Потом покосился на рану Маккензи и сморщился, готовый заплакать.
— Сынок, поторапливайся! — Эйприл протянула ему лоскут, которым прихватывала рукоятку ножа. — Намочи эту тряпку в ручье. Нам надо умыть Маккензи. Видишь, сколько крови.
— Мамочка, а он не умрет? — спросил мальчуган дрожащим голосом и всхлипнул. — Это я виноват во всем. Я… — добавил он и заплакал навзрыд.
Эйприл обняла его, прижала к себе.
— Перестань плакать, сынок! Будь мужчиной, таким, как Маккензи. Все будет хорошо! Он непременно поправится. Вот увидишь! Мы с тобой не дадим ему умереть. Договорились?
— Да, мамочка.
— Ну и умница! А в том, что случилось, твоей вины нет. Давай беги за водой!
Дэйви схватил кувшин и побежал к ручью. А Эйприл, глядя ему вслед, задумалась.
Во всем виновата она сама. Ну почему, почему не взяла с собой кольт? Растяпа. Не появись Маккензи вовремя, потеряла бы сына. Страшно подумать!
Она перевела взгляд на раненого. Не задумываясь бросился с ножом на огромного зверя. А если с ним случится непоправимое?
Эйприл уже не вспоминала ни о том, что в форте Дефайенс ее и Дэйви ждет отец, ни о том, что, если бы не Маккензи, она давно была бы дома. Иные мысли тревожили ее. Грудь теснили неведомые прежде чувства.
— Живи, Маккензи. Слышишь? Только не умирай, — повторяла она как заклинание. — Пришла пора радоваться жизни, любить… Тебе будет трудно в это поверить, но я знаю, все будет хорошо. Мы вместе, вместе, Маккензи, пойдем навстречу новой жизни. Живи, Маккензи, слышишь?
Едва лишь раскаленное лезвие ножа коснулось раны, Маккензи почувствовал такую боль, какой никогда прежде испытывать не доводилось. Показалось, будто какая-то адская сила пытается разорвать его тело на части. Дыхание прервалось, к горлу подступил крик. До боли в суставах сжав в ладони камень, он пальцами другой руки стал царапать землю. В нос ударил запах паленого мяса, и сразу же возникло ощущение, будто он заживо горит в огне. Мертвой хваткой он сжал зубами деревяшку, подавляя желание выплеснуть жестокую боль утробным воплем.
И в тот же миг ему почудилось, будто он опускается в глухое и темное ущелье. Неужели наступает благословенное беспамятство? — мелькнула молнией мысль, выскользнувшая из сумятицы сумеречного сознания.
И тут же встрепенулся разум: нельзя! смертельно! назад! И ни шагу туда, где тьма, забвение, где всегда одиночество… и только тлен, тлен, тлен… в вечном царстве теней. Жи-ви-жи-ви-жи-ви! — отчаянно заколотилось сердце, ощутившее поддержку разума. И Маккензи, уже падающий в бездонную пропасть, чудом удержался на уступе темного провала. Какое-то время его поддерживал шепоток тихого голоса, обещающего земные радости. Слы-шишь-слы-шишь-слы-шишь? — билось сердце, пытаясь удержать сознание, покидающее истерзанное болью тело. Всколыхнулись дремавшие — то ли в сердце, то ли в душе — чувства и вынесли сознание навстречу тихим словам, которые он слышал, но не до конца осознавал.
И стало ему казаться, будто он в раскаленном горниле. Нестерпимый жар наплывал, обволакивал его вязким, влажным маревом. Хотелось выскочить из липучего пекла, но что-то мешало ему сделать это, наваливалось, давило… А через мгновение злые когтистые лапы уже рвали его бок, острые как нож клыки выгрызали больные куски. Он все силился вскочить, убежать, но не получалось — когти остервенело терзали его и не отпускали.
Наконец ему удалось приподнять веки. Кто же это держит его за плечи и не дает подняться? На него в упор смотрели синие глаза, полные сострадания и нежности.
— Долго ли я… — сумел он прошелестеть. Саднящие, распухшие губы плохо слушались, а язык и вовсе повиновался с трудом.
— Целую вечность, — прошептала Эйприл и поморщилась при виде гримасы боли, исказившей его лицо.
— Надо… необходимо… — Маккензи сделал попытку приподняться, но повалился плашмя и застонал.
— Не смейте вставать! Лежите спокойно, умоляю. Пусть рана затянется. И берегите силы. Без вас мы пропадем.
Эйприл сопроводила эти слова беспомощной улыбкой. Она уже уяснила, что это единственный довод, с которым Маккензи обязательно посчитается.
Он лежал на спине, стараясь осмыслить услышанное. Собственно, ничего другого ему не оставалось: невероятная слабость лишила его последних сил. Неожиданно он почувствовал, что замерзает. А уже через мгновение знобкая лихорадка трепала его с чудовищным остервенением.
