Затем он и мачеха направились в дом.
Вскоре я услышала свое имя и узнала голос Жозефины.
Я побежала в глубь парка и отозвалась, лишь когда была довольно далеко от липовой аллеи, чтобы меня не заподозрили в излишнем любопытстве.
Наконец, я решилась показаться и вышла на одну из аллей. Кормилица заметила меня и, тяжело дыша, поспешила мне навстречу.
«Пойдемте, мадемуазель, — воскликнула она, — ради Бога, пойдемте скорее! Вас повсюду ищут и кричат во все горло уже десять минут».
«Я здесь, милая Жозефина, — ответила я, — я здесь».
«Конечно, вы здесь, мадемуазель, но в каком виде! Ваше платье помялось, волосы растрепались — и все это, когда вас хочет видеть один красивый господин».
«Что ты говоришь! Ты думаешь, я поверю, что тот человек в коляске приехал ко мне?»
«К вам и госпоже де Жювиньи. Кстати, признавайтесь, вы уже видели этого господина?»
«Да, издали, сквозь деревья», — ответила я, смутившись, что меня все же уличили в любопытстве.
«Ладно, пойдемте скорее… Ох, скверная девчонка!»
Жозефина последовала за мной, а вернее — стала подгонять меня вперед.
Когда мы подошли к крыльцу, я запыхалась.
«Ради Бога, — попросила кормилица, — приведите себя в порядок. Глядя на вас, можно подумать, что вы, как пансионерка, только что скакали через веревочку!»
«Даже если бы я скакала через веревочку, — заметила я, — что тут плохого?»
«Замолчите! — вскричала Жозефина, — ведь вы барышня на выданье!»
Все эти меры предосторожности окончательно меня заинтриговали. Особенно я разволновалась от последних слов кормилицы, и мое сердце забилось сильнее.
Мне очень хотелось спрятаться, а не идти в гостиную.
Возможно, я поддалась бы своему порыву, но внезапно раздался резкий звук колокольчика.
Я услышала, как кто-то из слуг поспешил на зов.
«Когда же, наконец, появится эта девчонка?» — вскричала мачеха с нетерпением.
«Какая девчонка, сударыня?» — осведомился лакей.
«Мадемуазель Эдмея, кто же еще!»
«Она здесь, в прихожей, с госпожой Готье».
Я снова затряслась от страха и собралась убежать, но Жозефина удержала меня.
«Приведите ее!» — приказала госпожа де Жювиньи.
Отступать было поздно, вдобавок кормилица подталкивала меня вперед, повторяя:
«Ступайте же, ступайте!»
«Вот и я, сударыня», — сказала я, превозмогая себя, чтобы вежливо отвечать мачехе и, главное, подчиниться ей.
Лицо госпожи де Жювиньи, вначале смотревшей на меня весьма сердито, прояснилось; когда же она взяла меня за руку и подвела к незнакомцу, от ее раздражения не осталось и следа.
«Следует извинить девочку, сударь, она так молода!..» — заметила мачеха.
И тотчас же, не дав мне опомниться, она продолжала:
«Сударь, я имею честь представить вам мадемуазель Эд-мею де Жювиньи».
Затем, обращаясь ко мне, она сказала:
«Господин Эдгар де Монтиньи».
— Так это же ваш первый муж! — воскликнул я.
— Он самый, — отвечала г-жа де Шамбле.
— О, продолжайте, сударыня, продолжайте! — вскричал я. — Вы даже не представляете, с каким интересом я вас слушаю.
XIX
— В тот же вечер, когда господин де Монтиньи уехал, — продолжала г-жа де Шамбле, — мачеха сказала, что этот дворянин оказал мне честь, сделав предложение, и она не видит повода для отказа, так как жених богат и занимает подобающее положение в обществе.
Однако истинная причина заключалась в другом: госпоже де Жювиньи исполнилось только двадцать семь лет, а у нее была падчерица пятнадцати лет, которую посторонние люди могли принять за ее собственную дочь, что как бы прибавляло мачехе лет. Поэтому ей было неприятно держать возле себя более юную особу, хотя она и понимала, что я еще слишком молода для брака.
Я привыкла, что со мной не считаются, и отвечала госпоже де Жювиньи, что она вольна поступать как ей угодно, поскольку мне известно, что мой долг — повиноваться, и я покорюсь ее воле.
Казалось, мое смирение чрезвычайно обрадовало мачеху; она принялась всячески расхваливать господина де Монтиньи, утверждая, что я стану с ним самой счастливой женщиной на свете, а затем отправила меня спать, как будто я все еще была маленькой девочкой и речи о свадьбе вообще не шло.
Я снова безропотно подчинилась. Вернувшись к себе, я встретила добрую Жозефину, которой, словно матери, можно было излить свою душу.
Вся в слезах, я бросилась в объятия кормилицы.
Жозефина была в курсе дела.
Прежде всего она дала мне возможность выплакаться, так как, очевидно, в таком состоянии я не могла внять доводам разума, какими бы здравыми они ни были. Наконец, когда я немного успокоилась, кормилица прямо спросила меня, считаю ли я господина де Монтиньи некрасивым, словно это было самое главное.
Я была вынуждена признать, что у жениха приятное лицо.
Тогда Жозефина осведомилась, нахожу ли я его манеры вульгарными.
Я снова была вынуждена сказать, что, напротив, господин де Монтиньи показался мне весьма благовоспитанным человеком.
Кормилица спросила, считаю ли я, что возраст жениха слишком не соответствует моему.
Здесь у меня имелись некоторые возражения, так как господин де Монтиньи был вдвое старше меня, но тут кормилица заметила, что я еще ребенок и нуждаюсь в опытном умном друге, который мог бы руководить мной и направлять меня. По ее словам, в этом отношении господин де Монтиньи мог бы любить меня как муж, и заботиться обо мне как отец, что сделало бы счастливой любую женщину.
Доводы кормилицы были настолько убедительными, что я замолчала, не зная, что ответить, и пошла спать.
Я еще пребывала в том возрасте, когда все печали лечатся сном.
Когда я открыла глаза, Жозефина сидела у моего изголовья, ожидая, когда я проснусь.
Прежде всего я спросила, вернется ли, по ее мнению, господин де Монтиньи.
Жозефина ответила, что она не сомневается в этом, так как я очень понравилась жениху.
Я вздохнула, огорчившись, что невольно произвела на него такое впечатление.
Затем я оделась и отправилась на прогулку в парк.
Впервые меня потянуло в его мрачные и пустынные уголки.
Дойдя до берега ручья, я села и стала мечтать; при этом я срывала незабудки, бросая их в воду, и поток уносил их.
Между тем во мне рождались поэтические образы, нередко посещавшие меня с тех пор.
Я солгала бы, если бы не призналась, что моему взгляду, устремленному вдаль, впервые явился образ мужчины, и я, невольно узнала в его облике господина де Монтиньи.
Я видела его темные волосы и строгое, порой смягченное улыбкой лицо, казавшееся еще более изысканным вследствие его бледности. Я всматривалась в это видение, в то время как накануне даже не решалась взглянуть на реального человека, и мысленно соглашалась с Жозефиной, еще недавно убеждавшей меня, что господин де Монтиньи — один из самых благородных людей, каких я когда-либо видела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116