Таким образом половина заговорщиков ускользнет от регента, зато другая половина заплатит за все.
— И все же…
— Монсеньер, у нас перед глазами пример последнего заговора, и, как вы сами только что сказали, господа де Ришелье, де Полиньяк, де Малезье, де Лаваль, Бриго и мадемуазель де Лонэ и по сю пору сидят в Бастилии.
— То, что вы сейчас сказали, сударь, вполне логично, — ответил герцог.
— А между тем, если с регентом будет покончено… — продолжал шевалье.
— Да, тут уж он не вернется. Можно выйти из тюрьмы, бежать из крепости, но из могилы не восстанешь, вы ведь именно это хотели сказать?
— Да, монсеньер, — ответил Гастон слегка дрожащим голосом.
— Теперь я понимаю смысл вашего поручения: вы приехали в Париж, чтобы покончить с регентом?
— Да, монсеньер.
— Убив его?
— Да, монсеньер.
— И вы, сударь, — продолжал регент, пристально и проницательно глядя на молодого человека, — сами взяли на себя это кровавое дело?
— Нет, монсеньер, никогда я сам не выбрал бы роль убийцы.
— Но тогда кто же вас принудил играть эту роль?
— Судьба, монсеньер.
— Объяснитесь, сударь.
— Мы образовали как бы комитет из пяти дворян, присоединившихся к бретонской лиге, как бы частную лигу внутри большого сообщества, и у нас было решено, что все наши планы будут решаться большинством голосов.
— Понимаю, — сказал регент, -г и большинством голосов было решено, что регента нужно убить?
— Именно так, монсеньер: четверо были за убийство и один против.
— И кто же был против? — спросил герцог.
— Пусть я потеряю доверие вашего сиятельства, монсеньер, но это был я.
— Но в таком случае, сударь, как же вы согласились осуществить намерение, которого вы не одобряете?
— Мы решили, что того, кто должен нанести удар, выберет жребий.
— И жребий?..
— Пал на меня, монсеньер.
— Почему же вы не отказались от подобной миссии?
— Голосование было тайным, никто не знал, за что я голосовал, и меня бы приняли за труса.
— И вы приехали в Париж?
— С целью, которую выбрали за меня.
— И рассчитывали на меня?
— Как на врага регента, чтобы помочь мне в деле, которое не только затрагивает кровные интересы Испании, но и может спасти из Бастилии наших друзей.
— Уж такой ли они большой опасности подвергаются, как вы думаете?
— Смерть витает над ними, у регента есть доказательства, и о господине де Ришелье он сказал, что, будь у того четыре головы, у него найдется, чем их отрубить.
— Он сказал это в минуту гнева.
— Как, вы защищаете герцога, монсеньер? Вы дрожите, когда кто-то готов пожертвовать собой во имя спасения не только своих сообщников, но и двух королевств? Вы колеблетесь принять такую жертву?
— Ну а если ваш план провалится?
— Во всем есть своя хорошая и дурная сторона, монсеньер, и если я не буду иметь счастья стать спасителем своей страны, мне останется умереть мучеником за ее дело.
— Но обратите внимание на то, что, облегчая вам доступ к регенту, я становлюсь вашим соучастником.
— Вас это пугает, монсеньер?
— Несомненно, потому что, если вас арестуют…
— Если меня арестуют, то?..
— То у вас пытками могут вырвать имена тех…
Гастон прервал принца жестом и улыбкой крайнего презрения.
— Вы чужестранец, монсеньер, — сказал он ему, — и вы испанец, следовательно не можете знать, что такое французский дворянин, поэтому я вам прощаю оскорбление.
— Итак, можно рассчитывать на ваше молчание?
— Понкалек, дю Куэдик, Талуэ и Монлуи на какое-то мгновение усомнились в этом, но потом принесли мне свои извинения.
— Это все хорошо, сударь, — сказал ему регент, — и я обещаю вам серьезно подумать над тем, что вы мне сказали, но все же на вашем месте…
— На моем месте?..
— Я бы от этого дела отказался.
— Признаюсь вам, монсеньер, что хотел бы не вступать в заговор, потому что с тех пор как я в него вступил, в моей жизни произошли большие изменения. Но я это сделал и должен довести дело до конца.
— Даже если я откажусь вам помогать? — спросил регент.
— Бретонский комитет предвидел этот случай, — ответил, улыбаясь, Гастон.
— И решил?..
— Что придется обойтись без вашей помощи.
— Итак, ваше решение…
— Бесповоротно, монсеньер.
— Я сказал то, что должен был сказать, — проговорил регент, — но, поскольку вы настаиваете, продолжайте ваше дело.
— Монсеньер, — произнес Гастон, — вы, кажется, хотите устраниться?
— У вас есть еще что-то мне сказать?
— Сегодня нет, но завтра или послезавтра…
— Вы же можете использовать посредничество капитана. Предупредите меня через него, и я вас приму, когда вам будет угодно.