«Какие неожиданные сюрпризы подбрасывает жизнь, — размышлял он, сотрясаемый ознобом. — Лежу пластом и ничем не могу помочь этой хрупкой женщине…»
Эйприл действовала быстро и сноровисто. Укрыв его всеми имеющимися в наличии одеялами, захлопотала у костра, вороша угли. Потом принесла кучу хвороста. Огонь запылал ярче. Он следил за ней глазами. Когда она подошла к нему, всмотрелся в ее лицо. И задумался, увидев в глазах неведомое ему прежде сияние то ли внутренней силы, то ли непреклонности. Но тогда как объяснить покорность, появившуюся в манере ее поведения? Да, именно покорность. Почему он этого раньше не замечал? Может, оттого, что теперь сам вынужден подчиняться ей? Мысль о том, что в столь опасный момент он совсем беспомощен, привела его в ярость. Надо встать, бездействие губительно. Он сделал резкое движение, и сразу же в бок стрелой вонзилась острая боль. Тяжелая тьма, липкая, соленая на вкус, окутала его, свет померк.
… Маккензи целые сутки был в беспамятстве. Ему казалось, будто он то проваливается в трещину ледника, вмерзая в его ледяные бока, то вдруг оказывается на солнцепеке, а рядом почему-то полыхает костер.
Эйприл не отходила от него. Вытирала пот, смачивала водой запекшиеся губы.
Дэйви бегал к ручью за водой. Собирал валежник.
Ночь прошла тревожно.
К утру Маккензи лучше не стало.
Он все время что-то бормотал, но Эйприл не могла разобрать, что именно. Его гортанный шотландский акцент усилился, и выделить хоть какие-либо слова в нагромождении звуков было совершенно невозможно.
Ничего-то она о нем не знает! — вздохнула Эйприл. Откуда родом, каковы пристрастия, вкусы? Почему оказался на службе у военных, если, судя по всему, ни во что их не ставит? При случае надо будет обязательно выяснить ответы на все эти вопросы.
Маккензи вдруг стал что-то выкрикивать. Метался, как бы стараясь сбросить невидимые путы.
— Здесь только женщины и дети, женщины и дети… — удалось ей разобрать. — Уберите руки! Отпустите меня! Изверги… звери. Вы за это ответите… ответите…
Эйприл поправляла повязку, уговаривала, успокаивала. Заставляла лежать, а он все вскидывался. Наконец успокоился.
Эйприл молча смотрела на него. Господи, сколько душевной муки, невысказанной сердечной боли скрыто за кажущимся спокойствием и жизнестойкостью! — подумала она, глотая тихие слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Сынок, поторапливайся! — Эйприл протянула ему лоскут, которым прихватывала рукоятку ножа. — Намочи эту тряпку в ручье. Нам надо умыть Маккензи. Видишь, сколько крови.
— Мамочка, а он не умрет? — спросил мальчуган дрожащим голосом и всхлипнул. — Это я виноват во всем. Я… — добавил он и заплакал навзрыд.
Эйприл обняла его, прижала к себе.
— Перестань плакать, сынок! Будь мужчиной, таким, как Маккензи. Все будет хорошо! Он непременно поправится. Вот увидишь! Мы с тобой не дадим ему умереть. Договорились?
— Да, мамочка.
— Ну и умница! А в том, что случилось, твоей вины нет. Давай беги за водой!
Дэйви схватил кувшин и побежал к ручью. А Эйприл, глядя ему вслед, задумалась.
Во всем виновата она сама. Ну почему, почему не взяла с собой кольт? Растяпа. Не появись Маккензи вовремя, потеряла бы сына. Страшно подумать!
Она перевела взгляд на раненого. Не задумываясь бросился с ножом на огромного зверя. А если с ним случится непоправимое?
Эйприл уже не вспоминала ни о том, что в форте Дефайенс ее и Дэйви ждет отец, ни о том, что, если бы не Маккензи, она давно была бы дома. Иные мысли тревожили ее. Грудь теснили неведомые прежде чувства.
— Живи, Маккензи. Слышишь? Только не умирай, — повторяла она как заклинание. — Пришла пора радоваться жизни, любить… Тебе будет трудно в это поверить, но я знаю, все будет хорошо. Мы вместе, вместе, Маккензи, пойдем навстречу новой жизни. Живи, Маккензи, слышишь?
Едва лишь раскаленное лезвие ножа коснулось раны, Маккензи почувствовал такую боль, какой никогда прежде испытывать не доводилось. Показалось, будто какая-то адская сила пытается разорвать его тело на части. Дыхание прервалось, к горлу подступил крик. До боли в суставах сжав в ладони камень, он пальцами другой руки стал царапать землю. В нос ударил запах паленого мяса, и сразу же возникло ощущение, будто он заживо горит в огне. Мертвой хваткой он сжал зубами деревяшку, подавляя желание выплеснуть жестокую боль утробным воплем.
И в тот же миг ему почудилось, будто он опускается в глухое и темное ущелье. Неужели наступает благословенное беспамятство? — мелькнула молнией мысль, выскользнувшая из сумятицы сумеречного сознания.
