Но она лишь устало прикрыла глаза.
— А как же ваши шляпки? Они пользуются большим спросом.
— Я не хочу делать шляпки, — с неожиданной горячностью выпалила Элли.
Николас недоуменно покачал головой:
— Тогда чего же вы хотите?
— Я хочу жить, — бесстрастным голосом ответила она.
— Жить? О чем вы говорите?
— Я хочу забраться на самую высокую в мире гору, танцевать фламенко. — Она перевела дыхание. — И хочу увидеть настоящий океан.
— Вы никогда не видели океана? — удивился он.
— Нет. Все мои путешествия — Манхэттен между двумя реками, которые текут к морю. Кажется, так близко, а не добраться. Это не так уж и далеко, Элли.
— Для вас, со всеми вашими лошадьми и экипажа, конечно, недалеко, вы ведь, если очень нужно, и железнодорожный билет можете купить, чтобы туда попасть. — Вы тоже можете поехать на океан, Элли.
— Нет, не могу. Это точно так же, как я не могу защитить Джима. При всех словах о моей практичности и чувствительности я теперь понимаю, что смотрю на мир сквозь этакую дымку, отказываясь принимать вещи такими, какие они есть, чтобы заботиться и защищать троих взрослых людей вместо самой себя.
— Я не понимаю вас.
— Это все равно что разглядывать свое лицо при зажженных свечах, — вздохнула Элли. — Мне нравится то, что я вижу. Но только потому, что все смягчает свет горящих свечей. Я могу забыть о том, что при свете дня очень заметны мои двадцать шесть лет.
— Но это просто нелепо. При свечах или нет, но я никогда еще не видел никого красивее вас.
— А я не о красоте говорю, — возразила Элли, и ее лицо дрогнуло. Потом она мягко продолжила: — То, что мне не видно при свечах, — это маленькая трехлетняя девочка, которая была мучительно одинока; это восемнадцатилетняя девушка, решившая начать жизнь заново; это двадцатишестилетняя женщина, которая чувствует себя все еще маленькой девочкой, и ей хочется, чтобы кто-нибудь покачал ее и дал выплакаться на плече и сказал бы, что все будет хорошо.
Ее слова опалили ему сердце, и, забыв обо всем, Николас шагнул к Элли и обнял ее.
— Все будет хорошо, Элли, все будет хорошо. — Он чувствовал, как напряжено ее хрупкое тело, словно она боролась с собой, желая уступить, но толком не зная, как это сделать. — Я обниму тебя, милая, а ты поплачь.
И она, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась. Николас чувствовал; как от ее слез намокает рубашка. И каким-то непостижимым образом он знал, что плачет она по ним — по трехлетней и восемнадцатилетней. С удивившей его самого уверенностью он знал теперь, что той, которой двадцать шесть лет, хорошо и покойно в его объятиях.
Он нежно покачивал ее, шептал на ухо разные ласковые слова. Наконец слезы стали утихать.
— Боже мой, Элли, — едва слышно выдохнул Николас. Так хотелось утешить ее, да что там — ему нужно было ее утешить! И он продолжил: — Вы делаете уйму хорошего. Скольким женщинам удавалось достичь в жизни того, что удалось вам? Нравится вам делать шляпки или нет, но факт остается фактом — вы делаете их мастерски.
— Да вы же их не выносите, — всхлипнула Элли.
— Я этого никогда не говорил, — улыбнулся Николас.
— Да вам и не надо говорить — все и так видно. Николас наконец огляделся по сторонам. Он приметил целую вереницу шляпок, развешанных на стенах. Любые фасоны, размеры и расцветки, но среди них он не увидел ни одной изящной вещицы. Они были диковинными, может быть, даже вызывающими, но не изящными. На его беду, в тот момент, когда Николас невольно поморщился, Элли подняла голову.
— Видите, вы их действительно не выносите. — Она высвободилась из его рук и прошла вдоль длинного ряда своих творений.
Николас шел следом, останавливаясь то перед одной, то перед другой шляпкой. Поддавшись порыву, он вдруг снял с подставки стильную широкополую шляпу и без лишних слов нацепил на себя и повернулся к Элли:
— Ну как?
Она даже рот приоткрыла от неожиданности. На заплаканном лице появилась слабая улыбка.
— Выглядите вы просто лихо. Большинству моих клиенток не идут мои шляпки так, как вам.
Николас шагнул ближе и слегка прищурился:
— Я не привык льстить самому себе, мисс Синклер. Но я сейчас думал не об этом.
— Тогда о чем же вы думали?
— О чудном и странном. — Голос его дрогнул. — Я пытался определить, в каких странах можно было бы пустить в оборот ваши деньги.
— Для меня? Зачем? Вы же сами сказали, что я очень чувствительная. Так что я сама пристрою их куда надо.
Николас коротко рассмеялся.
— С трудом верится, что я мог такое сказать о вас — женщине, которая делает весьма… своеобразные шляпки, запросто катается по улицам на роликах и одним махом, как пьяный матрос виски, опрокидывает в себя стакан чаю.
