сотни добровольцев, и в короткое время в известной ранее дурной славой части города вырос большой монастырь с просторными помещениями, затмивший многие русские монастыри.
Этот успех значительно упрочил славу и власть Илиодора. Скоро новая церковь не могла уже вместить людские массы, стремившиеся послушать проповеди иеромонаха. Тогда Илиодор занялся осуществлением необычного проекта: он призвал своих приверженцев выкопать под монастырем глубокие подвалы, из выкопанной земли насыпать холм — «гору Табор». На этой горе он хотел потом построить «прозрачную башню», оплести ее цветами и оттуда произносить «Нагорные проповеди» перед собравшимся народом. Этот удивительный план был принят почитателями Илиодора, и во главе с борцом и тяжелоатлетом Сайкиным они начали копать и носить землю, однако эта «гора Табор» так никогда и не была насыпана.
Будучи ярым приверженцем православной веры, Илиодор превратился в сторонника, а впоследствии и поборника панславизма крайне националистического толка и монархизма. Он выступал с бесчисленными проповедями за неограниченное царское самодержавие и вскоре присоединился к «Союзу русского народа», этому сильному и опасному объединению политических реакционеров. Его монархизм был, впрочем, пронизан народными идеями крестьянского коммунизма. А именно, убеждением, что только царь является властителем, в то время как весь народ, без классового и сословного различия, состоит из равноправных братьев. Защищая абсолютную власть государя, он одновременно боролся со всеми другими классовыми привилегиями, что способствовало его большой популярности.
Патриотизм не мешал ему выступать против плохих государственных чиновников, губернаторов, управляющих. Он делал это даже особенно охотно, чтобы показать, что не царь, а его слуги были виновны в том, что дела в империи шли не всегда лучшим образом. Довольно часто он яростно обвинял власти, причем его высокая репутация «истинного поборника монархической мысли» защищала его от всякого преследования. Его речи были полны дикой, часто скабрезной, даже почти еретической грубости, и это дало ему прозвище «сквернослова». С особой силой выступал он против «дьявольского падения нравов», против любой заразы, что, по его словам, проникает в непорочный русский народ стараниями заигрывающих с Западом представителей интеллигенции, чиновников и евреев.
Проповеди этого «русского „Савонаролы“» с каждым днем становились все грубее и оскорбительнее: однажды он взял под прицел одного губернатора и заявил, что тому лучше бы оставаться в своем имении и доить коров; затем он набросился на полицмейстера и никогда не уставал говорить, что управление уездом Царицына находится во власти сатаны. Когда его нападки стали совсем злыми, Курлов, один из самых высоких полицейских чинов, осторожно, исподволь попытался призвать его к ответу. Он вызвал Илиодора к себе, показал рапорт об одной из его проповедей, в которой открыто призывалось к сопротивлению властям, и спросил, верно ли передано содержание проповеди. Илиодор вызывающе дерзким тоном подтвердил полную достоверность и отказался что-либо опровергнуть. Курлов мягко попытался обратить его внимание на недопустимость подобных призывов к насилию, после чего иероманах накричал на него и заявил, что не преследует никаких иных целей, кроме защиты народа и царя от негодной власти.
Власти пытались выступить против Илиодора при содействии Священного Синода, монах же отказался появиться перед своим духовным начальством и оправдаться. Он заперся в монастырской церкви, посылал оттуда письма, поносящие Синод, и собрал вокруг себя своих приверженцев. Вскоре возникло бурное народное движение в его защиту, так что уже никто не решался бороться с ним.
С тех пор Илиодор установил в Царицыне чуть ли не моральный террор: во время поста он проходил ночами по городу в черной рясе, появлялся на маскарадах, разгонял гостей, заходил в трактиры и посещал публичные дома. Там бросал на женщин столь грозные взгляды, что с истерическими воплями ужаса проститутки выбегали на улицу и долго не решались вернуться обратно. На следующий день в газетах появлялись статьи, в которых Илиодор описывал свои «впечатления» от ночных прогулок и при этом называл по именам всех «именитых горожан», встреченных им в дурных местах.
Но особенно он ненавидел интеллигентов, которых, независимо от вероисповедания, категорично называл «евреями». Однажды во время одной процессии он велел вынести большую куклу в еврейском лапсердаке, которую торжественно сожгли. Непосредственно перед входом в воздвигнутую им монастырскую церковь висела большая картина, изображавшая Страшный суд, на которой среди грешников, обреченных на вечные муки, были изображены еврейские адвокаты и журналисты.
Однако время от времени звучали голоса, утверждавшие, что Илиодор всего-навсего «сквернослов», который просто стремится к популярности в народе, но основные массы все же чтили его, провозглашая «Рыцарем Царства Небесного». Его многочисленные почитатели были безгранично преданы ему; это были решительные, отчаянные мужчины и фанатичные женщины, готовые на все.
Скоро слава Илиодора дошла из Царицына до Петербурга, и царская чета вызвала его в Царское Село. Во время своего пребывания там он подружился с епископом Гермогеном и с архимандритом Феофаном, исповедником царицы. Осыпанный всяческими почестями, он вернулся на родину, где, уже не стесняясь, играл роль неограниченного правителя.
* * * *
Когда епископ Гермоген и следующие за ним отец Феофан и Григорий Ефимович постучали в келью иеромонаха, они не услышали никакого ответа. Осторожно и тихо епископ отворил дверь, все трое заглянули в полутемное помещение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118