Голос? Он в заточении точно так же, как моя воля; у меня в камере не отзывается эхо.
Мое достояние? Знают, где оно, только мои обвинители.
Моя правота? У меня нет даже имени, чтобы подписаться под ней…
Нет! Они боятся времени, оно разом и голос, и достояние, и правота обиженного. Время течет, и капля за каплей отмывает добела поруганную честь жертвы; время вызывает свидетелей на очную ставку со смертью, оно выспрашивает их, усадив на гробовую доску вместо скамьи подсудимых. Время вспоминает все, потому что оно все знает и должно все высказать вслух…».
«У меня забрали портрет бабушки, потому что он был в позолоченной рамке.
Я прекрасно знаю, что мне пристал черный цвет, какой носят из скорби по мертвым, но не знала, что мертвым тоже нужно одеваться в траур из-за меня».
Следующая цитата особенно ярко свидетельствует, что стиль Марии Каппель может подниматься порой и до социальных обобщений. Посмотрите, она не упускает из виду самых жалких, обыденных мелочей.
«Я не думала, что окружающая обстановка так воздействует на образ наших мыслей. Как мало я жалела бедняков, видя в них лишь прислужников человечества. Я не знала, что нищета – проказа, изъязвляющая не только тела, но и души. Нет, она не убивает, она унижает человека и делает его хуже. Ради куска хлеба христорадничают, но что делается в это время с умом? С верой? Достаточно ли протянуть руку, чтобы получить пропитание и обрести новый уклад жизни?
С тех пор, как камера моя освободилась от мебели и лишилась порядка, который служил ей украшением, я все пытаюсь собрать свои мысли, но они разбегаются. Из намерений они превратились в ощущения. Они сделались материальными, и чем больше я стараюсь отделить их от материи, тем судорожнее они за нее цепляются вопреки моей воле и моим усилиям.
Я уселась на жесткий высокий стул, и как неудобно стало моим мыслям, они словно бы пытаются пристроиться на жестких жердочках в моем черепе. Мне холодно, и мысли дрожат. Мне жарко, и они задыхаются. Внезапно они покидают меня и вьются вокруг тусклой свечки. Свечка течет множеством водопадиков, они дымятся и тут же застывают в холодном воздухе. А мысли уже убежали считать пятна сырости, зеленеющие на потолке, или занялись шероховатыми трещинами, что разбежались по всему полу. Мысли ударяются о все углы, они торопятся упасть во все ямы; притягивают их только шипы, о которые они могут расцарапаться до крови».
«Г-н Пурше убедил меня в необходимости бороться против подобной смертоносной предрасположенности, очень часто приводящей заключенных к гибели. Он хочет, чтобы я утомляла себя физически, и тогда мысли мои успокоятся. Он просит меня с наступлением темноты подниматься с постели и заниматься у себя в комнатушке теми мелкими домашними делами, исполнять те каждодневные обязанности, что помогают несчастным узникам обманывать свою тоску.
Я решила попытаться сегодня вечером заставить служить мое деятельное «я» моему «я» мыслящему, животное начало – душе, и, выбрав минуту, когда мои непослушные мысли упрямо уставились на две плачущие в очаге головешки, я твердо решила заварить чай.
Я ничем не пренебрегла – походила туда, обратно, поработала каминными щипцами, помогла огню гореть, поработав мехом. Взбила сливки в пену, добавила туда сахару и снова взбила, нарезала хлеб тонко-претонко; чашку поставила на стул, застелив его белым, будто скатеркой. Для свечки сделала фонарик, прорезав дырочки в кожуре апельсина и граната. И как только я все закончила, золотистые пузырьки заспешили со дна чайника, говоря мне приятным бормотанием: «Вода сейчас закипит, дружок!» – а маленькие листочки чая развернулись на пару и стали кружиться и плавать по поверхности воды. В восторге от своего успеха я открыла окно навстречу звездам, что мерцали в потемках, словно глаза Господа, и мои мысли вмиг прилетели ко мне, чтобы примириться со своей покорной служанкой. Теперь настал их черед оказать мне любезность, они быстро украсили все вокруг, одушевив ласковым дуновением воспоминаний.
Для начала они напомнили мне наши семейные вечера: круглый стол, вокруг него юные мамы с красивыми детьми, они собрались, чтобы провозгласить тост за здоровье угасающего за окном дня, чтобы сообща перенести счастье из сегодня в завтра.
Потом мысли понесли меня за пределы тюрьмы, коснулись крыльями волнистых верхушек лесов Кореза и расположились отдохнуть среди любимых мной лесов Вилье-Котре. Мысленно я повидалась по очереди со всеми, кого люблю. Полетав, мысли возвращались к теплому очагу и делились сокровищами отрадных странствий… Я воспользовалась часами покоя и написала несколько писем. На рассвете я привела в порядок мое маленькое хозяйство и заснула без опиума, впервые после отъезда из Тюля.
Я люблю болтливую мудрость старинных поговорок. Помоги себе сам, и Небо тебе поможет – говорит одна из них, на мой взгляд, вполне справедливо, не так ли?».
Признаюсь, что подобные занятия мне куда больше по душе, чем приручение пауков.
19
В декабре 1846 года я путешествовал по Африке со своим сыном и друзьями Огюстом Маке, Луи Буланже, Жиро и Дебаролем. Пять-шесть часов назад мы покинули орлиное гнездо, известное под именем Константин, и были вынуждены сделать остановку с ночевкой в лагере Сменду.
Как выяснилось, в лагере Сменду есть стены, но нет и в помине домов. Там сразу же подумали о защите, но не успели задуматься о крове. Впрочем, нет, я не прав. Там есть большой деревянный барак, который претендует на название харчевни, и маленький каменный домик, напоминающий знаменитый Нантский особняк, что так долго одиноко возвышался на площади Карусель. В домике живет казначей гарнизона, расположенного в Сменду.
Удивительно, до чего же холодно в Африке! Можно подумать, что солнце, король Сахары, на время оставило свой престол и попросило поцарствовать Сатурн или Меркурий. Вдобавок лил сильный дождь, но холод был гораздо сильнее, и мы добрались до места нашего ночлега насквозь промокшие и заледеневшие.
Вошли в харчевню, сгрудились вокруг очага и попросили принести ужин.
Дул жестокий бриз, проникал сквозь щели в стенах. Мы опасались, что сквозняк задует любые свечи и ужинать нам придется в темноте. Цивилизация в Сменду 1846 года не достигла еще уровня ламп и стеклянных колпаков.
Я обратился к друзьям в поисках двух добровольцев, которые отправились бы на поиски для нас комнаты, а сам был готов остаться и наблюдать за приготовлением ужина. Ели мы тут лучше, чем в Испании, однако нельзя сказать, что так уж вкусно и обильно. Вызвались Жиро и Дебароль. Они взяли с собой фонарь: странствовать по здешним уличкам со свечой – такое никому и в голову прийти не могло.
Через десять минут отважные исследователи вернулись и порадовали новостью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70