Я не так люблю Бога, как Таня, и не смогу посвятить Ему всю свою жизнь. Николка, бедный мой мальчик! В чем мне искать смысл моего существования? У Тани ее Бог, ценность вечная, незыблемая. Что есть у меня?
— Принеси ножницы, — сказала я как-то Тане, и только тогда я вдруг заметила, что в комнате у меня исчезли все острые предметы.
Она не посмела спросить, для чего мне понадобились ножницы, пошла за ними.
Я подошла к зеркалу, отдернула пыльную простыню, скрывающую гладкую отражающую поверхность. Едва сдержала крик ужаса, готовый вырваться из моего горла. На меня смотрела высохшая женщина с лихорадочно горящими глазами, седыми прядями в растрепанных волосах. Я видела таких женщин в домах скорби, где перемешались душевные недуги и извращенный быт времени.
Я не знала, как мне вылить весь ужас отвращения к самой себе, но тут появилась Таня. Она за плечи отвернула меня от собственного отражения.
— Анна Николаевна, милая, прилечь бы вам, идемте, — залепетала она, помогая мне подняться и доводя до кровати.
— Таня, ты видела, какой я стала… Девочка моя, ты видела!
— Тише, Анна Николаевна, тише. Я молюсь за вас, каждый вечер молюсь. Только, видно, грешная я. Толку от моих молитв мало, но я верю. Жду. Господь всегда знает, что делает. И вы верьте. И вы молитесь.
— Таня, я — старуха… В душе у меня колодец, а в нем — ледяная вода. Вот бы утопиться там, Таня. Как ты думаешь? И волосы у меня уже седые. И жить я не хочу.
— Милая моя Анна Николаевна, не печальтесь, сколько можно! Поплачьте лучше. Сгубите вы себя. Не молчите, хоть со мною разговаривайте, а то не ровен час…
И тут Таня закрыла лицо ладонями.
— Не надо, Таня, — прошептала я. — Лучше скажи, как там Александр Михайлович.
— Глаз по ночам не смыкают, за вас тревожатся. Похудели страшно. По утрам жалуются на самочувствие. Но за лекарствами не велят идти. Нервы, говорят.
— Таня, ты ножницы принесла? — вспомнила я.
— Да, — испуганно прошептала она. — Зачем вам они?
— Таня, отстриги мне волосы.
— Что вы говорите, Анна Николаевна! Что вы придумали?! — закричала она.
— Устала я от них, отстриги.
— Нет!
— Прошу тебя, Таня, не перечь мне! Может, с ними я всю тоску сниму. Словно тянут они меня. Не хочу.
Она плакала, умоляла не делать этого, наконец согласилась, взяла ножницы и со слезами подошла ко мне. Отрезала она совсем мало, кончики, но плакала над ними, как над живыми. Я откинулась на подушки.
— Иди, Таня.
— Я волосы ваши в печке сожгу.
— Делай, как знаешь. Принеси мне чаю.
— Может, и ужин прикажете?
— Иди же, — сказала я.
В дни, когда я изо всех сил боролось с сумасшествием и тоской, ко мне приехал Алексей Петрович. Приехал в полдень, очевидно, только потому, что не искал встречи с Александром Михайловичем.
— Анна Николаевна, — встретил он меня, спускающуюся по лестнице к нему, — поверьте, новость о гибели вашего брата стала ужасным ударом для меня! Я, конечно, понимаю, что в этой трагедии нельзя кого бы то ни было винить! Остается только скорбеть вместе с вами! Вы даже представить себе не можете, как тяжело вас видеть в слезах и трауре! Я с вами, знайте об этом.
— Откуда вы, Алексей Петрович? — спросила я. — Вас не было видно с самой весны.
— Я, Анна Николаевна, был в Крыму по коммерческим делам. Пришлось задержаться. Кстати, вы получали мои письма?
— Да, благодарю вас.
— Но я так и не договорил… Когда я увидел имя вашего брата в списках!.. О Боже мой!.. Я словно почувствовал, что какая-то лавина накрыла меня с головой. Я не верил своим глазам.
Говорил он долго. И когда я старалась перевести разговор, он, ненадолго отвлекшись, опять возвращался к бесконечному некрологу. Мне было неприятно слушать его. После очередной его тирады, я спросила:
— Кажется, Алексей Петрович, вы не были знакомы с моим братом?
— Не имел удовольствия быть представленным. Но…
Я перебила его крайне невежливо:
— Извините, сейчас у меня нет времени. Не могли бы вы прийти в другой раз?
— Да, да, разумеется, — поспешил откланяться Алексей Петрович. — Поклон вдове вашего брата!
Потом ко мне приехала Вирсавия Андреевна. Она ничего мне не сказала, просто поцеловала меня в лоб, присела рядом, взяла мою руку в свои руки, и так мы и сидели — долго, глядя друг другу в глаза. Но, Боже ты мой, только тебе известно, как много мы выразили этими молчаливыми взглядами. Разве можно передать словами боль, которая тебя не отпускает? Разве можно в полной мере принять в свою душу несчастье другого человека?
