В
этой живой игре света и теней лицо мраморного бюста казалось
строгим и осуждающим - древний мудрец явно не одобрял того,
что услыхал сейчас от своего младшего коллеги. Стояла глубокая
тишина, нарушаемая лишь еле слышным потрескиванием свечек. И в
этой тишине вдруг громко и отчетливо раздался звук,
прилетевший откуда-то издалека. Звон церковных колоколов.
Фауст вздрогнул, словно внезапно пробудившись от глубокой
дремы. Он вспомнил, что сегодня воскресенье, праздник Пасхи.
Его мрачные мысли развеялись столь же быстро, как и
возникли. Он подошел к окну и приподнял тяжелые занавеси.
- Видно, я надышался парами ртути,- сказал он вслух,
обращаясь к самому себе.- Нужно соблюдать осторожность, ведь
Великое Дело таит в себе двоякую опасность для исследователя:
с одной стороны, всегда возможна неудача, с другой - слишком
быстрый успех нередко влечет за собой головокружение. Мне же
лучше бы сейчас выйти на свежий воздух - благо утро теплое и
солнечное, и молодая трава уже поднялась на лужайках - да
выпить кружку пива в ближайшей таверне. Я чувствую, что мой
желудок примет даже пару жареных колбасок, которые обычно
подают к пиву... Да, несомненно, пары металлов из перегонного
куба вступили в сложное взаимодействие с флюидами моего мозга,
породив столь странные фантазии... Прочь! Немедленно вон из
комнаты, чтобы рассеять их.
С этими словами Фауст накинул на плечи свой плащ,
подбитый мехом горностая, и, проверив, на месте ли его
бумажник, направился ко входной двери - двери в ту бурлящую,
кипучую жизнь, про которую ученый доктор Фауст только что
говорил в своей пространной речи. Эта жизнь уже приготовила
ему много разных чудес и неожиданностей, которые даже столь
искушенный в тайных науках алхимик не мог предугадать.
3
Колокола всех краковских церквей звонили свое "Te
Deum"((2)). Фауст шел по Малой улице Казимира прочь от
Флориановой Заставы, направляясь к широкой рыночной площади.
Прислушиваясь к дружному хору колоколов, каждый из которых
имел свой неповторимый тембр, он различал их на слух: колокол
женского монастыря На-Могиле пел нежным, ангельским голоском;
у Св. Венцеслава был чистый серебряный тенор, у Св. Станислава
- звучный раскатистый баритон, а у Собора Богоматери - низкий
и густой рокочущий бас, резко выделяющийся из общего
многоголосья.
Было великолепное, ясное весеннее утро. Казалось, лучи
солнца проникали в каждую щель, в каждый узкий и темный
переулок Старого Города, покрывая позолотой высокие крыши и
остроконечные готические шпили. По небу плыли легкие кучевые
облака - точь-в-точь такие, на которых художники прошлых
времен часто изображали херувимов и другие аллегорические
фигуры. Столь прекрасная погода могла поднять настроение даже
самому мрачному из алхимиков, и у почтенного доктора
разгладились морщинки между бровей. Он выбрал самый короткий
путь до рыночной площади, свернув в кривой и узкий зловонный
переулок, прозванный Тропой Дьявола. Тесно прижавшиеся друг к
другу дома напоминали пузатых толстяков - каждый стремился
раскинуться попросторнее, вылезая на узкую мостовую. Два
человека, встретившись в этом переулке, едва смогли бы
разойтись. Крутые крыши нависали над верхними этажами каменных
построек, почти соприкасаясь друг с другом, и потому даже в
солнечные, ясные дни переулок оставался темным, сырым и
мрачным. Не пройдя и двух десятков шагов по скользкой
мостовой, Фауст начал жалеть о том, что не пошел другой, более
длинной дорогой. Конечно, он потратил бы лишнюю четверть часа,
добираясь до рынка; но, в конце концов, что значит какая-то
четверть часа для философа и алхимика?
Он уже хотел повернуть назад, но дух упрямства пересилил
разумное побуждение, и Фауст, поколебавшись несколько секунд,
зашагал вперед. Последний поворот был уже совсем рядом, а за
ним уже открывался вид на площадь с ее шумной суетой и
пестрыми торговыми рядами. Теперь он шел значительно быстрее,
и профессорская мантия шелестела под его плащом в такт шагам
тощих ног. Темные проемы открытых дверей двух каменных домов
справа и слева от него казались черными провалами, ведущими в
саму преисподнюю. Впереди показался свет - извилистый,
смрадный переулок кончался...
