— Владимир, — повторил Маркин.
— Я тут, — громко зашептал я и прикоснулся к руке Андрея. — Я тут. Слышишь?
Маркин вздохнул.
— Я сначала подумал, что умер, — признался он. — Оказалось, что нет… Жаль!.. Владимир… Застрели меня! — неожиданно ясно и громко попросил он. — Господи! Мама! Мамочка!.. Больно!
— Андрей. — Мой лоб покрылся предательской испариной. — Терпи, Андрей! Будет легче! Главное, что ты живой!
Маркин дернулся, затих. Я замер, ожидая самого страшного, но тот дышал — прерывисто и редко. По подушке была размазана кровь, она сваляла волосы Маркина, окрасила их в неприятный коричневый цвет. Ночью Маркин кричал.
Я просидел рядом всю ночь, изредка забываясь короткими липкими сновидениями. Рассвет был серым, как лицо Маркина на бурой подушке. Я присмотрелся и не смог поверить, что одна только ночь, полная физической боли и забытья, способна подобным образом изменить человека. В тайне я всегда немного завидовал внешности Маркина и его успехам у барышень, но сейчас передо мной лежал незнакомец с чужим острым лицом.
Утром все занялись своими обычными делами: чистили оружие, строили планы, как выбраться из нашего невольного заточения, как отбиться, как вызвать помощь. У нас не было ни медикаментов, ни врача. Решено было оставить Маркина в покое и ждать. Я был при Андрее. Часам к десяти утра он очнулся.
— Владимир, — едва слышно позвал он.
— Андрей, что?
— Сейчас ночь? — невнятно спросил. Тогда я растерялся.
— А что? — спросил я осторожно, видя, как солнце выходило из-за туч, но вдруг понял, что солнечного света Андрей не видит.
— Нет… Ничего. Электричества не дали? Нет? Сволочи… Зажги хоть свечку, — и вновь потерял сознание.
Около полудня Андрей позвал меня еще раз.
— Я вдруг подумал, что жутко хочется вишни.
— Хочешь, я достану вишню! Я достану! — почти плача начал обещать я.
— Нет, — слабо слазал Маркин. — Забудь. Я так. Что же мы все сидим в темноте? Скорее бы день!.. Мне что-то легче стало. Это хорошо, что ты меня не застрелил, когда я просил тебя. Я вдруг понял, Володя, что я жить хочу. Я очень хочу жить. Сейчас лежал и думал — вот окончится вся эта дрянь, поеду к маме… Скажу ей…
Маркин снова запнулся, может быть, вспомнил, что его мать уже много лет как умерла.
— Что, Андрей? — наклонился к нему я.
— Ничего…
И умер, так и не поняв, что новый день уже наступил.
Владимир замолчал. Молчала и я, зная, что в подобных случаях нельзя ни сочувствовать, ни утешать — и то и другое будет неискренним, а поэтому болезненным и лишним. Мне показались знакомыми какие-то фамилии из его рассказа, но я не подала виду.
— Мне сказали, что меня скоро выпишут, — сказал он.
— Да, я слышала, — ответила я. — Илья Ильич говорил не далее, как вчера.
— А я даже не помню, как меня ранило, — признался Владимир. — Наверно, это хорошо. Как вы думаете?
— Думаю, что хорошо, — сказала я.
Мы беседовали с ним еще несколько раз, я немного рассказывала про Николку. Владимир мечтал о сражениях и подвигах. Через неделю он уехал, оставив в моей душе странную смесь переживаний и нежности.
— Анна Николаевна, — сказала мне другая медсестра, — вам сегодня велено присутствовать на перевязке.
— Как! — удивилась я. — На перевязке? Я еще и уколов делать не умею!
— Илья Ильич сказали, — отозвалась она. — Поступили сведения, что скоро привезут еще раненых, надо готовить персонал.
— Когда мне подойти?
— Через четверть часа.
Медсестры стояли полукругом вокруг больного. Доктор Илья Ильич объяснял, как накладывать бинты. У солдата было повреждено колено. Я заглянула в рану, увидела кровь, и мне стало дурно, меня начало тошнить. Темные волосы на ноге раненого привели меня в ужас.
— Анна Николаевна, подайте мне бинт, — как сквозь сон услышала я глубокий голос Ильи Ильича.
— Простите? — переспросила я.
— Вы невнимательны. Я попросил подать мне бинт.
— Простите, — сказала я, но даже не пошевелилась. Медсестры начали шептать мне что-то, просили поторопиться, даже раненый посмотрел на меня, но я никак не могла сдвинуться с места.
— Вам плохо? — спросил меня доктор.
— Нет, — ответила я одними губами.
— Анна Николаевна, — сказала Илья Ильич, — на операциях нет времени ждать.
— Я не могу, — отозвалась я.
— Берите с собой нашатырь. Екатерина Андреевна, подайте мне бинт.
Молоденькая сестра милосердия подала доктору бинт, и он начал делать перевязку. Несколько мгновений я смотрела на то, как проступает на белом кровь, глубоко вздохнула и выбежала, громко хлопнув дверью.
Дождавшись, когда выйдет доктор, я заявила:
— Илья Ильич, я ухожу.
— Да, пожалуйста, — разрешил он, — вам сегодня надо отдохнуть и набраться сил. То, что вы видели сейчас, — царапина…
— Нет, вы не поняли, — перебила его я. — Я ухожу насовсем!
— Помилуйте, голубушка! Нам нужны ваши руки, уже завтра нам обещали завести еще сотню раненых!
— Не могу! — И я сорвалась на крик: — Вы же не будете меня держать силой в этом аду! Я чуть не сошла с ума, когда все это увидела!
— Анна Николаевна!
Но я уже стягивала с себя белую косынку, нервно комкала ее в руках.
— И не упрекайте меня!.. Вы не посмеете мне приказывать!..
Дальше было беспамятство, резкие запахи медикаментов и моя спальня. Домой меня забрал Александр Михайлович.
Дома меня ожидало письмо от Любомирского, наполненное каким-то странным духом неприятия. Я прекрасно помнила, с каким восторженным настроением он уезжал, и не могла понять, что с ним там произошло.
« Жизнь моя, Анночка! Здесь безумно нудно и скверно, мне не хотелось бы жаловаться вам, но уже написаны эти строки. Проявите капельку сострадания — пишите чаще! Это единственная моя просьба к вам.
Война при ближайшем рассмотрении — порочна и страшна. Мы, выросшие на парадах и романах, не имели представления и о сотой доле того, что может быть здесь. Настроение еще держится нервно-патриотическое, но и оно скоро исчерпает себя, поверьте моему слову. Еще и еще убеждаюсь я в бессмысленности и гнусности происходящего. Уходит смысл, остается пустота и распущенность. Солдаты не понимают элементарных приказов. Офицеры трусливы и кичливы.
Я пока не у дел. Развлечений здесь нет. С утра — карты, вечером пьем водку, иногда балуемся кокаином. На днях играли в «Гусарскую рулетку». Щекочет нервы, а впрочем — бессмысленная, глупая и противная игра. Вот весь незатейливый наш досуг.
Не так давно получил ваше письмо, уловил аромат ваших пальцев, перецеловал каждую строчку. Схожу с ума без вас. Трепетно храню вашу фотографию. Вы мой ангел-хранитель!
Без вас — ваш
Вадим Любомирский».
На следующий день ко мне приехала Вирсавия Андреевна. Не снимая пальто, она прошла в зал, где находилась я. Я поднялась к ней навстречу с радостной улыбкой, надеясь на слова сочувствия, но Аверинцева была холодна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47