Время от времени Квинт находил ее жалкие сбережения, бил до потери сознания, после чего спускал деньги на выпивку и игру.
В доме, где они жили, была только одна спальня. Ханна спала в кухне на полу, на тюфяке; здесь в зимние холода было теплее, чем где-либо в доме. От комнаты, в которой спали Сайлас Квинт и ее мать, Ханну отделяло всего несколько шагов. Сквозь щели в стенах можно было подглядывать. Ханна этим не занималась, но слышала каждое слово, произнесенное в соседней комнате. Девушка знала, когда они совокуплялись, когда Квинт бил мать по лицу, если она пыталась отказать ему в том, что он именовал своими «супружескими правами». Слышала, как они ссорились почти каждую ночь, как храпел пьяный Квинт и душераздирающе плакала мать.
Именно из такого ночного разговора Ханна узнала, что Квинт надумал заключить договор с Эймосом Стричем, хозяином постоялого двора, и отдать ее туда в услужение.
– Я не желаю об этом слышать, мистер Квинт, – возразила мать. – Это моя дочь! Сделать из моей родной дочери нечто вроде чернокожей рабыни!
– Да, она твоя дочь, женщина, но для меня-то она – лишний рот. Времена нынче тяжелые. Я работаю на износ, и все мало. Надо же, я думал, ты обрадуешься. Ее будут там кормить, у нее будет где спать и во что одеться. Это пока ей не исполнится двадцать один год. А к тому времени какой-нибудь молодой жеребец захочет на ней жениться. – В голосе Квинта зазвучали вкрадчивые нотки, что было ему совершенно не присуще, когда он разговаривал с женой.
– Ее заставят работать с утра до ночи. А в трактиры при постоялых дворах ходят всякие головорезы и уличный сброд!
– Стало быть, я – уличный сброд, да? – Раздался звук пощечины, и мать Ханны вскрикнула. – Прости, женушка. Просто ты меня малость рассердила, вот что. Но выхода у нас нет, видишь ли. Сквайр Стрич спишет мне все долги и снова откроет кредит.
– Ты погряз в долгах из-за пьянства, Сайлас Квинт! А теперь моя дочь должна продавать себя ради того, чтобы ты мог делать новые долги и вдоволь пить да играть!
Ханна слушала внимательно, затаив дыхание. Мать редко говорила с мужем в таком тоне; из нее давно выбили способность сопротивляться. Потом Ханна поняла: мать возражала Квинту только тогда, когда речь шла о ней, Ханне.
На этот раз Квинт не ударил ее.
– Мужчина должен чем-нибудь заниматься после работы, пока не ляжет спать. А девочке труд пойдет на пользу, неужто ты не понимаешь, женщина? Она по крайней мере хоть чему-то научится. Для девушки из трактира всегда найдется хорошее место, если она знает свое дело. Когда срок договора подойдет к концу, она будет зарабатывать пятьдесят шиллингов, если не больше. Так мы договорились?
– Нет, я не позволю…
Опять раздался звук пощечины.
– А мне и не требуется твоего разрешения! Дело уже сделано! Придержи язык, женщина. Мне нужно поспать.
Через минуту из спальни уже доносился храп Квинта. Мать сдавленно плакала.
Однако на другой день мать изменила свое мнение. А возможно, она просто решила, что спорить с мужем бесполезно. Ханне она сказала так:
– Может, оно и к лучшему, дочка. Лучше тебе быть подальше от этого дома. Я заметила, как посматривает в твою сторону Квинт…
Она вдруг замолчала, стиснув зубы, но Ханна все равно прекрасно поняла, что имеет в виду мать.
Внезапно Мэри Квинт обняла дочь, и Ханна ощутила на своей щеке ее слезы. Мать тяжело вздохнула:
– Многие женщины несчастны. Иногда я думаю, что Всевышний сотворил нас, женщин, чтобы наказать за что-то…
Ханна погладила жесткие волосы матери; она ее почти не слушала. А мать то умоляла Господа Бога, то укоряла его за свою горькую судьбу. Ханна прекрасно понимала, что мать права: женская доля очень, очень печальна…
И теперь, после унижения, испытанного утром, Ханне показалось, что она познала всю горечь женской доли. Но все-таки, может быть, ее мать права, утверждая, что ей лучше жить подальше от Квинта. Вряд ли здесь будет хуже, чем дома. Эту комнату на чердаке можно вычистить, а еды, наверное, тут будет побольше. Даже объедки со стола – и то лучше, чем пища, которую подавали у них дома, а мать сказала, что, если посетитель как следует выпьет, он может дать ей монету-другую.
