У нас никогда не было возможности быть добрыми супругами. Мы оба были слишком упрямы, слишком подозрительны, но теперь я не отдам нашего счастья.
Ему в этот момент хотелось сказать гораздо больше, просить у нее прощения за прошлые обиды, но все слова сейчас казались слишком мелкими. Он встал и поднял ее на руки. Ее руки обвили его шею. Ей было тяжело дышать, но она была счастлива свернуться клубочком в его объятиях. Он зарылся щекой в ее волосы.
– Мы плечом к плечу встретим все беды. Что бы ни случилось, я больше никогда не оставлю вас. Я люблю вас.
В ее ответе, ему послышалось, звучали слезы.
– И я люблю вас, Филипп. Даже когда я думала, что вы мне изменяете, я не переставала любить вас.
Филипп пронес ее через комнату и посадил на кровать. Там они и замерли, в тишине, прижавшись друг к другу. Она положила голову на его плечо.
Зачем он расставался с ней? Пусть она даже просила, потом умоляла и, наконец, потребовала, ему не следовало делать это. А теперь у них так мало времени…
Ее голос прервал его размышления:
– Обещайте мне кое-что, Филипп.
Он погладил локон на ее плече.
– Что?
– Если я умру, а ребенок выживет, пообещайте, что расскажете ему, как мне не хотелось покидать его. Поклянитесь, что каждый день будете говорить нашему ребенку, как сильно я его любила.
Он мягко остановил ее.
– Вы сами расскажете ему об этом.
Анна-Мария сжала его руку.
– Когда я была маленькой, недостаточно, впрочем, взрослой, чтобы понимать, что у других есть отец с матерью, я возненавидела своих родителей за то, что они умерли и бросили меня одну. Сестры-монахини неустанно твердили мне, что они на небесах и как на небесах им хорошо. Я думала, что родители предпочли жизнь на небесах жизни со мной. – Она дрожала. – Я была так сердита и на них, и на бога. Но я никогда и никому не говорила об этом, и никто и никогда не сказал мне о том, что мои родители не хотели бросать меня. – Она подняла глаза и взмолилась: – Если наш ребенок останется жив, обещайте мне, что каждый день будете рассказывать ему о том, как я его любила, и о том, что не хотела бросать его.
– Обещаю. – Филипп крепче прижал ее к себе, непролитые слезы жгли ему глаза.
Все эти годы она носила в себе тайную боль, что она – брошенный ребенок, не зная об ужасном убийстве родителей. Теперь она сама оказалась перед лицом смерти, но все ее мысли были сосредоточены на ребенке, и это значит, что она любит его больше жизни. Филипп ласково тронул губами нежные волны ее волос.
– Обещаю.
Когда появилась Сюзанна с завтраком на подносе, Энни уже была на ногах. Домоправительница покачала головой и нахмурилась:
– Вашей милости нельзя вставать с постели. А где Мари? Клянусь, этой девчонки никогда не бывает там, где ей положено быть.
– Я послала ее к воротам высматривать доктора.
– Это мог бы сделать и любой из моих ребятишек, – Сюзанна критически вглядывалась в нее. – Мари не следовало бы разрешать вашей милости вставать, а уж тем более оставлять вас без присмотра.
Поглаживая поясницу, Энни проворчала:
– Я едва могу дышать, когда я лежу, сколько бы подушек ни положила для опоры. И сегодня с утра спина особенно беспокоит меня. Когда я хожу, мне хоть немного полегче.
Сюзанна переставила завтрак с подноса на столик у окна, затем пододвинула к нему кресло для своей хозяйки. Когда Энни опустилась в кресло, домоправительница весело заметила:
– Через какие-то три или четыре недели ваша милость сможет сама укладывать младенца спать.
Энни вздохнула.
– Еще три недели. – Она с сомнением посмотрела на суп. Последнее время всякий раз, когда она ела или пила что-нибудь – даже воду, – ребенок отплясывал у нее в животе джигу. Скорей бы. – Никаких сообщений не было? – Энни знала ответ, но не удержалась от вопроса.
Домоправительница насупилась:
– Пока нет. Но вы не беспокойтесь, ваша милость. Доктор скоро будет, и, как только он появится, мы тут же пошлем его к вам.
– А монсеньор герцог собирается на верховую прогулку?
– Нет. Его милость сказал Жаку, что не будет отлучаться из дома, пока не родится ребенок.
В их разговор ворвался голос Филиппа:
– Какие уж тут верховые прогулки! – Энни подняла глаза и увидела мужа, стоящего в дверях. Он широко улыбнулся. – Можно войти?
При взгляде на него ее охватило теплое чувство.
– Конечно. Вы же знаете, что можете не ждать приглашения.
Филипп пересек комнату, повернул стул спинкой к столу напротив нее и сел на него верхом. Он старался казаться беззаботным, но ей-то было видно, как он беспокоится.