— У вас, моя дорогая, — сказала мне тихо Вирсавия Андреевна, — сейчас есть только один выход — забыть о любовнике.
— О… — отозвалась я, — если бы он когда-нибудь был любовником, его было бы проще забыть.
Аверинцева покачала головой.
— Вам надо поговорить с Александром Михайловичем.
Вечером следующего дня я, в черном траурном платье, спустилась по широкой лестнице со второго этажа, оглядела пустую гостиную. Медленно прошла к кабинету Александра Михайловича, постучала в его дверь.
— Войди! — послышалось оттуда, вероятно, он решил, что его беспокоит кто-то из прислуги.
Я замерла на пороге, ожидая, когда он посмотрит в мою сторону.
— Чего тебе? — не поднимая глаз от бумаги, спросил он. Повернулся. — Анна? Что же вы стоите там? — Он вышел из-за стола. — Проходите. Садитесь в кресло. Вот плед, я сейчас укутаю ваши ноги, иначе вы можете простудиться.
Мы присели на диван, он бережно укрыл мои ноги, мимолетно дотронулся до руки прохладными пальцами.
— Я пришла, — сказала я, и дыхание прекратилось. Он внимательно смотрел на меня, а я заговорила горячо и сбивчиво:
— Я пришла к вам. Понимаете? К вам. Навсегда. Я буду любить вас. Как только смогу. Простите меня, если сможете! Я пришла к вам. Выслушайте меня, Александр Михайлович, — я не буду вам лгать: осенью я так и не сказала ничего определенного о моих отношениях с Вадимом Александровичем, но, думаю, для вас будет важно знать, что Любомирскии был для меня не больше, чем одним из моих поклонников!
Я никогда не изменяла вам!.. Со дня нашего венчания я была только вашей женой, и ничьей больше. Моя глупая самонадеянная натура могла бы побороть голос разума, я этого не буду отрицать, но ничего не произошло! Ничего!.. Возможно, я просто запуталась в своих влюбленностях, в желании показаться вам неодинокой и вполне счастливой, но я обманывала сама себя самым страшным и бесстыдным образом.
И… сейчас я благословляю начавшуюся войну… войну, которая убила моего брата… Благословляю, потому что, если бы не она, я, возможно, никогда бы не стала по-настоящему вашей женой. А знали бы вы, как я к этому стремилась все годы супружества — не понимая в чем дело, делая массу ошибок, раня вас и изводя себя. И все мои поклонники были только для того, чтобы вы смогли обратить на меня внимание!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Принеси ножницы, — сказала я как-то Тане, и только тогда я вдруг заметила, что в комнате у меня исчезли все острые предметы.
Она не посмела спросить, для чего мне понадобились ножницы, пошла за ними.
Я подошла к зеркалу, отдернула пыльную простыню, скрывающую гладкую отражающую поверхность. Едва сдержала крик ужаса, готовый вырваться из моего горла. На меня смотрела высохшая женщина с лихорадочно горящими глазами, седыми прядями в растрепанных волосах. Я видела таких женщин в домах скорби, где перемешались душевные недуги и извращенный быт времени.
Я не знала, как мне вылить весь ужас отвращения к самой себе, но тут появилась Таня. Она за плечи отвернула меня от собственного отражения.
— Анна Николаевна, милая, прилечь бы вам, идемте, — залепетала она, помогая мне подняться и доводя до кровати.
— Таня, ты видела, какой я стала… Девочка моя, ты видела!
— Тише, Анна Николаевна, тише. Я молюсь за вас, каждый вечер молюсь. Только, видно, грешная я. Толку от моих молитв мало, но я верю. Жду. Господь всегда знает, что делает. И вы верьте. И вы молитесь.
— Таня, я — старуха… В душе у меня колодец, а в нем — ледяная вода. Вот бы утопиться там, Таня. Как ты думаешь? И волосы у меня уже седые. И жить я не хочу.
— Милая моя Анна Николаевна, не печальтесь, сколько можно! Поплачьте лучше. Сгубите вы себя. Не молчите, хоть со мною разговаривайте, а то не ровен час…
И тут Таня закрыла лицо ладонями.
— Не надо, Таня, — прошептала я. — Лучше скажи, как там Александр Михайлович.
— Глаз по ночам не смыкают, за вас тревожатся. Похудели страшно. По утрам жалуются на самочувствие. Но за лекарствами не велят идти. Нервы, говорят.
— Таня, ты ножницы принесла? — вспомнила я.
— Да, — испуганно прошептала она. — Зачем вам они?
— Таня, отстриги мне волосы.
— Что вы говорите, Анна Николаевна! Что вы придумали?! — закричала она.
— Устала я от них, отстриги.
— Нет!
— Прошу тебя, Таня, не перечь мне! Может, с ними я всю тоску сниму. Словно тянут они меня. Не хочу.
