Обнаженные руки и шея были так хороши, что не нуждались в драгоценностях, а низкий вырез платья открывал красивую грудь.
– Княгиня Волконская... Графиня Шереметьева... Княгиня Трубецкая... Граф такой-то... Графиня такая-то...
От волнения Казя почти не слышала имен. Ей целовали руку, смотрели на нее с одобрением.
– А вот господин Орлов.
Молодой человек примерно ее возраста, более чем на голову выше всех, улыбался ей с высоты своего гигантского роста. Одет он был просто – зеленый сюртук военного покроя с широкими красными обшлагами и красный же атласный камзол. Его лицо с правильными чертами и хорошо очерченным ртом завершалось широким лбом, увенчанным аккуратным простым париком.
Он взял ее руку, чтобы поднести к губам, и она совершенно затерялась в его огромной ладони, в твердом пожатии которой ощущалась все же некая мягкость.
– В Петербурге внезапно стало гораздо светлее, – сказал он, имея в виду, очевидно, ее появление.
Он говорил легким беззаботным тоном, что при его росте производило странное впечатление, не переставая откровенно любоваться Казей. Воспользовавшись краткой паузой, Лев повернулся к хозяину дома и как бы невзначай заметил:
– Мы встретили у входа князя Куракина с какими-то людьми. Они, видимо, очень спешили.
– Тут произошел весьма неприятный инцидент, – сказал князь Баратынский. – Счастье ваше, что вы при нем не присутствовали. Граф Апраксин, напившись, затеял ссору с французом из консульства, Бог знает по какому поводу. Так или иначе, кончилась она тем, что Апраксин плеснул вином в лицо французу. После этого, как принято в подобных случаях, они отправились к Петропавловской крепости выяснять отношения.
– Царапина – и честь будет восстановлена, – сказал рослый молодой человек.
– Да, небольшое кровопускание – и они вернутся сюда, чтобы выпить за здоровье друг друга, как это уже не раз бывало.
– Ну нет, это совсем другой случай, – вмешалась в разговор графиня Волконская, красивая женщина в ярко-оранжевом платье.
– Обратили внимание, какие у француза были глаза?
– О нем известно что-нибудь?
– Да, – сказал Орлов. – Его фамилия де Бонвиль, он только что из Парижа, а там был конюшим королевы Марии Лешинской.
– Прекрасное начало, ничего не скажешь. Дуэль в первый же вечер – и с кем? С самим Иваном Апраксиным.
Прислушиваясь к их разговору, Казя незаметно осматривалась вокруг. Темные, обшитые деревом стены освещались свечами в роскошных канделябрах, между ними висели шкуры животных и плохо исполненные портреты. Рядом с огромными кадками тепличных цветов стояли наготове, позевывая и почесываясь, лакеи в богатых ливреях. В дальнем конце зала тихо переговаривались цыгане с инструментами в руках, ожидавшие своей очереди выступить. Среди гостей сновали карлики, разносившие вино. Было душно – в воздухе стояли запахи свеч, женских духов и пота немытых тел, смешанные с пьянящим ароматом цветов. Кто-то тронул Казю за локоть.
– Вина, мадам? – Карлик с ясными умными глазами протягивал ей серебряный бокал. Вместо непропорционально раздутого шара, как у всех, ему подобных, у него была голова обычных размеров. Он был, скорее, не карликом, а мужчиной в миниатюре, исключение составляли разве только чрезмерно тонкие ноги-палочки. Казя с улыбкой поблагодарила его.
– Я не разобрал вашего имени, – сказал он, и голос его также показался Казе нормальным, или почти нормальным. А уж улыбка у него была необычайно обаятельная.
– Я тоже из Польши, – добавил он тихо и растворился среди ярких юбок.
– Мне этот парень по душе, – Орлов продолжал разговор о Бонвиле. – К тому же француз принадлежит к братству, – и он с улыбкой дотронулся рукой до длинного шрама на своей щеке.
– Такого шрама, как у Бонвиля, я больше ни у кого не видел, – сказал Баратынский. – Ему только что не разрезали лицо пополам. Он бросается в глаза гораздо больше, чем даже ваш, Алексей.
Орлов рассмеялся. Беседуя, он исподволь передвигаля в сторону Кази, пока не оказался рядом с ней. Его задания и улыбки предназначались ей.
– Но шрам нисколько не портит его внешность, – промолвила княгиня Волконская. – Он ему, можно сказать, даже идет, придавая диковатый, смелый вид, который, признаюсь, мне очень нравится. – Замечание княгини вызвало взрыв хохота и оживленные комментарии.
– Вашего француза со смелой внешностью Апраксин изрубит в котлету, ибо он при всех своих недостатках прирожденный фехтовальщик. Мне даже кажется, что он и ссору-то затеял для того, чтобы иметь возможность побаловаться своим клинком, – сказал кто-то.
