— Вы находите, что для меня было бы лучше признаться в том, в чем вы меня обвиняете?
— Бесполезно отрицать известный мне факт.
— Тогда позвольте мне повторить презренной прозой то, что я вам сказал стихами: зачем вы меня допрашиваете относительно моих планов, если они вам известны лучше, чем мне?
— Мне нужны подробности.
— Тогда спросите у вашей полиции, которая так хороша, что читает намерения, сокрытые в глубине сердца.
— Гм-гм! — произнес д'Аржансон с таким насмешливым и холодным выражением, что это, несмотря на все мужество Гастона, произвело на него некоторое впечатление. — А что вы скажете мне, если я спрошу у вас о вашем друге Ла Жонкьере?
— Я скажу следующее, — ответил Гастон, невольно побледнев, — надеюсь, что по отношению к нему не совершили той же ошибки, как по отношению ко мне.
— Ага! — сказал д'Аржансон, от которого не ускользнуло, что Гастон вздрогнул от ужаса. — Кажется, это имя вами что-то говорит. Вы хорошо знакомы с господином Ла Жонкьером?
— Я знаком с ним как с человеком, которого мне рекомендовали друзья и который должен был показать мне Париж.
— Да, Париж и окрестности — Пале-Рояль, Паромную улицу и Ла Мюэтт — ведь именно это ему поручили вам показать?
«Они все знают», — подумал Гастон.
— Ну так что же, сударь, — продолжал д'Аржансон все тем же насмешливым тоном, — может быть, и на этот вопрос вы процитируете что-нибудь из Расина?
— Может быть, я бы и нашел какие-нибудь строки, если бы понимал, что вы хотите сказать. Безусловно, я хотел увидеть Пале-Рояль, это очень любопытно, и я много слышал о нем, что же касается Паромной улицы, то я ее почти не знаю, остается Ла Мюэтт, который я совсем не знаю, потому что никогда там не был.
— А я и не говорю, что вы там были, я говорю, что капитан Ла Жонкьер должен был вас туда отвезти. Вы осмелитесь это отрицать?
— Честное слово, сударь, я не буду ничего ни утверждать, ни отрицать, я просто посоветую вам обратиться к нему, и он вам ответит, если сочтет это возможным.
— Бесполезно, сударь, у него уже об этом спрашивали, и он ответил.
У Гастона похолодело все внутри: его, очевидно, предали, но он не должен ничего говорить, это дело его чести. Он хранил молчание. Д'Аржансон с минуту подождал ответа, потом, видя, что его не последует, спросил:
— Вам угодно, чтобы я устроил вам очную ставку с капитаном Ла Жонкьером?
— Я у вас в руках, сударь, — ответил Гастон, — и вы вольны делать со мной все, что вам предписано.
Но молодой человек дал себе безмолвное обещание на очной ставке с Ла Жонкьером раздавить капитана своим презрением.
— Прекрасно, — промолвил д'Аржансон, — поскольку, как вы сами сказали, я здесь хозяин, мне теперь следует подвергнуть вас допросу с пристрастием — первой и второй степени. Вам известно, сударь, — спросил д'Аржансон, выделяя каждое слово, известно вам, что такое допрос первой и второй степени?
Холодный пот выступил на лбу у Гастона: смерти он не боялся, но пытка — другое дело, из рук палачей мало кто выходил не обезображенным или не искалеченным, и любой из этих двух исходов ужасен для молодого человека двадцати пяти лет. Д'Аржансон прекрасно видел, что творилось в сердце шевалье.
— Эй! — позвал судья. Вошли два стражника.
— Этот господин, кажется, не испытывает никакого отвращения к допросу первой и второй степени, — сказал д'Аржансон, — отведите его в камеру.
— Настал страшный час, — прошептал Гастон, — я ждал его, и он пришел. О мой Господь, дай мне сил!
И Бог, наверное, внял его молитвам; кивнув головой в знак того, что он готов, шевалье твердым шагом дошел до двери и последовал за стражниками; шествие замыкал д'Аржансон. Они спустились по каменной лестнице, миновали нижний карцер Угловой башни и прошли через два двора.
Когда они проходили второй двор, несколько узников, увидев через решетки красивого, стройного и элегантно одетого дворянина, стали окликать его:
— О-ля! Сударь, так вас освобождают, да? Женский голос добавил:
— Сударь, если вас спросят о нас, когда вы будете на свободе, ответьте, что мы ничего не сказали.
Какой-то молодой человек вздохнул:
— Счастливец вы, сударь, вы увидите вашу любимую.
— Вы ошибаетесь, сударь, — ответил шевалье, — меня ведут на допрос.
За этими словами последовало общее молчание; печальное шествие продолжало свой путь; опустился подъемный мост, Гастона посадили в зарешеченный портшез, запертый на ключ, и под усиленной стражей доставили в Арсенал, который отделялся от Бастилии узким проулком.
Д'Аржансон опередил их и уже ждал узника в камере пыток.
Гастон очутился в низкой комнате с каменными стенами, сквозь плиты пола проступала сырость. На стенах висели цепи, ошейники, веревки и еще какие-то орудия странного вида, в глубине виднелись жаровни, а по углам — кресты святого Андрея.
— Вы видите, — сказал д'Аржансон, показывая шевалье два кольца, ввинченных в пол в шести футах друг от друга и разделенных скамейкой в три фута высотой, — к этим кольцам привязывают голову и ноги допрашиваемого, а под спину ему подсовывают скамейку таким образом, чтоб его живот был на два фута выше рта, и начинают вливать в него воду. В каждом горшке две пинты воды, при допросе первой степени вливают восемь горшков, а при допросе второй степени — десять. Если допрашиваемый не хочет глотать воду, ему зажимают нос, чтобы он не мог дышать, тогда он открывает рот и глотает. Этот вид допроса, — продолжал д'Аржансон тоном прекрасного рассказчика, рисующего в своем изображении все подробности, — чрезвычайно неприятен, но я хочу сказать, что все же предпочитаю его испанскому сапогу. Умирают от обоих, и вода, конечно, очень плохо в будущем влияет на здоровье, если человека оправдывают, что бывает редко, потому что он всегда начинает говорить еще при допросе первой степени, если он виновен, а при допросе второй степени — даже если он невиновен.
Гастон, бледный и неподвижный, смотрел и слушал.
— Может быть, вы предпочитаете испанский сапог, шевалье? — спросил д'Аржансон. — Эй, покажите господину испанский сапог!
Один из палачей принес пять или шесть клиньев, еще испачканных кровью, верхние их концы были расплющены ударами молота.
— Вот видите ли, — продолжал д'Аржансон, — каким образом производится эта пытка: ноги допрашиваемого до колен как можно плотнее зажимаются в дубовые колодки, потом один из людей, которых вы видите, загоняет клин — вот этот, например, — между колен и забивает его, потом больший. Всего их загоняют восемь при допросе первой степени, и есть еще два побольше для допроса второй степени. — И с этими словами он пнул ногой два огромных клина. — Предупреждаю вас, шевалье, что эти клинья ломают кости, как стекло, и превращают мышцы в кровавое месиво, причиняя невыносимую боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100