Элли залилась краской и отвернулась. Но Николас протянул руку, взял ее за подбородок и заглянул в глаза.
— Боюсь, что вы самая действующая на нервы, самая непредсказуемая и самая упрямая из всех женщин, которых я имел честь знать. — Он нежно провел кончиками пальцев по щеке, горлу, добрался до ее пышных волос и слегка отклонил ее голову назад. — Элли, выдохнул он у ее губ.
Шляпка соскользнула у него с головы за спину. И тут он поцеловал ее, осторожно, как будто боясь спугнуть. Его язык скользнул по ее губам, тихонько раздвинул и погрузился в сладость ее рта.
Элли судорожно вздохнула, когда его руки скользнули ей на плечи. Николас нашел ее руки и осторожно переплел свои пальцы с ее. Не спеша поднес ее руку к своим губам и принялся целовать каждую костяшку ее кулачка, а потом и каждый тонкий палец. И в тот момент, когда он ласково обхватил один из пальчиков губами, он увидел это.
Масляную краску. Глубоко под розоватым продолговатым ногтем.
— Что это? — с любопытством спросил Николас и чуть отвел ее руку в сторону, чтобы рассмотреть получше.
Элли глубоко вздохнула, торопливо выдернула руку и оглядела пальцы. Пожав плечами, она опустила руку и уклончиво ответила:
— Ах это… Наверное, угодила в краску, когда помогала Барнарду. И мне кажется, вам давно пора идти, — и с этими словами отошла вглубь комнаты.
— Но я…
— Нет, мистер Дрейк. То, что сейчас произошло между нами, вообще не должно было произойти.
— Что? Я не должен был задавать вам вопросов о краске под ногтями? — Он снова взял ее за руку.
Даю честное слово, что я больше никогда не буду об этом спрашивать, — шутливо пообещал он.
— Вы прекрасно знаете, что я не это имела в виду, — сухо заметила Элли.
— Вот вы о чем… Тогда вы скорее всего имеете в виду тот факт, что я вас поцеловал? — Он снова притянул ее к себе. — Но тут, боюсь, я не могу вам обещать не делать этого впредь. — И он запечатлел нежный поцелуй на ее шее.
— Нет! — ахнула Элли. — Вы не можете. Мы не можем.
— Но почему?
И Николас повел губами вверх к ее уху. Элли задрожала. Потом резким движением высвободилась и повернулась к нему с бесстрастным лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— А как же ваши шляпки? Они пользуются большим спросом.
— Я не хочу делать шляпки, — с неожиданной горячностью выпалила Элли.
Николас недоуменно покачал головой:
— Тогда чего же вы хотите?
— Я хочу жить, — бесстрастным голосом ответила она.
— Жить? О чем вы говорите?
— Я хочу забраться на самую высокую в мире гору, танцевать фламенко. — Она перевела дыхание. — И хочу увидеть настоящий океан.
— Вы никогда не видели океана? — удивился он.
— Нет. Все мои путешествия — Манхэттен между двумя реками, которые текут к морю. Кажется, так близко, а не добраться. Это не так уж и далеко, Элли.
— Для вас, со всеми вашими лошадьми и экипажа, конечно, недалеко, вы ведь, если очень нужно, и железнодорожный билет можете купить, чтобы туда попасть. — Вы тоже можете поехать на океан, Элли.
— Нет, не могу. Это точно так же, как я не могу защитить Джима. При всех словах о моей практичности и чувствительности я теперь понимаю, что смотрю на мир сквозь этакую дымку, отказываясь принимать вещи такими, какие они есть, чтобы заботиться и защищать троих взрослых людей вместо самой себя.
— Я не понимаю вас.
— Это все равно что разглядывать свое лицо при зажженных свечах, — вздохнула Элли. — Мне нравится то, что я вижу. Но только потому, что все смягчает свет горящих свечей. Я могу забыть о том, что при свете дня очень заметны мои двадцать шесть лет.
— Но это просто нелепо. При свечах или нет, но я никогда еще не видел никого красивее вас.
— А я не о красоте говорю, — возразила Элли, и ее лицо дрогнуло. Потом она мягко продолжила: — То, что мне не видно при свечах, — это маленькая трехлетняя девочка, которая была мучительно одинока; это восемнадцатилетняя девушка, решившая начать жизнь заново; это двадцатишестилетняя женщина, которая чувствует себя все еще маленькой девочкой, и ей хочется, чтобы кто-нибудь покачал ее и дал выплакаться на плече и сказал бы, что все будет хорошо.
Ее слова опалили ему сердце, и, забыв обо всем, Николас шагнул к Элли и обнял ее.
— Все будет хорошо, Элли, все будет хорошо. — Он чувствовал, как напряжено ее хрупкое тело, словно она боролась с собой, желая уступить, но толком не зная, как это сделать. — Я обниму тебя, милая, а ты поплачь.