– Не скажите, – возразил граф Головин. – Французы выглядят легкомысленными щеголями, но это не мешает многим из них драться как дьяволам. Возьмите, к примеру, д'Эона. Походит на женщину, а кисть – железная. Только дурак станет его задирать.
– Мне он не нравится, – проговорила женщина с полными мясистыми плечами.
– Почему? Из-за того, что он не интересуется прекрасным полом?
– Месье д'Эон занимает какой-то пост во французском консульстве, – пояснил Орлов Казе. – Секретаря, по-моему, – я никогда не знаю, как называются все эти дипломатические должности. Он хорошо известен в петербургском обществе, а сейчас выступает секундантом Бонвиля.
– Пари! – воскликнул граф Головин. – Ставлю сто рублей на Ивана, он победит француза.
– Двести, и я согласен, – сказал Орлов.
– Двести так двести. Но деньги на бочку сейчас, дорогой Алексей. Иван, повторяю, сделает из Бонвиля котлету.
– Хватит об этом! – закричал вдруг Баратынский и захлопал в ладоши. – Послушаем лучше цыган!
Все перешли в другой конец зала и встали кругом около цыган. Заиграли скрипки. Алексей Орлов по-прежнему ни на секунду не отходил от Кази.
Она отбивала ритм ногой. Черноглазые девушки били дроби, вертелись и кружились в бешеном танце под звуки оглушительной музыки, ветер от их развевающихся юбок колебал и даже тушил пламя свечей. Скрипки всхлипывали и рыдали в немытых темнокожих руках цыган, и Казе слышались в их звуках завывания ветра в высоких султанах степной травы. Неожиданно для себя она услышала свой собственный смех, почувствовала на плече руку Алексея, подняла на него взор, и вдруг к ней пришло ощущение счастья, какого она не знала уже много лет.
А танец, между тем, достиг апогея. Князь Трубецкой вышел на середину круга, обнял за талию двух цыганок – каждую одной рукой – и отплясывал с ними, не обращая внимания на то, что его парик съехал набок. Раздались аплодисменты, смех, крики «Бис!» «Браво!» «Бис!». Танцоры с разгоряченными сияющими лицами прыгали высоко вверх, делали ножницы, зрители бросались целовать и обнимать стройных цыганок. Казей овладело чувство полной раскрепощенности, абсолютной свободы, подобное тому, что она испытала в последнюю свою ночь в Зимовецкой, когда они с Натальей пошли на луг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Княгиня Волконская... Графиня Шереметьева... Княгиня Трубецкая... Граф такой-то... Графиня такая-то...
От волнения Казя почти не слышала имен. Ей целовали руку, смотрели на нее с одобрением.
– А вот господин Орлов.
Молодой человек примерно ее возраста, более чем на голову выше всех, улыбался ей с высоты своего гигантского роста. Одет он был просто – зеленый сюртук военного покроя с широкими красными обшлагами и красный же атласный камзол. Его лицо с правильными чертами и хорошо очерченным ртом завершалось широким лбом, увенчанным аккуратным простым париком.
Он взял ее руку, чтобы поднести к губам, и она совершенно затерялась в его огромной ладони, в твердом пожатии которой ощущалась все же некая мягкость.
– В Петербурге внезапно стало гораздо светлее, – сказал он, имея в виду, очевидно, ее появление.
Он говорил легким беззаботным тоном, что при его росте производило странное впечатление, не переставая откровенно любоваться Казей. Воспользовавшись краткой паузой, Лев повернулся к хозяину дома и как бы невзначай заметил:
– Мы встретили у входа князя Куракина с какими-то людьми. Они, видимо, очень спешили.
– Тут произошел весьма неприятный инцидент, – сказал князь Баратынский. – Счастье ваше, что вы при нем не присутствовали. Граф Апраксин, напившись, затеял ссору с французом из консульства, Бог знает по какому поводу. Так или иначе, кончилась она тем, что Апраксин плеснул вином в лицо французу. После этого, как принято в подобных случаях, они отправились к Петропавловской крепости выяснять отношения.
– Царапина – и честь будет восстановлена, – сказал рослый молодой человек.
– Да, небольшое кровопускание – и они вернутся сюда, чтобы выпить за здоровье друг друга, как это уже не раз бывало.
– Ну нет, это совсем другой случай, – вмешалась в разговор графиня Волконская, красивая женщина в ярко-оранжевом платье.
– Обратили внимание, какие у француза были глаза?
– О нем известно что-нибудь?
– Да, – сказал Орлов. – Его фамилия де Бонвиль, он только что из Парижа, а там был конюшим королевы Марии Лешинской.
– Прекрасное начало, ничего не скажешь. Дуэль в первый же вечер – и с кем? С самим Иваном Апраксиным.
