Я чувствовал, что вскоре это святое место станет для меня столь же привычным, как церковь для священника. Но я не хотел привыкать к святым местам.
Поэтому я ощутил потребность покинуть дом, с которым мне было так трудно расстаться четыре месяца тому назад.
Но если тогда я уезжал из него со слезами на глазах и с сотрясаемой от рыданий грудью, то теперь я уезжал с сухими глазами и со стеснением в груди.
Я добровольно вернулся в Париж, хотя уже не надеялся увидеть его снова. Париж всегда жил сложной, лихорадочно-бурной, беспокойной, беззаботной и эгоистичной жизнью, напоминая мне гигантский, вечно движущийся маховик, который ежедневно перемалывает между своими зубцами людские судьбы, интересы, чины, троны и династии. Здесь было возможно все: громкие процессы, подобные процессам Морсера и Теста, ужасные преступления, подобные деяниям отравительницы Вильфор и убийцы Пралена.
Возможно, мое долгое отсутствие, страдания и одиночество, когда я общался лишь с волнами, ветрами и бушующей стихией, обострили мою интуицию, ибо я чувствовал, что в этом нравственном хаосе таится нечто зловещее и непостижимое, некий политический Мальстрем, грозящий уничтожить целую эпоху.
У меня случались видения, как у Иоанна Богослова на Патмосе. Так, мне казалось, что я вижу летящий по небу корабль под названием Франция — носитель мысли и прогресса; я видел, что у него под килем спокойное море и что попутный бриз раздувает его паруса, но он все время пытается идти против ветра. Я видел, что у руля корабля стоит мрачный пуританин, суровый историк с черствой душой, которого несчастный старый король, неспособный понять истинную цену людей и суть происходящего, сделал своим кормчим. Помнится, как-то раз герцог Орлеанский, наделенный острым критическим умом, говорил мне о нем: «Этот человек ставит нам всем горчичники, когда требуются припарки».
В самом деле, г-н Гизо ставил горчичники Франции, нервная система которой была напряжена до предела.
Я был поражен теми картинами, что открывались мне благодаря ясновидению.
Если бы герцог Орлеанский был жив, я бы пошел к нему и сказал: «Разве вы не видите того, что вижу я, или у меня просто обман зрения?»
Однако принц давно покоился в Дрё в семейном склепе; по крайней мере, он мог быть уверен, что его не заставят покинуть Францию, которую он так сильно любил.
Что касается меня, то не все ли равно? Я уже ничего не любил.
Я думал только о двух друзьях: в первую очередь о Вас, а затем об Альфреде де Сенонше.
Но Вы в то время занимались созданием театра и образ Ваших мыслей был весьма далек от моих.
С точки зрения искусства, это было прекрасное и полезное начинание, и я не посмел отрывать Вас от дела.
Тогда я навел справки об Альфреде де Сенонше и узнал, что он стал префектом в Эврё.
Мне не хотелось являться к приятелю в качестве гостя, и я решил заглянуть к нему мимоходом. Дальнейшие мои действия должны были зависеть от того, как он меня встретит.
Если бы его прием пришелся мне не по душе, я всегда мог бы уехать.
И вот однажды утром я пришел в префектуру Эврё и спросил господина префекта.
Мне ответили, что господин префект чрезвычайно занят и никого не принимает.
Я возразил, что не собираюсь отвлекать г-на де Сенонша от дел, но, будучи одним из его друзей и находясь проездом в Эврё, где я рассчитываю пробыть не более двух часов, прошу лишь передать ему мою визитную карточку.
Секретарь согласился это сделать.
Дверь кабинета тотчас же распахнулась.
На пороге показался сам Альфред де Сенонш. Оттолкнув секретаря, он обругал его дураком за то, что тот не пропустил меня.
— Ведь вы должны были понять, — сказал Альфред, — по манерам этого господина, по покрою его платья и по визитной карточке, что это не один из моих подчиненных и, следовательно, мне будет приятно его видеть. Не допускайте впредь подобных оплошностей, слышите?
Приятель обнял меня, обвив мою шею руками, а затем повел в свой кабинет.
— Ах, — воскликнул он, — наконец, ты здесь! Я ждал тебя со дня на день, но не думал, что мне доведется увидеться с тобой сегодня. Тебе везет, мой дорогой Макс: ты приехал как раз накануне генерального совета. Завтра я буду обсуждать дела с разными шишками департамента Эр. Послушай, не ищешь ли ты надменных бездарей, безмерно тщеславных политиков и ничтожеств, обожающих роскошь? Потуши свой фонарь, Диоген, — ты уже нашел то, что искал, но не человека, а целое скопище бездельников.
— Напротив, — возразил я, — мне кажется, что я выбрал неудачный момент для своего приезда и помешаю тебе. Ведь ты поставил у двери охрану и заперся в своем кабинете один, чтобы спокойно обдумать ожидающие тебя важные события.
— Я, друг мой? — вскричал Альфред. — Черт возьми, почему ты считаешь, что я занимаюсь такими пустяками? У меня есть состояние, вложенное в недвижимость, и я получаю ежегодную ренту в двадцать тысяч ливров, которой никогда не лишусь вследствие каких-либо событий, будь они даже крайне важными. Я родился холостяком, жил холостяком и, вероятно, умру холостяком. Я чуть было не пустил себе пулю в лоб из-за изменившей мне любовницы. Так посуди сам, что бы случилось, если бы она была моей женой! Правда, будь она моей женой, она могла бы выставить мне великолепный довод: «Я не могла вас покинуть»; у любовницы был этот же самый довод, но ей и в голову не пришло его применить. Женщины до того капризны! Итак… Что ты говорил? Я уже позабыл.
— Я говорил, что ты заперся в кабинете один, поставив у двери охрану.
— Ах, да, правда! Я заперся в кабинете и приказал никого ко мне не пускать, чтобы составить меню ужина для гостей.
— Так вот в чем дело!
— Да, и как ты сам понимаешь, я взялся за это не ради грубых челюстей, которые перемелют мой ужин, а ради самого себя. Тот, кто проходил школу политики у всяких Ромьё и Веронов, не может безответственно относиться к такому важному вопросу, как еда. Тот, кто общался с Куршаном и Монроном, должен был прослыть гурманом. Как говорится, положение обязывает! Я собираюсь задать моим славным членам совета пир вроде того, что устроил в Отёе граф Монте-Кристо. Там будет все, кроме, пожалуй, волжской стерляди и китайских ласточкиных гнезд. Когда мне представилась возможность уйти с дипломатической службы на административное поприще, я подумал, что при всем своем уме мне пришлось бы корпеть еще лет десять — двенадцать, прежде чем я дослужился бы до посла в Бадене или поверенного в делах в Рио-де-Жанейро, в то время как в качестве префекта я мог бы добиться избрания в депутаты, а став депутатом, раздобыть себе любую должность.
Поэтому я предпочел быть префектом и, как видишь, стал им. Тогда же я получил от своей почтенной матушки подарок, не часть наследства, что мне причитается, — Боже упаси!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116