— Монсеньер, — возразил Гастон с выражением решимости, так шедшей его благородному лицу, — давайте говорить откровенно: не нужно нам таких посредников, как он. Ваше сиятельство и я, сколь бы ни различны мы были по положению и заслугам, по крайней мере, равны перед угрожающим нам обоим эшафотом. Тут я даже имею преимущество, потому что, очевидно, подвергаюсь большей опасности, чем вы, и тем не менее, монсеньер, сейчас вы такой же заговорщик, как и шевалье де Шанле, с той лишь разницей, что вы имеете право, будучи главарем, перед тем как вам отрубят голову, видеть, как упадет моя. Так пусть мне будет позволено вести переговоры с вашим сиятельством как равному с равным, и видеть вас, когда мне это будет нужно. Регент на минуту задумался.
— Хорошо, — сказал он, — но этот дом не мое жилище. Вы же понимаете, что с тех пор как война стала неизбежной, я мало принимаю у себя: мое положение во Франции шатко и непрочно. Селламаре до сих пор содержится пленником в Блуа, я всего лишь консул и гожусь только на то, чтобы защищать своих соотечественников, а также на то, чтоб быть заложником, поэтому для меня любая предосторожность не лишняя.
Ложь давалась регенту не без усилий, и он подыскивал окончание каждой фразы.
— Напишите до востребования на имя господина Андре. Вы укажете час, когда захотите меня видеть, и я буду здесь.
— По почте?
— Да, вы понимаете, это займет три часа, не больше. При каждой разборке корреспонденции мой человек будет ждать вашего письма, и если оно придет, отнесет его мне, а через три часа вы явитесь сюда.
— Вашему сиятельству угодно так говорить, — заметил, смеясь, Гастон, — но я не знаю даже, где я, не знаю ни улицы, ни номера дома, приехал я в темноте, как же вы хотите, чтоб я его нашел?! Давайте сделаем так, монсеньер: вы попросили у меня на размышление несколько часов, отложим на завтрашнее утро, и завтра в одиннадцать часов пришлите за мной. Мы должны заранее хорошо обдумать наш план, чтобы он не провалился, как планы разных горе-заговорщиков, кинжалы которых убивают не тех, кого нужно, карета перегораживает им улицу, а порох отсыревает из-за дождя.
— Прекрасно задумано, — согласился регент, — итак, завтра, господин де Шанле, здесь, около одиннадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
— И все же…
— Монсеньер, у нас перед глазами пример последнего заговора, и, как вы сами только что сказали, господа де Ришелье, де Полиньяк, де Малезье, де Лаваль, Бриго и мадемуазель де Лонэ и по сю пору сидят в Бастилии.
— То, что вы сейчас сказали, сударь, вполне логично, — ответил герцог.
— А между тем, если с регентом будет покончено… — продолжал шевалье.
— Да, тут уж он не вернется. Можно выйти из тюрьмы, бежать из крепости, но из могилы не восстанешь, вы ведь именно это хотели сказать?
— Да, монсеньер, — ответил Гастон слегка дрожащим голосом.
— Теперь я понимаю смысл вашего поручения: вы приехали в Париж, чтобы покончить с регентом?
— Да, монсеньер.
— Убив его?
— Да, монсеньер.
— И вы, сударь, — продолжал регент, пристально и проницательно глядя на молодого человека, — сами взяли на себя это кровавое дело?
— Нет, монсеньер, никогда я сам не выбрал бы роль убийцы.
— Но тогда кто же вас принудил играть эту роль?
— Судьба, монсеньер.
— Объяснитесь, сударь.
— Мы образовали как бы комитет из пяти дворян, присоединившихся к бретонской лиге, как бы частную лигу внутри большого сообщества, и у нас было решено, что все наши планы будут решаться большинством голосов.
— Понимаю, — сказал регент, -г и большинством голосов было решено, что регента нужно убить?
— Именно так, монсеньер: четверо были за убийство и один против.
— И кто же был против? — спросил герцог.
— Пусть я потеряю доверие вашего сиятельства, монсеньер, но это был я.
— Но в таком случае, сударь, как же вы согласились осуществить намерение, которого вы не одобряете?
— Мы решили, что того, кто должен нанести удар, выберет жребий.
— И жребий?..
— Пал на меня, монсеньер.
— Почему же вы не отказались от подобной миссии?
— Голосование было тайным, никто не знал, за что я голосовал, и меня бы приняли за труса.
— И вы приехали в Париж?
— С целью, которую выбрали за меня.
— И рассчитывали на меня?
— Как на врага регента, чтобы помочь мне в деле, которое не только затрагивает кровные интересы Испании, но и может спасти из Бастилии наших друзей.
— Уж такой ли они большой опасности подвергаются, как вы думаете?