Прислушиваясь к их разговору, Казя незаметно осматривалась вокруг. Темные, обшитые деревом стены освещались свечами в роскошных канделябрах, между ними висели шкуры животных и плохо исполненные портреты. Рядом с огромными кадками тепличных цветов стояли наготове, позевывая и почесываясь, лакеи в богатых ливреях. В дальнем конце зала тихо переговаривались цыгане с инструментами в руках, ожидавшие своей очереди выступить. Среди гостей сновали карлики, разносившие вино. Было душно – в воздухе стояли запахи свеч, женских духов и пота немытых тел, смешанные с пьянящим ароматом цветов. Кто-то тронул Казю за локоть.
– Вина, мадам? – Карлик с ясными умными глазами протягивал ей серебряный бокал. Вместо непропорционально раздутого шара, как у всех, ему подобных, у него была голова обычных размеров. Он был, скорее, не карликом, а мужчиной в миниатюре, исключение составляли разве только чрезмерно тонкие ноги-палочки. Казя с улыбкой поблагодарила его.
– Я не разобрал вашего имени, – сказал он, и голос его также показался Казе нормальным, или почти нормальным. А уж улыбка у него была необычайно обаятельная.
– Я тоже из Польши, – добавил он тихо и растворился среди ярких юбок.
– Мне этот парень по душе, – Орлов продолжал разговор о Бонвиле. – К тому же француз принадлежит к братству, – и он с улыбкой дотронулся рукой до длинного шрама на своей щеке.
– Такого шрама, как у Бонвиля, я больше ни у кого не видел, – сказал Баратынский. – Ему только что не разрезали лицо пополам. Он бросается в глаза гораздо больше, чем даже ваш, Алексей.
Орлов рассмеялся. Беседуя, он исподволь передвигаля в сторону Кази, пока не оказался рядом с ней. Его задания и улыбки предназначались ей.
– Но шрам нисколько не портит его внешность, – промолвила княгиня Волконская. – Он ему, можно сказать, даже идет, придавая диковатый, смелый вид, который, признаюсь, мне очень нравится. – Замечание княгини вызвало взрыв хохота и оживленные комментарии.
– Вашего француза со смелой внешностью Апраксин изрубит в котлету, ибо он при всех своих недостатках прирожденный фехтовальщик. Мне даже кажется, что он и ссору-то затеял для того, чтобы иметь возможность побаловаться своим клинком, – сказал кто-то.
– Не скажите, – возразил граф Головин. – Французы выглядят легкомысленными щеголями, но это не мешает многим из них драться как дьяволам. Возьмите, к примеру, д'Эона. Походит на женщину, а кисть – железная. Только дурак станет его задирать.
– Мне он не нравится, – проговорила женщина с полными мясистыми плечами.
– Почему? Из-за того, что он не интересуется прекрасным полом?
– Месье д'Эон занимает какой-то пост во французском консульстве, – пояснил Орлов Казе. – Секретаря, по-моему, – я никогда не знаю, как называются все эти дипломатические должности. Он хорошо известен в петербургском обществе, а сейчас выступает секундантом Бонвиля.
– Пари! – воскликнул граф Головин. – Ставлю сто рублей на Ивана, он победит француза.
– Двести, и я согласен, – сказал Орлов.
– Двести так двести. Но деньги на бочку сейчас, дорогой Алексей. Иван, повторяю, сделает из Бонвиля котлету.
– Хватит об этом! – закричал вдруг Баратынский и захлопал в ладоши. – Послушаем лучше цыган!
Все перешли в другой конец зала и встали кругом около цыган. Заиграли скрипки. Алексей Орлов по-прежнему ни на секунду не отходил от Кази.
Она отбивала ритм ногой. Черноглазые девушки били дроби, вертелись и кружились в бешеном танце под звуки оглушительной музыки, ветер от их развевающихся юбок колебал и даже тушил пламя свечей. Скрипки всхлипывали и рыдали в немытых темнокожих руках цыган, и Казе слышались в их звуках завывания ветра в высоких султанах степной травы. Неожиданно для себя она услышала свой собственный смех, почувствовала на плече руку Алексея, подняла на него взор, и вдруг к ней пришло ощущение счастья, какого она не знала уже много лет.
А танец, между тем, достиг апогея. Князь Трубецкой вышел на середину круга, обнял за талию двух цыганок – каждую одной рукой – и отплясывал с ними, не обращая внимания на то, что его парик съехал набок. Раздались аплодисменты, смех, крики «Бис!» «Браво!» «Бис!». Танцоры с разгоряченными сияющими лицами прыгали высоко вверх, делали ножницы, зрители бросались целовать и обнимать стройных цыганок. Казей овладело чувство полной раскрепощенности, абсолютной свободы, подобное тому, что она испытала в последнюю свою ночь в Зимовецкой, когда они с Натальей пошли на луг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100