И она, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась. Николас чувствовал; как от ее слез намокает рубашка. И каким-то непостижимым образом он знал, что плачет она по ним — по трехлетней и восемнадцатилетней. С удивившей его самого уверенностью он знал теперь, что той, которой двадцать шесть лет, хорошо и покойно в его объятиях.
Он нежно покачивал ее, шептал на ухо разные ласковые слова. Наконец слезы стали утихать.
— Боже мой, Элли, — едва слышно выдохнул Николас. Так хотелось утешить ее, да что там — ему нужно было ее утешить! И он продолжил: — Вы делаете уйму хорошего. Скольким женщинам удавалось достичь в жизни того, что удалось вам? Нравится вам делать шляпки или нет, но факт остается фактом — вы делаете их мастерски.
— Да вы же их не выносите, — всхлипнула Элли.
— Я этого никогда не говорил, — улыбнулся Николас.
— Да вам и не надо говорить — все и так видно. Николас наконец огляделся по сторонам. Он приметил целую вереницу шляпок, развешанных на стенах. Любые фасоны, размеры и расцветки, но среди них он не увидел ни одной изящной вещицы. Они были диковинными, может быть, даже вызывающими, но не изящными. На его беду, в тот момент, когда Николас невольно поморщился, Элли подняла голову.
— Видите, вы их действительно не выносите. — Она высвободилась из его рук и прошла вдоль длинного ряда своих творений.
Николас шел следом, останавливаясь то перед одной, то перед другой шляпкой. Поддавшись порыву, он вдруг снял с подставки стильную широкополую шляпу и без лишних слов нацепил на себя и повернулся к Элли:
— Ну как?
Она даже рот приоткрыла от неожиданности. На заплаканном лице появилась слабая улыбка.
— Выглядите вы просто лихо. Большинству моих клиенток не идут мои шляпки так, как вам.
Николас шагнул ближе и слегка прищурился:
— Я не привык льстить самому себе, мисс Синклер. Но я сейчас думал не об этом.
— Тогда о чем же вы думали?
— О чудном и странном. — Голос его дрогнул. — Я пытался определить, в каких странах можно было бы пустить в оборот ваши деньги.
— Для меня? Зачем? Вы же сами сказали, что я очень чувствительная. Так что я сама пристрою их куда надо.
Николас коротко рассмеялся.
— С трудом верится, что я мог такое сказать о вас — женщине, которая делает весьма… своеобразные шляпки, запросто катается по улицам на роликах и одним махом, как пьяный матрос виски, опрокидывает в себя стакан чаю.
Элли залилась краской и отвернулась. Но Николас протянул руку, взял ее за подбородок и заглянул в глаза.
— Боюсь, что вы самая действующая на нервы, самая непредсказуемая и самая упрямая из всех женщин, которых я имел честь знать. — Он нежно провел кончиками пальцев по щеке, горлу, добрался до ее пышных волос и слегка отклонил ее голову назад. — Элли, выдохнул он у ее губ.
Шляпка соскользнула у него с головы за спину. И тут он поцеловал ее, осторожно, как будто боясь спугнуть. Его язык скользнул по ее губам, тихонько раздвинул и погрузился в сладость ее рта.
Элли судорожно вздохнула, когда его руки скользнули ей на плечи. Николас нашел ее руки и осторожно переплел свои пальцы с ее. Не спеша поднес ее руку к своим губам и принялся целовать каждую костяшку ее кулачка, а потом и каждый тонкий палец. И в тот момент, когда он ласково обхватил один из пальчиков губами, он увидел это.
Масляную краску. Глубоко под розоватым продолговатым ногтем.
— Что это? — с любопытством спросил Николас и чуть отвел ее руку в сторону, чтобы рассмотреть получше.
Элли глубоко вздохнула, торопливо выдернула руку и оглядела пальцы. Пожав плечами, она опустила руку и уклончиво ответила:
— Ах это… Наверное, угодила в краску, когда помогала Барнарду. И мне кажется, вам давно пора идти, — и с этими словами отошла вглубь комнаты.
— Но я…
— Нет, мистер Дрейк. То, что сейчас произошло между нами, вообще не должно было произойти.
— Что? Я не должен был задавать вам вопросов о краске под ногтями? — Он снова взял ее за руку.
Даю честное слово, что я больше никогда не буду об этом спрашивать, — шутливо пообещал он.
— Вы прекрасно знаете, что я не это имела в виду, — сухо заметила Элли.
— Вот вы о чем… Тогда вы скорее всего имеете в виду тот факт, что я вас поцеловал? — Он снова притянул ее к себе. — Но тут, боюсь, я не могу вам обещать не делать этого впредь. — И он запечатлел нежный поцелуй на ее шее.
— Нет! — ахнула Элли. — Вы не можете. Мы не можем.
— Но почему?
И Николас повел губами вверх к ее уху. Элли задрожала. Потом резким движением высвободилась и повернулась к нему с бесстрастным лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82