И тут Фауст услышал чей-то незнакомый голос, прозвучавший
возле самого его уха:
- Господин, постойте...
Алхимик остановился и оглянулся через плечо, готовясь
дать отпор бесцеремонному прилипале, который попытался
задержать его. Он заглянул в открытую дверь, но в полумраке
тесного коридора ничего не смог разглядеть. Он уже собирался
идти дальше, как вдруг за его спиной раздался подозрительный
шорох. Острое чутье подсказало ему, что надо спасаться, но
чувство опасности пришло слишком поздно - в тот самый миг,
когда что-то твердое сильно ударило его в висок. На несколько
мгновений перед его мысленным взором предстала удивительная
картина - он увидел бездонное ночное небо, мириады неподвижных
светил и огненные хвостатые кометы, несущиеся в неведомую
даль. А затем глубокий обморок скрыл от него красоту
сверкающих звезд своим черным бархатным покрывалом.
4
В это самое время у окон маленькой таверны под названием
"Пестрая Корова"((3)) над миской борща сидел светловолосый
молодой человек, одетый небрежно и безвкусно, но с явной
претензией на оригинальность. Он был высок и строен, гладко
выбрит по итальянской моде; непокорные кудри соломенного цвета
в беспорядке падали на плечи. Городской костюм, обтягивающий
его мускулистую фигуру, был явно с чужого плеча и к тому же
изрядно поношен и кое-где запачкан. Облюбовав один из
столиков, выставленных хозяевами таверны на улицу, он зорко
поглядывал по сторонам, поджимая губы и чуть прищуривая глаза;
черты его лица при этом заострялись, придавая молодому
человеку сходство с осторожным и хитрым лисом, вышедшим на
охоту.
Таверна "Пестрая Корова" располагалась прямо напротив
дома, где жил доктор Фауст. Это был скромный, недорогой
постоялый двор, который облюбовали разного сорта бродяги и
небогатые путешественники, стекавшиеся в Краков со всех концов
Европы. В то время город процветал, переживая свой краткий
золотой век между нашествием гуннов и жестокой битвой с
венграми. Молва о нем разносилась далеко; Краков славился не
только своей высокой культурой и успехами в области разных
наук, привлекавших доктора Фауста, но и тонкими ремеслами, и
богатыми торговыми палатами, куда привозили свои товары
известнейшие германские и итальянские купцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
этой живой игре света и теней лицо мраморного бюста казалось
строгим и осуждающим - древний мудрец явно не одобрял того,
что услыхал сейчас от своего младшего коллеги. Стояла глубокая
тишина, нарушаемая лишь еле слышным потрескиванием свечек. И в
этой тишине вдруг громко и отчетливо раздался звук,
прилетевший откуда-то издалека. Звон церковных колоколов.
Фауст вздрогнул, словно внезапно пробудившись от глубокой
дремы. Он вспомнил, что сегодня воскресенье, праздник Пасхи.
Его мрачные мысли развеялись столь же быстро, как и
возникли. Он подошел к окну и приподнял тяжелые занавеси.
- Видно, я надышался парами ртути,- сказал он вслух,
обращаясь к самому себе.- Нужно соблюдать осторожность, ведь
Великое Дело таит в себе двоякую опасность для исследователя:
с одной стороны, всегда возможна неудача, с другой - слишком
быстрый успех нередко влечет за собой головокружение. Мне же
лучше бы сейчас выйти на свежий воздух - благо утро теплое и
солнечное, и молодая трава уже поднялась на лужайках - да
выпить кружку пива в ближайшей таверне. Я чувствую, что мой
желудок примет даже пару жареных колбасок, которые обычно
подают к пиву... Да, несомненно, пары металлов из перегонного
куба вступили в сложное взаимодействие с флюидами моего мозга,
породив столь странные фантазии... Прочь! Немедленно вон из
комнаты, чтобы рассеять их.
С этими словами Фауст накинул на плечи свой плащ,
подбитый мехом горностая, и, проверив, на месте ли его
бумажник, направился ко входной двери - двери в ту бурлящую,
кипучую жизнь, про которую ученый доктор Фауст только что
говорил в своей пространной речи. Эта жизнь уже приготовила
ему много разных чудес и неожиданностей, которые даже столь
искушенный в тайных науках алхимик не мог предугадать.
3
Колокола всех краковских церквей звонили свое "Te
Deum"((2)). Фауст шел по Малой улице Казимира прочь от
Флориановой Заставы, направляясь к широкой рыночной площади.