– Как вы сегодня себя чувствуете, Энни?
Она любила, когда он ее так называл. Улыбнувшись, она ответила:
– Как обычно, ужасно огромной. – Она поднесла ко рту ложку супа, но выронила ее из-за сильного приступа боли.
Филипп вздрогнул.
– Что случилось?
– Какая я неуклюжая. – Смущенная, Энни промокнула салфеткой пролитый суп. – Ну вот, теперь я испачкала свой халат. У меня остался только один такого огромного размера.
– Черт с ним, с халатом. До конца недели мы сделаем еще три таких. – Он настороженно прищурился. – Но это вовсе не неуклюжесть. Я умею заметить боль.
Энни сжала губы, слезы брызнули у нее из глаз. Она устала, и ей было так плохо. Попытка соблюдать приличия оказалась ей не по силам. Она закрыла глаза и дала волю слезам.
– Это все моя спина. Она болит уже несколько недель, но сегодня ночью я ни на миг не смогла заснуть. – Она открыла глаза и, словно извиняясь, улыбнулась, но слезы продолжали течь. – Я думаю, ребенок стал таким большим, что пытается отодвинуть мои кости, чтобы освободить себе побольше места.
– Бедная Энни. – Филипп встал и помог ей подняться на ноги. – Не плачьте. Вам лучше прилечь, а я разотру.
В который раз за эту неделю, которая прошла со дня их примирения, Энни возблагодарила бога за такого мужа. Филипп утешал ее и заботился о ней – по несколько часов читал ей вслух, гулял по вечерам, когда становилось попрохладнее, играл с ней в шахматы. Он даже выучил ее египетской настольной игре под названием «Камешки» и потом смеялся с ней вместе, когда она уже преуспела в ней настолько, что стала обыгрывать его. С ним было в равной степени уютно и в тишине, и во время бесед; он всегда находился рядом, когда ей было нужно.
А сейчас он был ей очень нужен. Ее грудь сдавил спазм, и, когда слезы перестали течь, она сжалась в его объятиях и позволила повести себя к постели. На полпути она вдруг почувствовала странную слабость, и по ее ногам потекла теплая влага.
Она в ужасе взглянула вниз.
– О боже!
Филипп только глянул и тут же позвал:
– Сюзанна! Скорее сюда!
Сюзанна ворвалась в комнату и сразу все поняла.
– Успокойтесь, ваша милость. Просто отошли воды, вот и все.
– И что это значит?
Ее вымученная улыбка никого не обманула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Ему в этот момент хотелось сказать гораздо больше, просить у нее прощения за прошлые обиды, но все слова сейчас казались слишком мелкими. Он встал и поднял ее на руки. Ее руки обвили его шею. Ей было тяжело дышать, но она была счастлива свернуться клубочком в его объятиях. Он зарылся щекой в ее волосы.
– Мы плечом к плечу встретим все беды. Что бы ни случилось, я больше никогда не оставлю вас. Я люблю вас.
В ее ответе, ему послышалось, звучали слезы.
– И я люблю вас, Филипп. Даже когда я думала, что вы мне изменяете, я не переставала любить вас.
Филипп пронес ее через комнату и посадил на кровать. Там они и замерли, в тишине, прижавшись друг к другу. Она положила голову на его плечо.
Зачем он расставался с ней? Пусть она даже просила, потом умоляла и, наконец, потребовала, ему не следовало делать это. А теперь у них так мало времени…
Ее голос прервал его размышления:
– Обещайте мне кое-что, Филипп.
Он погладил локон на ее плече.
– Что?
– Если я умру, а ребенок выживет, пообещайте, что расскажете ему, как мне не хотелось покидать его. Поклянитесь, что каждый день будете говорить нашему ребенку, как сильно я его любила.
Он мягко остановил ее.
– Вы сами расскажете ему об этом.
Анна-Мария сжала его руку.
– Когда я была маленькой, недостаточно, впрочем, взрослой, чтобы понимать, что у других есть отец с матерью, я возненавидела своих родителей за то, что они умерли и бросили меня одну. Сестры-монахини неустанно твердили мне, что они на небесах и как на небесах им хорошо. Я думала, что родители предпочли жизнь на небесах жизни со мной. – Она дрожала. – Я была так сердита и на них, и на бога. Но я никогда и никому не говорила об этом, и никто и никогда не сказал мне о том, что мои родители не хотели бросать меня. – Она подняла глаза и взмолилась: – Если наш ребенок останется жив, обещайте мне, что каждый день будете рассказывать ему о том, как я его любила, и о том, что не хотела бросать его.
– Обещаю. – Филипп крепче прижал ее к себе, непролитые слезы жгли ему глаза.
