Из трех красавиц, подруг моей юности, две уже умерли, в живых осталась одна. Мне два раза по сорок, и я видел ее, мадам Гара, в последний раз лет двадцать тому назад – могучи и непредсказуемы ветры, что носят по свету листья с одного дерева, птиц из одного гнезда…
Я пишу эти строки в доме, который находится в половине льё от имения подруги моей юности, но, похоже, мы так и умрем, не свидевшись друг с другом.
Одно охотничье воспоминание приходит мне на память: я, и никто другой, убил косулю, которую подавали у нее на свадьбе.
Морис стал хозяином Вилье-Элона, но я его знал очень мало. Когда я гостил там, он обычно отсутствовал из-за своей учебы в коллеже. Насколько я знаю, жизнь он прожил в родовом имении, обожая свою жену, которая отвечала ему не меньшей любовью.
Что же до господина Коллара, то он был самым живым и веселым собеседником, какого я только знал. Спорить он мог только из-за двух вещей: у него в школе учились самые красивые барышни департамента, у него в овчарне находились самые породистые овцы Франции, и, хотя мериносы в те времена стоили очень дорого, я не думаю, что именно честные четвероногие проделали такую немыслимую брешь в его состоянии.
Г-ну Коллару, довольному своей жизнью в Вилье-Элоне, ни разу не захотелось принять участие в наших ожесточенных дебатах, продолжавшихся с 1815 по 1830 год. От Бурбонов, вернувшихся во Францию, он получил почетный крест за улучшение овечьей породы, или за мутноманию , как именует его страсть Мария Каппель в своих мемуарах. Это и была вся выгода, которую ему принесло родство с герцогом Орлеанским.
Вместе с тем Луи-Филипп не пренебрегал родственными связями, я встречал у него в доме и аббата Сен-Фара, и аббата Сен-Альбена – незаконнорожденных сыновей Филиппа Эгалите, которых он считал своими законными братьями; не скрывал он родства и с г-ном Колларом и всегда останавливался у него, когда приезжал сам по-старинному продавать леса в Вилье-Котре.
Мария Каппель в своих мемуарах слегка касается темы овечек и пастушек:
«Все хозяйственные постройки он переделал, приспособив под овчарни, а все поля превратил в луга. В пастушеских посохах дед видел жезлы нового золотого века, и если овечки, в его глазах, были очаровательны, то еще очаровательнее были пастушки, заставлявшие его забывать об овечках». И далее она прибавляет: «Бабушка не любила ни овец, ни пастушек; к ней приезжали друзья и соседи, она растила и воспитывала детей, весной горевала о Париже, а осенью надеялась туда отправиться. Своих трех дочерей она рано выдала замуж».
Первой вышла замуж, конечно же, Каролина. В декабре 1815 года ее мужем стал г-н Каппель, капитан артиллерии. В 1817 г. Эрмина вышла замуж за барона де Мартенса. Луиза – я вновь воспользуюсь красочным повествованием Марии Каппель – «оставила кукол, чтобы играть в жену», и вышла замуж в 1818 г. в возрасте пятнадцати лет за барона Гара.
Мы уже говорили об этих браках, но теперь указали и даты. Поверьте, для нашего повествования даты имеют немаловажное значение.
4
Мария Каппель родилась в 1816 году.
И вот удивительная загадка природы – в благоухающем свежестью, красотой и молодостью розарии появился изъян: Мария Каппель не была хорошенькой.
Позже мы нарисуем ее портрет и постараемся обрисовать характер. А пока послушаем, что говорит о себе она сама:
«Первое дитя – радость и гордость родителей, дедушек и бабушек – должно быть хорошеньким ангелочком. Но увы! Моя некрасивость заставила прозреть даже слепую материнскую любовь. Самые очаровательные чепчики и кокетливые платьица не могли помочь мне похорошеть. Добрые друзья, которым меня показывали, желая разделить обожание моей семьи, находившей в моей желтизне благородство слоновой кости и в худобе утонченность, вынуждены были жертвовать истиной во имя любезности».
Я не видел Марии Каппель во младенчестве и не могу судить, хороша она была или нет, мы познакомились с ней, когда ей исполнилось три года.
Случилось это в 1819 году, я приехал на праздник в живописную деревеньку Корси – теперь в тех местах проложили железную дорогу, и она тянется вдоль прудов. Мне было тогда семнадцать. Из-за бог знает какой размолвки с очаровательной девушкой по имени Аглая, чьи блестящие глаза подтверждали, что имя ей дано по справедливости, я жаждал одиночества. Но, по образному выражению А. де Мюссе, одиночество в семнадцать лет не рядится в траур. Яркое солнце освещало мое зеленое одиночество. Я брел по тропинке между живой изгородью из цветущего боярышника и лужком, радующим глаз маргаритками и лютиками, которые, как видно, и хотели бы, да не могли расселиться на песке дорожки. Белые кисти боярышника овевали меня чудесным ароматом, по его веткам с шипами и большими темно-зелеными листьями прыгали, щебеча, славки и осыпали на землю белые лепестки. День светился втройне – лучилось солнце, лучилась весна, лучилась молодость.
Дорога резко свернула, и я оказался лицом к лицу с людьми, идущими мне навстречу. Как я, они наслаждались благоуханным молодящим сиянием дня.
Женщина, девочка, молодой человек. Женщину я узнал сразу, мы с ней когда-то очень дружили. Девочка, без сомнения, была ее дочь. Молодого человека я не знал вовсе. Я приблизился к ним – они ведь и без того шли мне навстречу – но с немалым замешательством, естественным для молодого человека, встретившего подружку, вместе с которой рос, которую называл по-братски на «ты», но которая с тех пор повзрослела, стала женой и матерью. Я не видел баронессу Каппель с тех, уже давних, времен, когда звал ее попросту Каролиной. Здороваясь, я с улыбкой поклонился ей, она остановилась и заговорила:
– Господи! Неужели вы, Александр? Как давно мы не виделись и как рада я вновь вас увидеть! Вы стали таким великаном, что я уже не решусь обращаться к вам на «ты».
– Очень жаль, – отвечал я ей, – значит, вы и мне приказываете говорить вам «вы». Но у меня есть одно утешение: вы по-прежнему называете меня «Александр», а значит, и я буду называть вас по старинке Каролиной, а не баронессой Каппель. А за руку вы держите, я полагаю, вашу дочку Марию?
– Да, Только не говорите мне: «Ах, какая хорошенькая!» Вы огорчите меня.
Я посмотрел на девочку. Похоже, она все понимала – закусила губку, почесала одной ножкой другую и поглядела на меня исподлобья смоляными глазами так, что я подумал: она куда старше своих лет.
Одета она была восхитительно.
– Мария, а вы не хотите меня поцеловать? – спросил я.
– Нет, – отвечала она, – целуются только красивые дети.
– Тогда позвольте, я вас поцелую, Мария, если не за красоту, так за ум.
Я взял ее на руки. Да, красивой ее не назовешь, но я никогда еще не видел такого выразительного лица четырехлетнего ребенка. Она была темноволосой худышкой с небольшими огненными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70