Когда он заговорил с сыном, на его лице не дрогнула ни одна черточка.
– В этих краях родилась твоя мать. Можно сказать, это – твоя вторая родина, – произнес он.
– Значит, здесь живут мои родственники?
– Да. Совсем скоро мы войдем в то селение.
– Ты намерен повидать их, отец? – Взволнованно спросил юноша. – И я должен пойти с тобой?
– Наверное, стоит попытаться с ними поговорить. Главное, чтобы они не восприняли нас как врагов. Я пойду первым и постараюсь объяснить, что мы пришли сюда не со злом. Надеюсь, они захотят тебя увидеть.
Ильяс серьезно кивнул. Это был красивый юноша; он никогда не жил в горах и вместе с тем держался с чисто черкесской грацией. На вид Ильяс был вылитый Айтек в юности, но Мансур, конечно, считал, что мальчик похож на Мадину. В свое время Мансур настоял на том, чтобы сын выучил язык, на котором говорят черкесы. Сам тоже кое-как мог объясняться и был уверен в том, что сумеет донести до родных Мадины все, что захочет. Он должен постараться это сделать – ради своего сына, ради памяти его матери.
Вскоре тропа сделалась совсем узкой; воины ехали и шли друг за другом, растянувшись в огромную цепь. Войско возглавлял Джахангир-ага, человек, побывавший в нескольких десятках военных походов, переживший двух великих визирей и одного султана. Именно он знал Мансура с рождения, и именно его Мансур сумел убедить в том, что, прежде чем османские воины войдут в первый черкесский аул, нужно предупредить его жителей о том, что им не грозит никакая опасность.
Мансур повернулся к сыну и ободряюще улыбнулся. В последнее время Ильяс все чаще просил отца рассказать о тех походах, в которых тому пришлось участвовать, но Мансур предпочитал не делать этого. Конечно, он мог поведать о многом. О тех минутах, когда теряешь чувство реальности и от усталости все окружающее проплывает перед глазами, будто во сне, но ты знаешь, что нужно идти вперед. И идешь. О том, что рано или поздно наступает момент, когда ты еще способен воспринимать войну как неизбежность, но уже не можешь думать о ней как о чем-то таком, что действительно имеет значение. Однако воюешь, потому что у тебя нет другого выхода, ибо это единственное, что ты умеешь в жизни. О том, как после боя ты опускаешь погибших товарищей, которые совсем недавно сидели с тобой возле котла, в неглубокие, наспех вырытые могилы, потому что нужно успеть оказать помощь тем, кто остался в живых. И украдкой вытираешь скупые мужские слезы.
К счастью, лучший друг его юности, Бекир, был жив. Он остался в Стамбуле. Бекир оказался похитрее и половчее и сумел занять должность субаши – офицера янычар, командующего отрядом, который обеспечивает порядок в городе. Как и у многих османских воинов, у Бекира давно были и наложницы, и сыновья. Мансур никогда не слышал, чтобы друг выказывал горячее желание видеть своих детей янычарами.
Мансур тоже этого не хотел, не хотел, чтобы его сын всецело зависел от чьей-то слепой воли, будущего даже воля высших сил! Он не желал, чтобы Ильяс превратился в слепое орудие войны, пленника призрачного пути, не имеющего конца. К несчастью, у него не было иного выхода.
Мансур смертельно боялся, что сына убьют в бою, но сам давно не страшился гибели. Он потерял ключ от жизни пятнадцать лет назад. Да, он жил ради Ильяса и любил его, но если одна половину его сердца принадлежала сыну, то другая была мертва.
Айтек присел на большой камень и открыл кожаную сумочку с принадлежностями для чистки ружья. Ружье он приобрел несколько лет назад за большие деньги и очень его любил. Оно было массивным, с длинным стволом, украшенным золотой насечкой замком и ложем из драгоценного орехового дерева.
Закончив чистить ружье, Айтек встал и запахнул бурку, поправил меховую папаху. Он был все так же строен, но с годами грудь и плечи стали значительно шире, теперь на каждой стороне груди помещалось не семь-восемь, а двенадцать газырей с безупречно точным зарядом пороха и пулями. Их головки были украшены серебром и прекрасно гармонировали с отделкой широкого кожаного пояса.
Под ногами лежали пласты белоснежного зернистого снега, а с пасмурного, затянутого тучами неба медленно падали редкие и мелкие, словно крупа, снежинки. Неподалеку с шумом вспорхнула большая стая птиц. Кто-то их вспугнул – должно быть, какой-то другой охотник.
