– До чего же сурово обходится с женщиной время!»
В комнату вошла горничная с горячим шоколадом и ватрушками.
– Иди сюда, Пунш. Иди сюда, Шарлемань. – Тетя водрузила на постель приглашенных собачек. – А ты, Елизавета? Ты не находишь, что она вылитая русская императрица? Уж не знаю и почему, наверное, из-за того, что она такая... такая пышная. Вот именно, пышная. Но ты ведь никогда не видела императрицу, деточка? Не огорчайся, еще увидишь. Не спрашивай когда, деточка. Однажды с очаровательным реверансом ты обязательно предстанешь пред ее очи. Правда, Шарлемань? – Тетушка Дарья устроила жирную белую собачонку в глубокой выемке на своей груди. Попугай Фредерик, сердито щелкая клювом, спустился на спинку кровати. Остальные собачки жадно вгрызались в ватрушку, которую она держала в руке.
– Ну, ну, Роман, не будь жадиной.
Ее глаза затуманились воспоминаниями; с отсутствующим видом она облизала свои пальцы.
– Красивое имя Роман, – тетушка мечтательно помолчала и продолжила. – Он приехал за мной ночью, в карете. Шел дождь, и я ужасно боялась, что скрип колес по мокрому гравию разбудит моего отца – твоего дедушку.
Казя вспомнила грозного старика с огромными седыми усами и ярко-голубыми фамильными глазами Раденских, который кричал на нее и на Яцека и часами в одиночестве просиживал перед камином, о чем-то думая, совсем как дед Генрика.
– Я никогда не забуду скрип этих колес, – продолжала тетушка Дарья. Она говорила спокойно, без своих обычных ужимок. – Мы проехали много верст в ужасную грозу, и вдруг я обнаружила, что забыла дома свое любимое ожерелье. Я расхныкалась, как маленькая девочка, и потребовала, чтобы мы вернулись назад. «Бога ради, Дарья, – так вскричал он, – ты можешь думать об ожерелье в такую минуту?» Но я плакала и настаивала, чтобы мы вернулись домой, хотя сходила с ума по этому человеку. И он повернул лошадей, поклявшись, что ему не нужна женщина, которая ценит ожерелье больше любви.
Казя отвернулась, чтобы не видеть, как из тетушкиных глаз катятся крупные слезы.
– Мы вернулись домой; дождь лил как из ведра, как будто оплакивая наше несбывшееся счастье. Я отчетливо помню его лицо, освещенное вспышкой молнии: ретельное, суровое лицо, по которому градом катилась вода.
По ее подбородку медленно сползла капелька шоколада. Казя не знала, что ей сказать.
– Когда ты полюбишь мужчину, а ты обязательно полюбишь, помни, что во всем мире нет ничего важнее вашей любви. Не позволяй ничему вставать на пути этой любви, если сердце говорит тебе, что другой такой любви в твоей жизни не будет. – Ее голос стал громче, бледный румянец оживил ее желтые щеки. – Никого не слушай, не обращай внимания на слухи и сплетни, стремящиеся вас поссорить, не разлучайся с любимым ни на один день – это может убить вашу любовь. Я повторяю, Казя, не позволяй ничему вставать на пути у высоких чувств. Ничему. – Она тяжело дышала. – Иначе ты станешь такой, как тетя Бетка... или я. – Тетушка Дарья рассмеялась не то весело, не то с горечью.
На полу две собаки затеяли драку, они щелкали остатками зубов и наскакивали друг на друга в приступе старческой ярости.
– Прекрати, Флориан! Оставь его, Зигфрид! Прекратите, я говорю. Пихни их, Казя, только не слишком сильно. – Казя разняла разъярившихся мопсов.
– Право, милочка, они точь-в-точь как твой отец и Сигизмунд Баринский. Они вечно грызлись из-за политики, словно два школьника. Какое имеет значение, что твоя мать в девичестве Чарторыйская, а Баринские родственники Потоцким. Чарторыйские! Потоцкие! Видит Бог, они все поляки, разве не так, деточка?
– Так, тетя Дарья.
– Они все грызутся за первенство, как мои Зигфрид и Флориан за кусочек ватрушки. – Она улыбнулась, довольная своим сравнением. – Я не устаю стыдить твоего отца. «Ян, – говорю я ему на днях, – мы с тобой брат и сестра, но, слава Богу, я не лопаюсь от гордости за свою фамилию, так что не могу подумать о детях. Они хотят играть вместе, – так я сказала, – ты неправильно поступаешь, Ян».
Казя принялась деловито гладить одного из щенков, чтобы скрыть приливший к щекам предательский румянец.
– Гордость, глупая польская гордость – вот что это такое. Какое имеет значение, у кого из них больше земли и холопов? Польша существует, несмотря на вражду шляхтичей.
– Но, тетушка Дарья, отец говорит, что шляхтичи это и есть Польша.
Тетушка игнорировала ее замечание.