И тут же встрепенулся разум: нельзя! смертельно! назад! И ни шагу туда, где тьма, забвение, где всегда одиночество… и только тлен, тлен, тлен… в вечном царстве теней. Жи-ви-жи-ви-жи-ви! — отчаянно заколотилось сердце, ощутившее поддержку разума. И Маккензи, уже падающий в бездонную пропасть, чудом удержался на уступе темного провала. Какое-то время его поддерживал шепоток тихого голоса, обещающего земные радости. Слы-шишь-слы-шишь-слы-шишь? — билось сердце, пытаясь удержать сознание, покидающее истерзанное болью тело. Всколыхнулись дремавшие — то ли в сердце, то ли в душе — чувства и вынесли сознание навстречу тихим словам, которые он слышал, но не до конца осознавал.
И стало ему казаться, будто он в раскаленном горниле. Нестерпимый жар наплывал, обволакивал его вязким, влажным маревом. Хотелось выскочить из липучего пекла, но что-то мешало ему сделать это, наваливалось, давило… А через мгновение злые когтистые лапы уже рвали его бок, острые как нож клыки выгрызали больные куски. Он все силился вскочить, убежать, но не получалось — когти остервенело терзали его и не отпускали.
Наконец ему удалось приподнять веки. Кто же это держит его за плечи и не дает подняться? На него в упор смотрели синие глаза, полные сострадания и нежности.
— Долго ли я… — сумел он прошелестеть. Саднящие, распухшие губы плохо слушались, а язык и вовсе повиновался с трудом.
— Целую вечность, — прошептала Эйприл и поморщилась при виде гримасы боли, исказившей его лицо.
— Надо… необходимо… — Маккензи сделал попытку приподняться, но повалился плашмя и застонал.
— Не смейте вставать! Лежите спокойно, умоляю. Пусть рана затянется. И берегите силы. Без вас мы пропадем.
Эйприл сопроводила эти слова беспомощной улыбкой. Она уже уяснила, что это единственный довод, с которым Маккензи обязательно посчитается.
Он лежал на спине, стараясь осмыслить услышанное. Собственно, ничего другого ему не оставалось: невероятная слабость лишила его последних сил. Неожиданно он почувствовал, что замерзает. А уже через мгновение знобкая лихорадка трепала его с чудовищным остервенением.
«Какие неожиданные сюрпризы подбрасывает жизнь, — размышлял он, сотрясаемый ознобом. — Лежу пластом и ничем не могу помочь этой хрупкой женщине…»
Эйприл действовала быстро и сноровисто. Укрыв его всеми имеющимися в наличии одеялами, захлопотала у костра, вороша угли. Потом принесла кучу хвороста. Огонь запылал ярче. Он следил за ней глазами. Когда она подошла к нему, всмотрелся в ее лицо. И задумался, увидев в глазах неведомое ему прежде сияние то ли внутренней силы, то ли непреклонности. Но тогда как объяснить покорность, появившуюся в манере ее поведения? Да, именно покорность. Почему он этого раньше не замечал? Может, оттого, что теперь сам вынужден подчиняться ей? Мысль о том, что в столь опасный момент он совсем беспомощен, привела его в ярость. Надо встать, бездействие губительно. Он сделал резкое движение, и сразу же в бок стрелой вонзилась острая боль. Тяжелая тьма, липкая, соленая на вкус, окутала его, свет померк.
… Маккензи целые сутки был в беспамятстве. Ему казалось, будто он то проваливается в трещину ледника, вмерзая в его ледяные бока, то вдруг оказывается на солнцепеке, а рядом почему-то полыхает костер.
Эйприл не отходила от него. Вытирала пот, смачивала водой запекшиеся губы.
Дэйви бегал к ручью за водой. Собирал валежник.
Ночь прошла тревожно.
К утру Маккензи лучше не стало.
Он все время что-то бормотал, но Эйприл не могла разобрать, что именно. Его гортанный шотландский акцент усилился, и выделить хоть какие-либо слова в нагромождении звуков было совершенно невозможно.
Ничего-то она о нем не знает! — вздохнула Эйприл. Откуда родом, каковы пристрастия, вкусы? Почему оказался на службе у военных, если, судя по всему, ни во что их не ставит? При случае надо будет обязательно выяснить ответы на все эти вопросы.
Маккензи вдруг стал что-то выкрикивать. Метался, как бы стараясь сбросить невидимые путы.
— Здесь только женщины и дети, женщины и дети… — удалось ей разобрать. — Уберите руки! Отпустите меня! Изверги… звери. Вы за это ответите… ответите…
Эйприл поправляла повязку, уговаривала, успокаивала. Заставляла лежать, а он все вскидывался. Наконец успокоился.
Эйприл молча смотрела на него. Господи, сколько душевной муки, невысказанной сердечной боли скрыто за кажущимся спокойствием и жизнестойкостью! — подумала она, глотая тихие слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51