Вскоре Айтек увидел человека – это был мальчик, на вид лет четырнадцати-пятнадцати; он легко и грациозно прыгал по камням. В руках юного охотника было ружье, хорошее и дорогое, как заметил Айтек. Он подошел поближе, узнал его и невольно отпрянул. Это был «турчонок» Мадины. Мальчик сильно вытянулся, выражение его лица, и взор небесно-синих глаз изменились, в них появилась недетская серьезность и мужественность.
«Придет время, и этот взгляд разобьет немало девичьих сердец! – подумал Айтек, невольно сжав кулаки. – Будь проклят тот день, когда черкесская кровь смешалась с турецкой!»
Сын Мадины вежливо поклонился и поздоровался.
– Ты один? – С напускной небрежностью осведомился Айтек.
Мальчик кивнул.
– Прежде я ходил на охоту с дедушкой.
Ливан умер год назад: сказались старые раны. Хафиза постарела. А Мадине уже тридцать два. С тех пор как она вернулась домой и родила ребенка, прошло пятнадцать лет. Она жила в доме своих родителей и воспитывала сына. Айтеку было трудно представить, что все эти годы ее постель оставалась пустой и холодной. Он вспоминал жар ее тела, вспоминал, какой безудержной, страстной, неповторимой она была в любви. Эти воспоминания до сих пор жили в его сердце, они не стерлись, не потускнели. Конечно, он ни за что не оставил бы Асият, ведь они прожили вместе немало лет и у них подрастало четверо детей… И все же иногда Айтек задавал себе вопрос: не лучше ли было предложить Мадине бежать вместе, куда глаза глядят?
Теперь уже поздно. Он упустил возможность и время: из-за ревности, глупой обиды. Не смог простить, что она родила от турка, да еще призналась в том, что отдалась ему по собственному желанию! И конечно, он думал об Асият. А вдруг она снова бросится в реку и тогда его дети останутся без матери?!
Разумеется, Мадина это знала. Потому не пыталась ничего изменить. И все же Айтек был уверен в том, что она его любит. В противном случае ей ничто не мешало выйти замуж.
Ровно неделю назад они виделись на свадьбе. Мадина сидела недалеко от Айтека. Ее лицо таило в себе нежную женственность и тайную печаль; излучавшие свет темные глаза, оттененные длинными пушистыми ресницами, походили на живые драгоценные камни в чудесной оправе. Если бы на свадьбе присутствовала Асият, едва ли Айтеку удалось перекинуться с Мадиной хотя бы словом. К счастью, в тот день жена осталась дома.
Когда стемнело, Айтек вышел во двор и там встретил свояченицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– В этих краях родилась твоя мать. Можно сказать, это – твоя вторая родина, – произнес он.
– Значит, здесь живут мои родственники?
– Да. Совсем скоро мы войдем в то селение.
– Ты намерен повидать их, отец? – Взволнованно спросил юноша. – И я должен пойти с тобой?
– Наверное, стоит попытаться с ними поговорить. Главное, чтобы они не восприняли нас как врагов. Я пойду первым и постараюсь объяснить, что мы пришли сюда не со злом. Надеюсь, они захотят тебя увидеть.
Ильяс серьезно кивнул. Это был красивый юноша; он никогда не жил в горах и вместе с тем держался с чисто черкесской грацией. На вид Ильяс был вылитый Айтек в юности, но Мансур, конечно, считал, что мальчик похож на Мадину. В свое время Мансур настоял на том, чтобы сын выучил язык, на котором говорят черкесы. Сам тоже кое-как мог объясняться и был уверен в том, что сумеет донести до родных Мадины все, что захочет. Он должен постараться это сделать – ради своего сына, ради памяти его матери.
Вскоре тропа сделалась совсем узкой; воины ехали и шли друг за другом, растянувшись в огромную цепь. Войско возглавлял Джахангир-ага, человек, побывавший в нескольких десятках военных походов, переживший двух великих визирей и одного султана. Именно он знал Мансура с рождения, и именно его Мансур сумел убедить в том, что, прежде чем османские воины войдут в первый черкесский аул, нужно предупредить его жителей о том, что им не грозит никакая опасность.
Мансур повернулся к сыну и ободряюще улыбнулся. В последнее время Ильяс все чаще просил отца рассказать о тех походах, в которых тому пришлось участвовать, но Мансур предпочитал не делать этого. Конечно, он мог поведать о многом. О тех минутах, когда теряешь чувство реальности и от усталости все окружающее проплывает перед глазами, будто во сне, но ты знаешь, что нужно идти вперед. И идешь. О том, что рано или поздно наступает момент, когда ты еще способен воспринимать войну как неизбежность, но уже не можешь думать о ней как о чем-то таком, что действительно имеет значение. Однако воюешь, потому что у тебя нет другого выхода, ибо это единственное, что ты умеешь в жизни. О том, как после боя ты опускаешь погибших товарищей, которые совсем недавно сидели с тобой возле котла, в неглубокие, наспех вырытые могилы, потому что нужно успеть оказать помощь тем, кто остался в живых. И украдкой вытираешь скупые мужские слезы.