— Смерть витает над ними, у регента есть доказательства, и о господине де Ришелье он сказал, что, будь у того четыре головы, у него найдется, чем их отрубить.
— Он сказал это в минуту гнева.
— Как, вы защищаете герцога, монсеньер? Вы дрожите, когда кто-то готов пожертвовать собой во имя спасения не только своих сообщников, но и двух королевств? Вы колеблетесь принять такую жертву?
— Ну а если ваш план провалится?
— Во всем есть своя хорошая и дурная сторона, монсеньер, и если я не буду иметь счастья стать спасителем своей страны, мне останется умереть мучеником за ее дело.
— Но обратите внимание на то, что, облегчая вам доступ к регенту, я становлюсь вашим соучастником.
— Вас это пугает, монсеньер?
— Несомненно, потому что, если вас арестуют…
— Если меня арестуют, то?..
— То у вас пытками могут вырвать имена тех…
Гастон прервал принца жестом и улыбкой крайнего презрения.
— Вы чужестранец, монсеньер, — сказал он ему, — и вы испанец, следовательно не можете знать, что такое французский дворянин, поэтому я вам прощаю оскорбление.
— Итак, можно рассчитывать на ваше молчание?
— Понкалек, дю Куэдик, Талуэ и Монлуи на какое-то мгновение усомнились в этом, но потом принесли мне свои извинения.
— Это все хорошо, сударь, — сказал ему регент, — и я обещаю вам серьезно подумать над тем, что вы мне сказали, но все же на вашем месте…
— На моем месте?..
— Я бы от этого дела отказался.
— Признаюсь вам, монсеньер, что хотел бы не вступать в заговор, потому что с тех пор как я в него вступил, в моей жизни произошли большие изменения. Но я это сделал и должен довести дело до конца.
— Даже если я откажусь вам помогать? — спросил регент.
— Бретонский комитет предвидел этот случай, — ответил, улыбаясь, Гастон.
— И решил?..
— Что придется обойтись без вашей помощи.
— Итак, ваше решение…
— Бесповоротно, монсеньер.
— Я сказал то, что должен был сказать, — проговорил регент, — но, поскольку вы настаиваете, продолжайте ваше дело.
— Монсеньер, — произнес Гастон, — вы, кажется, хотите устраниться?
— У вас есть еще что-то мне сказать?
— Сегодня нет, но завтра или послезавтра…
— Вы же можете использовать посредничество капитана. Предупредите меня через него, и я вас приму, когда вам будет угодно.
— Монсеньер, — возразил Гастон с выражением решимости, так шедшей его благородному лицу, — давайте говорить откровенно: не нужно нам таких посредников, как он. Ваше сиятельство и я, сколь бы ни различны мы были по положению и заслугам, по крайней мере, равны перед угрожающим нам обоим эшафотом. Тут я даже имею преимущество, потому что, очевидно, подвергаюсь большей опасности, чем вы, и тем не менее, монсеньер, сейчас вы такой же заговорщик, как и шевалье де Шанле, с той лишь разницей, что вы имеете право, будучи главарем, перед тем как вам отрубят голову, видеть, как упадет моя. Так пусть мне будет позволено вести переговоры с вашим сиятельством как равному с равным, и видеть вас, когда мне это будет нужно. Регент на минуту задумался.
— Хорошо, — сказал он, — но этот дом не мое жилище. Вы же понимаете, что с тех пор как война стала неизбежной, я мало принимаю у себя: мое положение во Франции шатко и непрочно. Селламаре до сих пор содержится пленником в Блуа, я всего лишь консул и гожусь только на то, чтобы защищать своих соотечественников, а также на то, чтоб быть заложником, поэтому для меня любая предосторожность не лишняя.
Ложь давалась регенту не без усилий, и он подыскивал окончание каждой фразы.
— Напишите до востребования на имя господина Андре. Вы укажете час, когда захотите меня видеть, и я буду здесь.
— По почте?
— Да, вы понимаете, это займет три часа, не больше. При каждой разборке корреспонденции мой человек будет ждать вашего письма, и если оно придет, отнесет его мне, а через три часа вы явитесь сюда.
— Вашему сиятельству угодно так говорить, — заметил, смеясь, Гастон, — но я не знаю даже, где я, не знаю ни улицы, ни номера дома, приехал я в темноте, как же вы хотите, чтоб я его нашел?! Давайте сделаем так, монсеньер: вы попросили у меня на размышление несколько часов, отложим на завтрашнее утро, и завтра в одиннадцать часов пришлите за мной. Мы должны заранее хорошо обдумать наш план, чтобы он не провалился, как планы разных горе-заговорщиков, кинжалы которых убивают не тех, кого нужно, карета перегораживает им улицу, а порох отсыревает из-за дождя.
— Прекрасно задумано, — согласился регент, — итак, завтра, господин де Шанле, здесь, около одиннадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100