— Давай-ка я тебя буду учить шотландскому языку. Для начала прочту тебе стишок.
Маккензи объяснил значение некоторых слов и начал нараспев:
— Зачем же, Дэви, милый друг,
Нам скорбью омрачать досуг,
Покоя краткий час?
А коль в беду мы попадем,
И в ней мы доброе найдем,
Как видел я не раз.
Пускай беда нам тяжела,
Но в ней ты узнаёшь,
Как отличать добро от зла,
Где правда и где ложь.

Умолкнув, Маккензи окинул Эйприл выразительным взглядом и после короткой паузы добавил:
— Это Роберт Бернс написал, великий шотландский поэт.
Эйприл была потрясена. Маккензи проявил себя с совершенно неожиданной стороны. Его ум, такт и деликатность сразили ее наповал. Он это почувствовал и, как говорится, сменил гнев на милость: в продолжение этого необыкновенного вечера шутил, улыбался, словом, вел себя раскованно.
Эйприл ждала ночи. Она надеялась, что сегодня они заснут в объятиях друг друга. Выражение лица Маккензи ее в этом убеждало. Однако он положил счастливого, полусонного Дэйви, как всегда, на кровать, а потом, не говоря ни слова, устроил себе лежбище из одеял возле очага.
Эйприл опечалилась, но в глубине души все же теплилась надежда, что в скором времени все изменится. Наверняка песенка про Лягушку и Мышь была спета им неспроста.
Очищенную шкуру Маккензи погрузил в чан с водой, добавил золы. Сказал, что, когда шкура обезжирится, придется еще поработать над ней.
В шесть рук они ее мяли, колотили, когда она высохла. Наконец, к изумлению Эйприл, он разложил на столе кусок великолепно выделанной кожи. Спустя четверть часа перед ней лежали заготовки для новой пары мокасин.
Эйприл приступила к священнодействию — опустившись на тюфячок возле очага, с величайшей осторожностью начала прокалывать шилом едва заметные насечки по краям заготовок. И только потом стала соединять голенища, верх и подошвы упругими и прочными высушенными жилами.
Время от времени Эйприл поглядывала на Маккензи. Он сидел с Дэйви на полу и обучал его шотландскому говору. Она прислушивалась. Длинное стихотворение о каких-то двух собачках поставило ее в тупик. Как ни старалась, она не смогла уловить смысл, а Дэйви кивал темноволосой головенкой и улыбался. Оказывается, ее сынишке было все понятно.
— Бобби Бернс, — сказал Маккензи, оглянувшись на нее. — Я учился читать по книге его стихов и по Библии. Можно сказать, с ними вырос. — Лицо Маккензи озарилось горделивой улыбкой. — А Бернса помню наизусть. Он как бы мой близкий друг.
Сердце Эйприл возликовало, поскольку такого пространного комментария она давно уже не слышала. Правда, сведений о его жизни в прошлом она так и не получила, поэтому спросила:
— Вас читать учил отец?
И тут же пожалела об этом. Маккензи погасил улыбку и повернулся к Дэйви, бросив коротко:
— Да, отец.
— А он здесь долго жил? — спросила она ласковым голосом.
— Я здесь родился. — Маккензи ушел от ответа.
— А ваша мать? — Эйприл решила не отступать, хотя и видела, что он недоволен.
В конце концов, разве можно понять человека, если ничего не известно о его прошлом? Возможно, в детстве и юности случилось нечто такое, что сказалось только теперь. А иначе как понять его упорное нежелание принять ее любовь?
— Она умерла, когда мне было столько же, сколько теперь Дэйви. — Обдав Эйприл ледяным взглядом, Маккензи поднялся с пола и направился к двери. — Пойду за дровами.
Это была очередная увертка, поскольку сухие поленья лежали горкой по обе стороны очага.
— Маккензи… — произнесла Эйприл жалобно. — Маккензи… — повторила она, не зная, что сказать.
Он задержался у порога.
— Наденьте полушубок, — распорядился он приказным тоном.
Эйприл бросилась одеваться. Дэйви тоже вскочил, но Маккензи покачал головой, дав мальчику понять, что следует остаться дома. Дэйви молча кивнул.
На улице подмораживало. Светила полная луна, на темно-синем небе перемигивались звездочки. Воздух был прозрачен и свеж. Эйприл взяла Маккензи за руку — к ее удивлению, он отнесся к этому жесту спокойно. Однако она понимала, что это ровным счетом ничего не значит.
Они зашагали к опушке леса, там Маккензи остановился. Эйприл подняла на него глаза и поняла, что мыслями он не с ней. На его лице отразилось раздумье — на переносице пролегла глубокая складка, вокруг рта обозначились жесткие морщины.
— Маккензи, простите меня. Не стоило мне приставать к вам с расспросами, — сказала она вполголоса.
Он тут же отстранил ее руку, а свои сцепил за спиной.
— Мой отец, — начал он свой рассказ, — был человеком трудной судьбы. Он происходил из старинного дворянского рода, потерявшего все в безуспешной борьбе за восстановление шотландской династии Стюартов на английском престоле. Спасая жизнь, мои предки бежали в Америку. Нелегко пришлось моему отцу. Набедствовался, наголодался. В конце концов решил поселиться в горах. Горы… напоминали ему о далекой родине. Жил уединенно. Горечь, обида терзали его. Мне кажется, он никого не любил. Не смог полюбить…
— А ваша мать?
— Она родом из племени шошонов. Команчи выкрали ее, сделали рабыней. А потом продали моему отцу. Вернее, обменяли на лошадь. Для отца она всю жизнь оставалась наложницей, служанкой. И не более того. Моя мать все время молчала. Прожила жизнь молча. А потом умерла. Думаю, она видела в смерти избавление от тягот. Так что я испытываю… горькое одиночество… с детства. — Маккензи поморщился. — Отец приучал меня к нелегкой жизни в горах. Выучил читать и писать. Ему нужен был помощник. Он отправлял меня торговать шкурами. Был уверен, что сын не обманет. Научил играть на волынке. Мог часами слушать шотландские мелодии. В те минуты, судя по всему, воображал себя шотландским лордом… — Вспыхнув до корней волос, он с жаром воскликнул: — Эйприл, теперь вы понимаете меня? Я-то надеялся: есть у меня долина, заживу нормальной, человеческой жизнью. Разорву наконец этот замкнутый круг. А что получилось? Буду доживать свой век, как отец, скрываясь от закона. Такая жизнь не для Дэйви. И не для вас.
Голос его дрогнул, а Эйприл почувствовала, как по щеке скатилась слеза. Одна, вторая… Господи, она понятия не имела, что довелось ему испытать! Одиночество при живых родителях, полное отсутствие материнской и отцовской любви…
— Но вы совсем не такой, как ваш отец. Дэйви просто купается в вашей любви и внимании к нему… Не лишайте его того, чего были лишены сами.
— Вы что же, полагаете, я этого хочу? — Из груди Маккензи вырвался всхлип, похожий на стон. — Я не способен причинить кому-либо зло… но…
Эйприл не дала ему договорить:
— Маккензи, я люблю вас. Никогда не думала, что можно так сильно любить. — Она провела ладонью по его щеке. — Я не переживу разлуки.
Маккензи глянул на нее, и у него защемило сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51