На перроне меня ждал начальник.
— Вы передали письмо? — спросил он, едва успев поздороваться.
— Да, — сказал я, пряча глаза, надеясь, что лгать мне хотя бы сегодня не придется, но я ошибся.
— Как она приняла его? — тревожно спросил он.
— Я передал через горничную, подождал ответа, но мне сказали, что ответа не будет, — сказал я, гладя ему в глаза.
— Так где же вы были два дня?!
— Вы сами дали мне разрешение задержаться, — возразил я.
— Действительно, — пробормотал он. — Иногда теряешь голову от всей этой суматохи! Вы не видели ее? Нет? Ну, может, оно и к лучшему…
Осенью мы вошли в тот самый город, он был наполовину покинут жителями, опустошен и грязен. Неизвестно на что надеясь, я направился по адресу, который запомнил, как «Отче наш». Я подошел к дому, но увидел во дворе других людей: играли дети, женщина возилась с крохотной собачонкой, мужчина курил. Я спросил у него про бывших жильцов. Он ничего не знал.
Наверно, я сильно изменился в лице, потому что женщина разволновалась, и меня пригласили войти в дом. Все вещи и мебель были на прежних местах, казалось даже, что еще сохранился запах ее дорогих духов. Казалось, она сейчас войдет в зал и скажет, что к ней приехали родственники. Но ее не было. Мне подали стакан ледяной воды. На меня смотрели с любопытством, но в то же время вполне доброжелательно. Я извинился за причиненное беспокойство, окинул в последний раз взглядом комнату, в которой первый раз увидел Маргариту, и ушел.
Николка окончил свой долгий рассказ и посмотрел на меня. Но в его глазах я не увидела ни раскаяния, ни сожаления, вероятно, он даже радовался, что более не встретил эту женщину. И я, в свою очередь, не ощущала, что проникла в чужую тайну, подсмотрела за чужой жизнью, подслушала чужой шепот…
Совершенно неожиданно брат спросил меня:
— И ответь же мне, Анна, ты счастлива?
— Не знаю, как тебе ответить, — призналась я. — А ты? Ты сможешь ответить себе на свой вопрос?
— Я видел настоящую любовь. Я отвернулась.
— Нет, это не та женщина, о которой я сейчас тебе рассказывал. Да… Кажется сегодня придется говорить только мне. Ничего, может, и у тебя найдется несколько откровенных слов… Забирайся на постель с ногами, а то замерзнешь. Ну, что ты стесняешься? Давай спрячемся под одним одеялом, как в детстве! Слушай, раз уж я такой страшный болтун сегодня. Случилось у нас затишье на несколько дней. Мы были рады выдавшейся свободной минутке. Письма писали, собирались у одного князя, не буду называть имени. Нам, молодым, были особенно лестны его приглашения. Сидим, скромничаем. Пьем водку. И вдруг заходит речь о любовных романах. Шутки, подробности… бог с ними! Обращаются к одному, а он — известный сердцеед. Назовем его господин N. Его спрашивают: «Чем-нибудь нас сегодня порадуете?» Молчит. «Сколькими красавицами пополнили вы свой победный список перед уходом на фронт?» — «Список моих побед, господа, — отвечает господин N, — завершается Ватерлоо». Встал и вышел. Мне потом рассказали, что у него даже фото есть. Но не в этом суть. Там, на оборотной стороне, — молитва. И пусть себе молитва, так ведь молитва — женщине! Вот тебе и история о любви. Но она и не жена ему вовсе. Бог знает кто.
— Что ж, такое часто бывает.
— Я вижу, ты разочарована?
— Но с чего ты взял, что это и есть настоящая любовь? — отмахнулась я. — Молись хоть дереву в лесу! Пиши молитвы хоть на заборе! Я не понимаю.
— Фамилия Любомирский тебе ни о чем не говорит?
Сердце мое упало, руки безвольно легли на колени.
— Кажется, это знакомый моего мужа, — ложь была тиха, глаза устремлены в пространство.
— И твой муж подарил ему твою фотографию?
— Перестань мучить меня! Откуда тебе известно про фотографию? Вадим Александрович тебе ее показывал? Говорил что-то про меня? Он ее потерял, быть может? И ты ее нашел?
Николка сдвинул брови, заговорил задумчиво:
— Фотография… Фотография… Как тебе объяснить… Тебе любой скажет, что там мы становимся фаталистами. И мало того, что фаталистами, но и фетишистами. У каждого есть маленький божок… У кого — благословление матушки, крестик на шнурке, у кого — локон жены в медальоне, просто подобранный на счастье камушек, найденный на дороге. Да любая мелочь, на которую никто другой и не обратит внимания. И главное — не потерять фетиш, иначе… смерть… — Он сделал паузу, вздохнул. — Мы отдыхали вповалку… Через час должно было быть наступление. Любимирский полулежал в кресле, рассматривал фотографию. Все знали, что у него есть некое фото, тоже фетиш, но никто его ни о чем не расспрашивал. И тут неожиданно кто-то произносит слова молитвы. Мы все обернулись. Перед Любомирским стоит Кирилл Маслов… Я тебе уже говорил о молитве, вот так ее неожиданно прочитали. А Кирилл в тот же день попал в отчаянную переделку и вышел из нее без единой царапины!.. Кто бы мог подумать! И все посчитали молитву чудодейственной. Смешно, скажешь? Может быть, и смешно. Только мы каждый день молились. Анна! Тебе — молились! Тебе, пойми! Безумие! Грех! А молились!
Я прижала руку к пылающему лбу.
Николка потер виски и обнял меня за плечи. Дурная мысль пронеслась в голове: эти руки обнимали чужую женщину, эти пальцы в восхищении скользили по ее телу.
— Анненька, — мучительно сладко говорил он, и мерещилось мне, будто сам демон искушения сидит рядом и вглядывается в душу мне ненасытными глазами, — возьми и убеги с ним.
— Что ты говоришь?
— Убеги. Брось мужа. Напишешь ему письмо, извинишься, объяснишь, что любишь другого мужчину.
— Это бесчестно. Прекрати.
— Любомирский любит тебя. И тебе нужен человек, с которым ты почувствовала себя… — он сделал паузу, обдумывая следующее слово, и слово было банальным, — женщиной.
— Николай, поздно уже говорить о Любомирском.
— Ты не сказала мне самого главного.
— Милый мой! Николка! Как я понимаю тебя! Но твои старания и слова напрасны. Я ничего не изменю в своей жизни. И не потому, что ленива или боюсь. Нет! Я сама ничего не хочу менять.
— Но почему, Анна? Объясни!
— Николка, ты идешь напролом. Так нельзя. Одно дело сказать — уйди от мужа, будь с другим. И совсем иное — уйти от мужа, быть с другим. Что мне греховное падение? Душными июльскими ночами я не находила себе места. Супруг подходил к моему креслу, трогал за руку. Я говорила про головную боль, недомогание, дурное расположение духа. Но однажды прямо сказала ему: «Заведите себе любовницу». Он вздрогнул. «Непременно», — пообещал он и больше не тревожил меня.
Летом много времени со мной был Вадим Александрович. И он, как ты сейчас, тоже был бесстыден. Говорил: «Поедемте в Париж. На неделю, на месяц, на всю жизнь. Вы и я. Ни о чем не задумываясь, возьмем и уедем! Хотите?» Я смеялась, говорила: «Ах, Вадим Александрович, конечно, хочу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47