Она плакала, умоляла не делать этого, наконец согласилась, взяла ножницы и со слезами подошла ко мне. Отрезала она совсем мало, кончики, но плакала над ними, как над живыми. Я откинулась на подушки.
— Иди, Таня.
— Я волосы ваши в печке сожгу.
— Делай, как знаешь. Принеси мне чаю.
— Может, и ужин прикажете?
— Иди же, — сказала я.
В дни, когда я изо всех сил боролось с сумасшествием и тоской, ко мне приехал Алексей Петрович. Приехал в полдень, очевидно, только потому, что не искал встречи с Александром Михайловичем.
— Анна Николаевна, — встретил он меня, спускающуюся по лестнице к нему, — поверьте, новость о гибели вашего брата стала ужасным ударом для меня! Я, конечно, понимаю, что в этой трагедии нельзя кого бы то ни было винить! Остается только скорбеть вместе с вами! Вы даже представить себе не можете, как тяжело вас видеть в слезах и трауре! Я с вами, знайте об этом.
— Откуда вы, Алексей Петрович? — спросила я. — Вас не было видно с самой весны.
— Я, Анна Николаевна, был в Крыму по коммерческим делам. Пришлось задержаться. Кстати, вы получали мои письма?
— Да, благодарю вас.
— Но я так и не договорил… Когда я увидел имя вашего брата в списках!.. О Боже мой!.. Я словно почувствовал, что какая-то лавина накрыла меня с головой. Я не верил своим глазам.
Говорил он долго. И когда я старалась перевести разговор, он, ненадолго отвлекшись, опять возвращался к бесконечному некрологу. Мне было неприятно слушать его. После очередной его тирады, я спросила:
— Кажется, Алексей Петрович, вы не были знакомы с моим братом?
— Не имел удовольствия быть представленным. Но…
Я перебила его крайне невежливо:
— Извините, сейчас у меня нет времени. Не могли бы вы прийти в другой раз?
— Да, да, разумеется, — поспешил откланяться Алексей Петрович. — Поклон вдове вашего брата!
Потом ко мне приехала Вирсавия Андреевна. Она ничего мне не сказала, просто поцеловала меня в лоб, присела рядом, взяла мою руку в свои руки, и так мы и сидели — долго, глядя друг другу в глаза. Но, Боже ты мой, только тебе известно, как много мы выразили этими молчаливыми взглядами. Разве можно передать словами боль, которая тебя не отпускает? Разве можно в полной мере принять в свою душу несчастье другого человека?
— У вас, моя дорогая, — сказала мне тихо Вирсавия Андреевна, — сейчас есть только один выход — забыть о любовнике.
— О… — отозвалась я, — если бы он когда-нибудь был любовником, его было бы проще забыть.
Аверинцева покачала головой.
— Вам надо поговорить с Александром Михайловичем.
Вечером следующего дня я, в черном траурном платье, спустилась по широкой лестнице со второго этажа, оглядела пустую гостиную. Медленно прошла к кабинету Александра Михайловича, постучала в его дверь.
— Войди! — послышалось оттуда, вероятно, он решил, что его беспокоит кто-то из прислуги.
Я замерла на пороге, ожидая, когда он посмотрит в мою сторону.
— Чего тебе? — не поднимая глаз от бумаги, спросил он. Повернулся. — Анна? Что же вы стоите там? — Он вышел из-за стола. — Проходите. Садитесь в кресло. Вот плед, я сейчас укутаю ваши ноги, иначе вы можете простудиться.
Мы присели на диван, он бережно укрыл мои ноги, мимолетно дотронулся до руки прохладными пальцами.
— Я пришла, — сказала я, и дыхание прекратилось. Он внимательно смотрел на меня, а я заговорила горячо и сбивчиво:
— Я пришла к вам. Понимаете? К вам. Навсегда. Я буду любить вас. Как только смогу. Простите меня, если сможете! Я пришла к вам. Выслушайте меня, Александр Михайлович, — я не буду вам лгать: осенью я так и не сказала ничего определенного о моих отношениях с Вадимом Александровичем, но, думаю, для вас будет важно знать, что Любомирскии был для меня не больше, чем одним из моих поклонников!
Я никогда не изменяла вам!.. Со дня нашего венчания я была только вашей женой, и ничьей больше. Моя глупая самонадеянная натура могла бы побороть голос разума, я этого не буду отрицать, но ничего не произошло! Ничего!.. Возможно, я просто запуталась в своих влюбленностях, в желании показаться вам неодинокой и вполне счастливой, но я обманывала сама себя самым страшным и бесстыдным образом.
И… сейчас я благословляю начавшуюся войну… войну, которая убила моего брата… Благословляю, потому что, если бы не она, я, возможно, никогда бы не стала по-настоящему вашей женой. А знали бы вы, как я к этому стремилась все годы супружества — не понимая в чем дело, делая массу ошибок, раня вас и изводя себя. И все мои поклонники были только для того, чтобы вы смогли обратить на меня внимание!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47