– Их вражда началась давно, задолго до окончательного разрыва. В тот день, когда они сюда приехали – у нас еще гостила принцесса Иоганна с дочерью, как ее звали... кажется, Фике, – установилось что-то вроде временного перемирия. Помнишь, чем это кончилось?
– Я так и думала, – продолжала тетушка, – что Иоганна для своей драгоценной Фике метит выше, чем замужество с твоим кузеном Понятовским, хотя он и принадлежит к одной из самых знатных польских фамилий.
Казя искоса из-под длинных ресниц взглянула на тетушку. Бедняжка опять начала заговариваться.
– Но она уже замужем.
– Замужем? Чепуха. Как она может быть замужем? Разве ее не отдали в монастырь? – озадаченно спрашивала тетушка.
– Она вышла замуж за великого князя.
– За великого князя? Да, конечно, теперь я вспоминаю. После замужества ее стали называть Софьей?
– Нет, Софья – это ее настоящее имя. А теперь она Екатерина Алексеевна, великая княгиня. Я до сих пор думаю о ней как о Фике, – добавила Казя.
Глаза тетушки просветлели.
– Боже милостивый, она вышла замуж за голштинского герцога Петера. За этого невзрачного паренька с мужицкими манерами и волчьим аппетитом. Ну и ну, кто бы мог подумать, что наша недотрога станет великой княгиней. Правда, у ее мужа плохая репутация, за его выходки его даже прозвали Кильским Чертенком. Но мне его жалко – у него было тяжелое детство. Может быть, твоя Фике сумеет сделать его счастливым.
Казя внезапно подумала, что отныне «ее Фике» принадлежит голштинскому герцогу и она ее больше никогда не увидит. Иногда в жизни случаются очень грустные вещи. Однако, на что ей сетовать? Вскоре она окажется в объятиях Генрика. И не нужен ей никакой великий князь.
– Иоганна будет довольна, – продолжала тетушка, – и станет еще невыносимее, общаясь с императрицей. Представляешь, с какой гримасой она будет лорнировать русских мужиков?
Она посмотрела на Казю, которая ничего не ответила.
– Ты тоже хочешь выйти замуж за принца, деточка? Ах! Ах! Мечты, мечты...
На некоторое время она погрузилась в молчание, рассеянно теребя уши щенков.
– А твой симпатичный кузен, стало быть, остался ни с чем. Время от времени Станиславу нужно спускаться на грешную землю, уж очень он гордый.
Если бы Казя наблюдала за своей тетушкой, она бы увидела, какими лукавыми стали ее глаза, и тут же она хитро сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
В комнату вошла горничная с горячим шоколадом и ватрушками.
– Иди сюда, Пунш. Иди сюда, Шарлемань. – Тетя водрузила на постель приглашенных собачек. – А ты, Елизавета? Ты не находишь, что она вылитая русская императрица? Уж не знаю и почему, наверное, из-за того, что она такая... такая пышная. Вот именно, пышная. Но ты ведь никогда не видела императрицу, деточка? Не огорчайся, еще увидишь. Не спрашивай когда, деточка. Однажды с очаровательным реверансом ты обязательно предстанешь пред ее очи. Правда, Шарлемань? – Тетушка Дарья устроила жирную белую собачонку в глубокой выемке на своей груди. Попугай Фредерик, сердито щелкая клювом, спустился на спинку кровати. Остальные собачки жадно вгрызались в ватрушку, которую она держала в руке.
– Ну, ну, Роман, не будь жадиной.
Ее глаза затуманились воспоминаниями; с отсутствующим видом она облизала свои пальцы.
– Красивое имя Роман, – тетушка мечтательно помолчала и продолжила. – Он приехал за мной ночью, в карете. Шел дождь, и я ужасно боялась, что скрип колес по мокрому гравию разбудит моего отца – твоего дедушку.
Казя вспомнила грозного старика с огромными седыми усами и ярко-голубыми фамильными глазами Раденских, который кричал на нее и на Яцека и часами в одиночестве просиживал перед камином, о чем-то думая, совсем как дед Генрика.
– Я никогда не забуду скрип этих колес, – продолжала тетушка Дарья. Она говорила спокойно, без своих обычных ужимок. – Мы проехали много верст в ужасную грозу, и вдруг я обнаружила, что забыла дома свое любимое ожерелье. Я расхныкалась, как маленькая девочка, и потребовала, чтобы мы вернулись назад. «Бога ради, Дарья, – так вскричал он, – ты можешь думать об ожерелье в такую минуту?» Но я плакала и настаивала, чтобы мы вернулись домой, хотя сходила с ума по этому человеку. И он повернул лошадей, поклявшись, что ему не нужна женщина, которая ценит ожерелье больше любви.
Казя отвернулась, чтобы не видеть, как из тетушкиных глаз катятся крупные слезы.
– Мы вернулись домой; дождь лил как из ведра, как будто оплакивая наше несбывшееся счастье. Я отчетливо помню его лицо, освещенное вспышкой молнии: ретельное, суровое лицо, по которому градом катилась вода.