Все эти годы она носила в себе тайную боль, что она – брошенный ребенок, не зная об ужасном убийстве родителей. Теперь она сама оказалась перед лицом смерти, но все ее мысли были сосредоточены на ребенке, и это значит, что она любит его больше жизни. Филипп ласково тронул губами нежные волны ее волос.
– Обещаю.
Когда появилась Сюзанна с завтраком на подносе, Энни уже была на ногах. Домоправительница покачала головой и нахмурилась:
– Вашей милости нельзя вставать с постели. А где Мари? Клянусь, этой девчонки никогда не бывает там, где ей положено быть.
– Я послала ее к воротам высматривать доктора.
– Это мог бы сделать и любой из моих ребятишек, – Сюзанна критически вглядывалась в нее. – Мари не следовало бы разрешать вашей милости вставать, а уж тем более оставлять вас без присмотра.
Поглаживая поясницу, Энни проворчала:
– Я едва могу дышать, когда я лежу, сколько бы подушек ни положила для опоры. И сегодня с утра спина особенно беспокоит меня. Когда я хожу, мне хоть немного полегче.
Сюзанна переставила завтрак с подноса на столик у окна, затем пододвинула к нему кресло для своей хозяйки. Когда Энни опустилась в кресло, домоправительница весело заметила:
– Через какие-то три или четыре недели ваша милость сможет сама укладывать младенца спать.
Энни вздохнула.
– Еще три недели. – Она с сомнением посмотрела на суп. Последнее время всякий раз, когда она ела или пила что-нибудь – даже воду, – ребенок отплясывал у нее в животе джигу. Скорей бы. – Никаких сообщений не было? – Энни знала ответ, но не удержалась от вопроса.
Домоправительница насупилась:
– Пока нет. Но вы не беспокойтесь, ваша милость. Доктор скоро будет, и, как только он появится, мы тут же пошлем его к вам.
– А монсеньор герцог собирается на верховую прогулку?
– Нет. Его милость сказал Жаку, что не будет отлучаться из дома, пока не родится ребенок.
В их разговор ворвался голос Филиппа:
– Какие уж тут верховые прогулки! – Энни подняла глаза и увидела мужа, стоящего в дверях. Он широко улыбнулся. – Можно войти?
При взгляде на него ее охватило теплое чувство.
– Конечно. Вы же знаете, что можете не ждать приглашения.
Филипп пересек комнату, повернул стул спинкой к столу напротив нее и сел на него верхом. Он старался казаться беззаботным, но ей-то было видно, как он беспокоится.
– Как вы сегодня себя чувствуете, Энни?
Она любила, когда он ее так называл. Улыбнувшись, она ответила:
– Как обычно, ужасно огромной. – Она поднесла ко рту ложку супа, но выронила ее из-за сильного приступа боли.
Филипп вздрогнул.
– Что случилось?
– Какая я неуклюжая. – Смущенная, Энни промокнула салфеткой пролитый суп. – Ну вот, теперь я испачкала свой халат. У меня остался только один такого огромного размера.
– Черт с ним, с халатом. До конца недели мы сделаем еще три таких. – Он настороженно прищурился. – Но это вовсе не неуклюжесть. Я умею заметить боль.
Энни сжала губы, слезы брызнули у нее из глаз. Она устала, и ей было так плохо. Попытка соблюдать приличия оказалась ей не по силам. Она закрыла глаза и дала волю слезам.
– Это все моя спина. Она болит уже несколько недель, но сегодня ночью я ни на миг не смогла заснуть. – Она открыла глаза и, словно извиняясь, улыбнулась, но слезы продолжали течь. – Я думаю, ребенок стал таким большим, что пытается отодвинуть мои кости, чтобы освободить себе побольше места.
– Бедная Энни. – Филипп встал и помог ей подняться на ноги. – Не плачьте. Вам лучше прилечь, а я разотру.
В который раз за эту неделю, которая прошла со дня их примирения, Энни возблагодарила бога за такого мужа. Филипп утешал ее и заботился о ней – по несколько часов читал ей вслух, гулял по вечерам, когда становилось попрохладнее, играл с ней в шахматы. Он даже выучил ее египетской настольной игре под названием «Камешки» и потом смеялся с ней вместе, когда она уже преуспела в ней настолько, что стала обыгрывать его. С ним было в равной степени уютно и в тишине, и во время бесед; он всегда находился рядом, когда ей было нужно.
А сейчас он был ей очень нужен. Ее грудь сдавил спазм, и, когда слезы перестали течь, она сжалась в его объятиях и позволила повести себя к постели. На полпути она вдруг почувствовала странную слабость, и по ее ногам потекла теплая влага.
Она в ужасе взглянула вниз.
– О боже!
Филипп только глянул и тут же позвал:
– Сюзанна! Скорее сюда!
Сюзанна ворвалась в комнату и сразу все поняла.
– Успокойтесь, ваша милость. Просто отошли воды, вот и все.
– И что это значит?
Ее вымученная улыбка никого не обманула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95