За ритмичными ударами босых ног по полу и гармоничным звоном металла на запястьях и щиколотках были слышны два голоса. Бекк тихо стонала всякий раз, когда с ее тела слетал очередной лоскут, а с губ архиепископа слово «третий» сорвалось почти криком, а «четвертый» — еле слышным шепотом. Слово «пятый» он произнес одними губами, однако оно разнеслось по комнате со всей мощью, на которую способна немая мысль.
Она стояла перед ним. Закрыты были только лицо и талия да еще тот крошечный розовый лоскут, удерживаемый на месте шелковым шнурком. Она подняла одну руку перед ним и бубен тоже держала перед собой, не то пряча, не то демонстрируя свою грудь, как Венера Боттичелли, восстающая из раковины. Чибо учащенно дышал, пытаясь проникнуть взором за последние преграды.
— Еще? — выдохнула Бекк.
Она остановилась прямо перед архиепископом, чуть наклонившись вперед. Сняв покрывало с лица, она медленно опустила ткань ему на колени, и ее голос пролился, словно елей:
— Хочешь еще?
— Еще? — прошептал он. — О да, еще, и еще. — А потом в полный голос приказал: — Оставьте нас. Уходите немедленно.
И тут ее осенило. Она даже не стала обдумывать свой план, а просто сказала:
— А как же моя награда?
— Награда? — Это слово отвлекло его, и он посмотрел ей в глаза. — Какая награда? Тебе щедро заплатят. Потом.
— Не деньги. Деньги — мне, а что получит Саломея? — Она подняла руки над головой, сделав из них и бубна изящную арку. — Саломея тоже хочет получить свою награду. Она желает голову.
Бекк подалась к Джанкарло так, что он ощутил на мочке уха ее дыхание.
— Но ты же не имеешь в виду…
— Имею. Мои особые секреты получаются намного лучше, если сцену разыграть по-настоящему. Моя… награда вам будет гораздо больше. Разве ваш слуга не может выйти на улицу и поймать какого-нибудь калеку? Или, может быть… — она сделала паузу, — может, в своем доме его высокопреосвященство имеет ленивого слугу, который разгневал его и заслуживает… наказания? — Саломея почти коснулась языком его уха. — Наслаждение после боли, правда ведь?
Чибо ухватился за знакомую фразу. Он давно уже оставил надежду найти какой-нибудь вид разврата, который бы его потряс. Но обворожительное дитя только что это сделало! Он улыбнулся: Виттенберг внезапно оказался самым интересным местом из всех, где он побывал.
— Калеку? Слугу? — Чибо помолчал, сжав шестипалую кисть. А потом расхохотался: — Нет! Моя Саломея получит нечто не столь обыденное. Генрих!
— Да, милорд?
— Приведи сюда пленника.
— П… пленника, ваше высокопреосвященство?
— Француза, Генрих. Моя Саломея желает получить к концу представления голову. Как удачно, что я могу ее предоставить. Нет! Никаких возражений. Веди его сюда.
Немец ушел, и Бекк указала на Хакона:
— Мой Гюнтер умело сносит головы.
— Ты уже делала это раньше? — Чибо не мог оторвать глаз от Саломеи.
— Ну, пару раз… случалось. — Она еще немного опустила бубен. — Для очень особенных клиентов.
— Дорогая, — проговорил архиепископ Сиенский, — это ты особенная!
Хакон вышел в коридор и вернулся с плахой и своим топором. Форму топора маскировала тряпка. Его мысли неслись вихрем, все тело дрожало. Он не думал, что дело дойдет до такого. Пределом его планов было пройти в дверь, единственной перспективой — сражение. И он не понимал, что сейчас происходит. Он знал только, что должен быть готов.
Генрих вернулся — один.
— Где он? — рявкнул его господин.
— Милорд, его несут. Но…
— Что?
— Милорд, вы обещали его мне! — Немец не пытался скрыть своей досады.
— Ситуация изменилась, Генрих. Моей Саломее этот дар нужнее, чем тебе. Чтобы вдохновить ее на окончание… танца. Так ведь, дитя?
Когда Генрих вошел, Бекк опустила глаза долу, но теперь снова посмотрела на Чибо, вовремя вспомнив затрепетать ресницами.
— Да, мой Ирод. Один дар в обмен на другой.
— И вот он!
Во всем ее сегодняшнем спектакле труднее всего оказалось не измениться в лице в эту секунду, когда обнаженного Жана втащили в комнату два тюремщика. Невозможно было поверить, что в этом искалеченном теле, сломанных костях, обожженной плоти и снятой лоскутами коже еще остается жизнь. Он лежал, словно марионетка, у которой перерезали веревочки. Испытывая невыразимую муку, Бекк заставила себя подойти к нему медленными, мелкими шажками. Она осторожно приподняла его голову за свалявшиеся волосы и увидела, как выступившая на губах кровь чуть пузырится от слабого дыхания.
— О да! — тихо проговорила Саломея. — Эта голова подойдет. Лучше, чем любая другая!
Плаху поставили в центре комнаты, и Хакон, чувствуя, как из уголка его глаза выкатывается слезинка, бережно положил на нее голову Жана. Чибо встал, подошел ближе и заглянул в остекленевшие глаза француза. Он держал кисть Анны Болейн, поглаживая ее, словно домашнего зверька.
— Как это уместно, Жан Ромбо, что ты умираешь таким образом. И умираешь ради того, чтобы доставить мне удовольствие. — Чибо вернулся на свое кресло, положил руку королевы на стол и приказал: — Руби, палач!
Последнее слово вернуло Жана к жизни, как будто обращение было адресовано ему самому, однако он не мог отличить новый сон от той грезы, которую оставил на противоположной стороне сознания, потому что в обеих фигурировали одни и те же люди. Он находился в Монтепульчиано, своем прибежище, и свет полной луны играл на прекрасном обнаженном теле Бекк. И теперь, в видении, ожидавшем его по пробуждении, она снова оказалась над ним, почти такая же обнаженная. Только волосы у нее отросли и стали темнее. Неужели со времени их последней встречи прошло так много времени? Однако ничто не могло изменить ее красоты.
В его видении рядом с ним стоял и Хакон. Хотя на нем была маска палача, а из-под нее выбивались черные волосы, это мог быть только скандинав. Жана на секунду обеспокоило то, что Бекк обнажилась при нем, но потом он увидел, как из мешка извлекли топор, и понял, что его спутник явился наконец прервать его мучения. Жан начал ожидать падения топора — и перехода в тот мир, где его встретят дорогие усопшие.
Это был тот самый топор. Генрих поначалу решил, что его беспокойство вызвано только тем, что архиепископ лишил его возможности собственноручно убить своего врага. Но когда он увидел поднятый топор, то мгновенно вспомнил, где видел это оружие раньше. И несмотря на маску с прорезями и накладные черные волосы, узнал скандинава.
— Нет!
Генрих стоял на другой стороне комнаты, за креслом своего господина, и броситься вперед ему помешал архиепископ, который в своем возбуждении вскочил на ноги.
Бекк стянула шнур с талии и нашла на нем петлю, заранее подготовленную для пальцев. Ухватив узел на другом конце, она запустила руку в карман балахона Хакона и достала камень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121