По ее подбородку медленно сползла капелька шоколада. Казя не знала, что ей сказать.
– Когда ты полюбишь мужчину, а ты обязательно полюбишь, помни, что во всем мире нет ничего важнее вашей любви. Не позволяй ничему вставать на пути этой любви, если сердце говорит тебе, что другой такой любви в твоей жизни не будет. – Ее голос стал громче, бледный румянец оживил ее желтые щеки. – Никого не слушай, не обращай внимания на слухи и сплетни, стремящиеся вас поссорить, не разлучайся с любимым ни на один день – это может убить вашу любовь. Я повторяю, Казя, не позволяй ничему вставать на пути у высоких чувств. Ничему. – Она тяжело дышала. – Иначе ты станешь такой, как тетя Бетка... или я. – Тетушка Дарья рассмеялась не то весело, не то с горечью.
На полу две собаки затеяли драку, они щелкали остатками зубов и наскакивали друг на друга в приступе старческой ярости.
– Прекрати, Флориан! Оставь его, Зигфрид! Прекратите, я говорю. Пихни их, Казя, только не слишком сильно. – Казя разняла разъярившихся мопсов.
– Право, милочка, они точь-в-точь как твой отец и Сигизмунд Баринский. Они вечно грызлись из-за политики, словно два школьника. Какое имеет значение, что твоя мать в девичестве Чарторыйская, а Баринские родственники Потоцким. Чарторыйские! Потоцкие! Видит Бог, они все поляки, разве не так, деточка?
– Так, тетя Дарья.
– Они все грызутся за первенство, как мои Зигфрид и Флориан за кусочек ватрушки. – Она улыбнулась, довольная своим сравнением. – Я не устаю стыдить твоего отца. «Ян, – говорю я ему на днях, – мы с тобой брат и сестра, но, слава Богу, я не лопаюсь от гордости за свою фамилию, так что не могу подумать о детях. Они хотят играть вместе, – так я сказала, – ты неправильно поступаешь, Ян».
Казя принялась деловито гладить одного из щенков, чтобы скрыть приливший к щекам предательский румянец.
– Гордость, глупая польская гордость – вот что это такое. Какое имеет значение, у кого из них больше земли и холопов? Польша существует, несмотря на вражду шляхтичей.
– Но, тетушка Дарья, отец говорит, что шляхтичи это и есть Польша.
Тетушка игнорировала ее замечание.
– Их вражда началась давно, задолго до окончательного разрыва. В тот день, когда они сюда приехали – у нас еще гостила принцесса Иоганна с дочерью, как ее звали... кажется, Фике, – установилось что-то вроде временного перемирия. Помнишь, чем это кончилось?
– Я так и думала, – продолжала тетушка, – что Иоганна для своей драгоценной Фике метит выше, чем замужество с твоим кузеном Понятовским, хотя он и принадлежит к одной из самых знатных польских фамилий.
Казя искоса из-под длинных ресниц взглянула на тетушку. Бедняжка опять начала заговариваться.
– Но она уже замужем.
– Замужем? Чепуха. Как она может быть замужем? Разве ее не отдали в монастырь? – озадаченно спрашивала тетушка.
– Она вышла замуж за великого князя.
– За великого князя? Да, конечно, теперь я вспоминаю. После замужества ее стали называть Софьей?
– Нет, Софья – это ее настоящее имя. А теперь она Екатерина Алексеевна, великая княгиня. Я до сих пор думаю о ней как о Фике, – добавила Казя.
Глаза тетушки просветлели.
– Боже милостивый, она вышла замуж за голштинского герцога Петера. За этого невзрачного паренька с мужицкими манерами и волчьим аппетитом. Ну и ну, кто бы мог подумать, что наша недотрога станет великой княгиней. Правда, у ее мужа плохая репутация, за его выходки его даже прозвали Кильским Чертенком. Но мне его жалко – у него было тяжелое детство. Может быть, твоя Фике сумеет сделать его счастливым.
Казя внезапно подумала, что отныне «ее Фике» принадлежит голштинскому герцогу и она ее больше никогда не увидит. Иногда в жизни случаются очень грустные вещи. Однако, на что ей сетовать? Вскоре она окажется в объятиях Генрика. И не нужен ей никакой великий князь.
– Иоганна будет довольна, – продолжала тетушка, – и станет еще невыносимее, общаясь с императрицей. Представляешь, с какой гримасой она будет лорнировать русских мужиков?
Она посмотрела на Казю, которая ничего не ответила.
– Ты тоже хочешь выйти замуж за принца, деточка? Ах! Ах! Мечты, мечты...
На некоторое время она погрузилась в молчание, рассеянно теребя уши щенков.
– А твой симпатичный кузен, стало быть, остался ни с чем. Время от времени Станиславу нужно спускаться на грешную землю, уж очень он гордый.
Если бы Казя наблюдала за своей тетушкой, она бы увидела, какими лукавыми стали ее глаза, и тут же она хитро сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100