Но потом Ханна вспомнила об Эймосе Стриче – о том, как он смотрел на нее, о том, как было противно, когда он положил руку ей на бедро; идя вслед за ней по лестнице. Он был почти такой же мерзкий, как Квинт, и ей показалось, что у него такие же грязные намерения. И кроме того, она отдана в услужение по договору, за долги. Ее положение теперь немногим отличается от положения чернокожей рабыни, привезенной в цепях из Африки. Именно мысль о рабстве заставила Ханну сопротивляться; она боролась до тех пор, пока наконец Квинт не приволок ее сюда на веревке.
С мужчинами порой так поступают, верно. Этой участи не избежал и мальчик, который возился внизу со шваброй. Но мужчина, если у него достанет смелости, все-таки в состоянии убежать, спастись. Его могут в конце концов поймать, привезти обратно в цепях и выпороть на глазах у всех, но в основном такие побеги удаются.
Но у девушки такой возможности нет. Если она попытается убежать, ее поймают, прежде чем она проделает несколько миль. И вернут обратно. Мужчина способен пробраться через леса, он может жить в дикой местности; если ему встретится кто-либо, он запросто скажет, что идет туда-то и туда-то, и ему скорее всего поверят.
Но женщина, незнакомка, одна? Она вызовет подозрения сразу же.
Ханна вздохнула. Ей ничего не остается – только попытаться увидеть в своем положении что-то хорошее. Просто здорово, что она освободится от Сайласа Квинта. А насчет Стрича она, может быть, ошибается. Вдруг он окажется добрым к ней, если она будет хорошо работать? Тогда с ней не случится ничего плохого.
Но если бы Ханна слышала разговор между ее отчимом и Эймосом внизу, в баре, она не была бы так спокойна.
Стрич, устроив повыше свою подагрическую ногу, курил трубку, испускавшую отвратительную вонь, а Квинт жадно заглатывал пиво. Он бы предпочел что-нибудь покрепче, но пока они со Стричем не договорились относительно Ханны, Квинт не решался ничего просить у хозяина постоялого двора.
– Вы уверены, что ваша приемная дочь девственница, а, Квинт? – спросил Стрич. – Если это не так, сделка не состоится.
– Клянусь вам, это так, сквайр Стрич. Ни один мужчина не коснулся ее даже пальцем. – Квинт злобно усмехнулся. – Если на простыне не будет пятен крови, когда вы возьмете ее в первый раз, я не буду настаивать на сделке.
– Думайте, что говорите, любезный, – сурово одернул его Стрич. – Вам известно, что это против всех обычаев и законов – чтобы хозяин обесчестил женщину, работающую у него по договору. – Потом Стрич улыбнулся, облизнув губы. – Но она, конечно, аппетитная девочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
В доме, где они жили, была только одна спальня. Ханна спала в кухне на полу, на тюфяке; здесь в зимние холода было теплее, чем где-либо в доме. От комнаты, в которой спали Сайлас Квинт и ее мать, Ханну отделяло всего несколько шагов. Сквозь щели в стенах можно было подглядывать. Ханна этим не занималась, но слышала каждое слово, произнесенное в соседней комнате. Девушка знала, когда они совокуплялись, когда Квинт бил мать по лицу, если она пыталась отказать ему в том, что он именовал своими «супружескими правами». Слышала, как они ссорились почти каждую ночь, как храпел пьяный Квинт и душераздирающе плакала мать.
Именно из такого ночного разговора Ханна узнала, что Квинт надумал заключить договор с Эймосом Стричем, хозяином постоялого двора, и отдать ее туда в услужение.
– Я не желаю об этом слышать, мистер Квинт, – возразила мать. – Это моя дочь! Сделать из моей родной дочери нечто вроде чернокожей рабыни!
– Да, она твоя дочь, женщина, но для меня-то она – лишний рот. Времена нынче тяжелые. Я работаю на износ, и все мало. Надо же, я думал, ты обрадуешься. Ее будут там кормить, у нее будет где спать и во что одеться. Это пока ей не исполнится двадцать один год. А к тому времени какой-нибудь молодой жеребец захочет на ней жениться. – В голосе Квинта зазвучали вкрадчивые нотки, что было ему совершенно не присуще, когда он разговаривал с женой.
– Ее заставят работать с утра до ночи. А в трактиры при постоялых дворах ходят всякие головорезы и уличный сброд!
– Стало быть, я – уличный сброд, да? – Раздался звук пощечины, и мать Ханны вскрикнула. – Прости, женушка. Просто ты меня малость рассердила, вот что. Но выхода у нас нет, видишь ли. Сквайр Стрич спишет мне все долги и снова откроет кредит.
– Ты погряз в долгах из-за пьянства, Сайлас Квинт! А теперь моя дочь должна продавать себя ради того, чтобы ты мог делать новые долги и вдоволь пить да играть!
Ханна слушала внимательно, затаив дыхание. Мать редко говорила с мужем в таком тоне; из нее давно выбили способность сопротивляться. Потом Ханна поняла: мать возражала Квинту только тогда, когда речь шла о ней, Ханне.