К счастью, лучший друг его юности, Бекир, был жив. Он остался в Стамбуле. Бекир оказался похитрее и половчее и сумел занять должность субаши – офицера янычар, командующего отрядом, который обеспечивает порядок в городе. Как и у многих османских воинов, у Бекира давно были и наложницы, и сыновья. Мансур никогда не слышал, чтобы друг выказывал горячее желание видеть своих детей янычарами.
Мансур тоже этого не хотел, не хотел, чтобы его сын всецело зависел от чьей-то слепой воли, будущего даже воля высших сил! Он не желал, чтобы Ильяс превратился в слепое орудие войны, пленника призрачного пути, не имеющего конца. К несчастью, у него не было иного выхода.
Мансур смертельно боялся, что сына убьют в бою, но сам давно не страшился гибели. Он потерял ключ от жизни пятнадцать лет назад. Да, он жил ради Ильяса и любил его, но если одна половину его сердца принадлежала сыну, то другая была мертва.
Айтек присел на большой камень и открыл кожаную сумочку с принадлежностями для чистки ружья. Ружье он приобрел несколько лет назад за большие деньги и очень его любил. Оно было массивным, с длинным стволом, украшенным золотой насечкой замком и ложем из драгоценного орехового дерева.
Закончив чистить ружье, Айтек встал и запахнул бурку, поправил меховую папаху. Он был все так же строен, но с годами грудь и плечи стали значительно шире, теперь на каждой стороне груди помещалось не семь-восемь, а двенадцать газырей с безупречно точным зарядом пороха и пулями. Их головки были украшены серебром и прекрасно гармонировали с отделкой широкого кожаного пояса.
Под ногами лежали пласты белоснежного зернистого снега, а с пасмурного, затянутого тучами неба медленно падали редкие и мелкие, словно крупа, снежинки. Неподалеку с шумом вспорхнула большая стая птиц. Кто-то их вспугнул – должно быть, какой-то другой охотник.
Вскоре Айтек увидел человека – это был мальчик, на вид лет четырнадцати-пятнадцати; он легко и грациозно прыгал по камням. В руках юного охотника было ружье, хорошее и дорогое, как заметил Айтек. Он подошел поближе, узнал его и невольно отпрянул. Это был «турчонок» Мадины. Мальчик сильно вытянулся, выражение его лица, и взор небесно-синих глаз изменились, в них появилась недетская серьезность и мужественность.
«Придет время, и этот взгляд разобьет немало девичьих сердец! – подумал Айтек, невольно сжав кулаки. – Будь проклят тот день, когда черкесская кровь смешалась с турецкой!»
Сын Мадины вежливо поклонился и поздоровался.
– Ты один? – С напускной небрежностью осведомился Айтек.
Мальчик кивнул.
– Прежде я ходил на охоту с дедушкой.
Ливан умер год назад: сказались старые раны. Хафиза постарела. А Мадине уже тридцать два. С тех пор как она вернулась домой и родила ребенка, прошло пятнадцать лет. Она жила в доме своих родителей и воспитывала сына. Айтеку было трудно представить, что все эти годы ее постель оставалась пустой и холодной. Он вспоминал жар ее тела, вспоминал, какой безудержной, страстной, неповторимой она была в любви. Эти воспоминания до сих пор жили в его сердце, они не стерлись, не потускнели. Конечно, он ни за что не оставил бы Асият, ведь они прожили вместе немало лет и у них подрастало четверо детей… И все же иногда Айтек задавал себе вопрос: не лучше ли было предложить Мадине бежать вместе, куда глаза глядят?
Теперь уже поздно. Он упустил возможность и время: из-за ревности, глупой обиды. Не смог простить, что она родила от турка, да еще призналась в том, что отдалась ему по собственному желанию! И конечно, он думал об Асият. А вдруг она снова бросится в реку и тогда его дети останутся без матери?!
Разумеется, Мадина это знала. Потому не пыталась ничего изменить. И все же Айтек был уверен в том, что она его любит. В противном случае ей ничто не мешало выйти замуж.
Ровно неделю назад они виделись на свадьбе. Мадина сидела недалеко от Айтека. Ее лицо таило в себе нежную женственность и тайную печаль; излучавшие свет темные глаза, оттененные длинными пушистыми ресницами, походили на живые драгоценные камни в чудесной оправе. Если бы на свадьбе присутствовала Асият, едва ли Айтеку удалось перекинуться с Мадиной хотя бы словом. К счастью, в тот день жена осталась дома.
Когда стемнело, Айтек вышел во двор и там встретил свояченицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58