Прислушиваясь к дружному хору колоколов, каждый из которых
имел свой неповторимый тембр, он различал их на слух: колокол
женского монастыря На-Могиле пел нежным, ангельским голоском;
у Св. Венцеслава был чистый серебряный тенор, у Св. Станислава
- звучный раскатистый баритон, а у Собора Богоматери - низкий
и густой рокочущий бас, резко выделяющийся из общего
многоголосья.
Было великолепное, ясное весеннее утро. Казалось, лучи
солнца проникали в каждую щель, в каждый узкий и темный
переулок Старого Города, покрывая позолотой высокие крыши и
остроконечные готические шпили. По небу плыли легкие кучевые
облака - точь-в-точь такие, на которых художники прошлых
времен часто изображали херувимов и другие аллегорические
фигуры. Столь прекрасная погода могла поднять настроение даже
самому мрачному из алхимиков, и у почтенного доктора
разгладились морщинки между бровей. Он выбрал самый короткий
путь до рыночной площади, свернув в кривой и узкий зловонный
переулок, прозванный Тропой Дьявола. Тесно прижавшиеся друг к
другу дома напоминали пузатых толстяков - каждый стремился
раскинуться попросторнее, вылезая на узкую мостовую. Два
человека, встретившись в этом переулке, едва смогли бы
разойтись. Крутые крыши нависали над верхними этажами каменных
построек, почти соприкасаясь друг с другом, и потому даже в
солнечные, ясные дни переулок оставался темным, сырым и
мрачным. Не пройдя и двух десятков шагов по скользкой
мостовой, Фауст начал жалеть о том, что не пошел другой, более
длинной дорогой. Конечно, он потратил бы лишнюю четверть часа,
добираясь до рынка; но, в конце концов, что значит какая-то
четверть часа для философа и алхимика?
Он уже хотел повернуть назад, но дух упрямства пересилил
разумное побуждение, и Фауст, поколебавшись несколько секунд,
зашагал вперед. Последний поворот был уже совсем рядом, а за
ним уже открывался вид на площадь с ее шумной суетой и
пестрыми торговыми рядами. Теперь он шел значительно быстрее,
и профессорская мантия шелестела под его плащом в такт шагам
тощих ног. Темные проемы открытых дверей двух каменных домов
справа и слева от него казались черными провалами, ведущими в
саму преисподнюю. Впереди показался свет - извилистый,
смрадный переулок кончался...
И тут Фауст услышал чей-то незнакомый голос, прозвучавший
возле самого его уха:
- Господин, постойте...
Алхимик остановился и оглянулся через плечо, готовясь
дать отпор бесцеремонному прилипале, который попытался
задержать его. Он заглянул в открытую дверь, но в полумраке
тесного коридора ничего не смог разглядеть. Он уже собирался
идти дальше, как вдруг за его спиной раздался подозрительный
шорох. Острое чутье подсказало ему, что надо спасаться, но
чувство опасности пришло слишком поздно - в тот самый миг,
когда что-то твердое сильно ударило его в висок. На несколько
мгновений перед его мысленным взором предстала удивительная
картина - он увидел бездонное ночное небо, мириады неподвижных
светил и огненные хвостатые кометы, несущиеся в неведомую
даль. А затем глубокий обморок скрыл от него красоту
сверкающих звезд своим черным бархатным покрывалом.
4
В это самое время у окон маленькой таверны под названием
"Пестрая Корова"((3)) над миской борща сидел светловолосый
молодой человек, одетый небрежно и безвкусно, но с явной
претензией на оригинальность. Он был высок и строен, гладко
выбрит по итальянской моде; непокорные кудри соломенного цвета
в беспорядке падали на плечи. Городской костюм, обтягивающий
его мускулистую фигуру, был явно с чужого плеча и к тому же
изрядно поношен и кое-где запачкан. Облюбовав один из
столиков, выставленных хозяевами таверны на улицу, он зорко
поглядывал по сторонам, поджимая губы и чуть прищуривая глаза;
черты его лица при этом заострялись, придавая молодому
человеку сходство с осторожным и хитрым лисом, вышедшим на
охоту.
Таверна "Пестрая Корова" располагалась прямо напротив
дома, где жил доктор Фауст. Это был скромный, недорогой
постоялый двор, который облюбовали разного сорта бродяги и
небогатые путешественники, стекавшиеся в Краков со всех концов
Европы. В то время город процветал, переживая свой краткий
золотой век между нашествием гуннов и жестокой битвой с
венграми. Молва о нем разносилась далеко; Краков славился не
только своей высокой культурой и успехами в области разных
наук, привлекавших доктора Фауста, но и тонкими ремеслами, и
богатыми торговыми палатами, куда привозили свои товары
известнейшие германские и итальянские купцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118