На этот раз Квинт не ударил ее.
– Мужчина должен чем-нибудь заниматься после работы, пока не ляжет спать. А девочке труд пойдет на пользу, неужто ты не понимаешь, женщина? Она по крайней мере хоть чему-то научится. Для девушки из трактира всегда найдется хорошее место, если она знает свое дело. Когда срок договора подойдет к концу, она будет зарабатывать пятьдесят шиллингов, если не больше. Так мы договорились?
– Нет, я не позволю…
Опять раздался звук пощечины.
– А мне и не требуется твоего разрешения! Дело уже сделано! Придержи язык, женщина. Мне нужно поспать.
Через минуту из спальни уже доносился храп Квинта. Мать сдавленно плакала.
Однако на другой день мать изменила свое мнение. А возможно, она просто решила, что спорить с мужем бесполезно. Ханне она сказала так:
– Может, оно и к лучшему, дочка. Лучше тебе быть подальше от этого дома. Я заметила, как посматривает в твою сторону Квинт…
Она вдруг замолчала, стиснув зубы, но Ханна все равно прекрасно поняла, что имеет в виду мать.
Внезапно Мэри Квинт обняла дочь, и Ханна ощутила на своей щеке ее слезы. Мать тяжело вздохнула:
– Многие женщины несчастны. Иногда я думаю, что Всевышний сотворил нас, женщин, чтобы наказать за что-то…
Ханна погладила жесткие волосы матери; она ее почти не слушала. А мать то умоляла Господа Бога, то укоряла его за свою горькую судьбу. Ханна прекрасно понимала, что мать права: женская доля очень, очень печальна…
И теперь, после унижения, испытанного утром, Ханне показалось, что она познала всю горечь женской доли. Но все-таки, может быть, ее мать права, утверждая, что ей лучше жить подальше от Квинта. Вряд ли здесь будет хуже, чем дома. Эту комнату на чердаке можно вычистить, а еды, наверное, тут будет побольше. Даже объедки со стола – и то лучше, чем пища, которую подавали у них дома, а мать сказала, что, если посетитель как следует выпьет, он может дать ей монету-другую.
Но потом Ханна вспомнила об Эймосе Стриче – о том, как он смотрел на нее, о том, как было противно, когда он положил руку ей на бедро; идя вслед за ней по лестнице. Он был почти такой же мерзкий, как Квинт, и ей показалось, что у него такие же грязные намерения. И кроме того, она отдана в услужение по договору, за долги. Ее положение теперь немногим отличается от положения чернокожей рабыни, привезенной в цепях из Африки. Именно мысль о рабстве заставила Ханну сопротивляться; она боролась до тех пор, пока наконец Квинт не приволок ее сюда на веревке.
С мужчинами порой так поступают, верно. Этой участи не избежал и мальчик, который возился внизу со шваброй. Но мужчина, если у него достанет смелости, все-таки в состоянии убежать, спастись. Его могут в конце концов поймать, привезти обратно в цепях и выпороть на глазах у всех, но в основном такие побеги удаются.
Но у девушки такой возможности нет. Если она попытается убежать, ее поймают, прежде чем она проделает несколько миль. И вернут обратно. Мужчина способен пробраться через леса, он может жить в дикой местности; если ему встретится кто-либо, он запросто скажет, что идет туда-то и туда-то, и ему скорее всего поверят.
Но женщина, незнакомка, одна? Она вызовет подозрения сразу же.
Ханна вздохнула. Ей ничего не остается – только попытаться увидеть в своем положении что-то хорошее. Просто здорово, что она освободится от Сайласа Квинта. А насчет Стрича она, может быть, ошибается. Вдруг он окажется добрым к ней, если она будет хорошо работать? Тогда с ней не случится ничего плохого.
Но если бы Ханна слышала разговор между ее отчимом и Эймосом внизу, в баре, она не была бы так спокойна.
Стрич, устроив повыше свою подагрическую ногу, курил трубку, испускавшую отвратительную вонь, а Квинт жадно заглатывал пиво. Он бы предпочел что-нибудь покрепче, но пока они со Стричем не договорились относительно Ханны, Квинт не решался ничего просить у хозяина постоялого двора.
– Вы уверены, что ваша приемная дочь девственница, а, Квинт? – спросил Стрич. – Если это не так, сделка не состоится.
– Клянусь вам, это так, сквайр Стрич. Ни один мужчина не коснулся ее даже пальцем. – Квинт злобно усмехнулся. – Если на простыне не будет пятен крови, когда вы возьмете ее в первый раз, я не буду настаивать на сделке.
– Думайте, что говорите, любезный, – сурово одернул его Стрич. – Вам известно, что это против всех обычаев и законов – чтобы хозяин обесчестил женщину, работающую у него по договору. – Потом Стрич улыбнулся, облизнув губы. – Но она, конечно, аппетитная девочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107