Он целиком поглощен планами строительства, добавил Тронд.
Вечером следующего дня Сигрид пошла с сыном осматривать усадьбу.
Она показала ему могильные курганы предков, сказала, кто из них лежит и какую жизнь прожил. Они заходили с ним в каждый дом, и она говорила, когда и кем он был построен. Она рассказала ему о Тронде Крючке и его роде, и о роде Эльвира — роде Ладе ярлов. И, рассказывая ему об этом, она удивлялась, насколько живым все это было для нее.
Ей казалось, что она сама себя поймала на слове; нашла, наконец, свои корни в этой усадьбе, обрела свое прошлое.
Тронд говорил мало; ему хотелось сначала выслушать ее.
Наконец они пришли к старому залу; она специально сделала так. И, стоя под закопченым потолком, глядя на почетное сидение, на котором так часто сидел Эльвир, а до него — его предки, она долго собиралась с мыслями.
— Тронд, — сказала она наконец, — наверняка ты дал клятву Богу. И я не хочу принуждать тебя отрекаться от твоего призвания служить ему. Но ведь есть же и женатые священники! Ты последний в своем роду. Ты не можешь, не должен дать своему роду умереть! Подумай о своих предках, лежащих здесь, отцах и сыновьях, начиная от первого поселенца, жившего так давно, что мы даже не знаем его имени, и кончая твоим отцом. Ведь ты унаследуешь после Кальва усадьбу. Неужели все их усилия и все надежды на продолжение рода останутся бесплодными?
Но ей казалось, что сын ее холоден, как снег, в своей белой одежде и бесконечно далек от нее.
— Я думал об этом, — сказал он. — Почему ты думаешь, я до сих пор этого не сделал?
Она стояла перед ним, чувствуя, как в прежние времена, свою связь с этой усадьбой, с этой землей и ее животворящим теплом; чувствуя, что теперь проживет в мире оставшиеся ей дни в Эгга, видя, как все вокруг растет, как приходят в мир новые поколения… И вслед за тем все превратилось для нее в сплошную боль. Этот человек, бывший ее сыном, стоял перед ней, в белой одежде, считая себя вправе прекращать существование рода во имя своего призвания.
Все внутри нее кипело. И она вдруг поняла, что ненавидит этого сына, стоящего перед ней во всем своем холодном высокомерии.
Она должна была переубедить его, должна была сделать так, чтобы он все понял.
И она начала говорить с ним — сначала спокойно. Но когда это не помогло, она стала упрашивать его, потом угрожать. В конце концов она совершенно вышла из себя; она кричала ему о продолжении рода Ладе, о том, что он рожден для того, чтобы править Норвегией.
И тогда он повернулся и ушел. И она, рыдая, опустилась на пол возле почетного сидения, прислонившись к одному из столбов.
Сигрид надеялась, что придет день, когда она снова почувствует себя в Эгга как дома. И вот такой день пришел, но он не принес ни радости, ни мира.
После того, что произошло с Трондом, она вела непрерывную борьбу между любовью к своей усадьбе и роду, с одной стороны, и долгом перед Богом, с другой. Она почувствовала лишь мрачную растерянность, впервые увидев, как ее сын служит мессу в церкви Эгга.
И она думала о том, как воспримет все это Кальв, когда вернется домой; это будет для него тяжело, тем более, что у него много своих трудностей.
Кальв постоянно присутствовал в ее мыслях; и она думала о том, что ей следует сказать и что сделать, когда он вернется, чтобы убедить его в Божьей милости.
Но теперь она меньше, чем когда-либо, была расположена убеждать его в этом; ей было стыдно оттого, что она пыталась отвратить Тронда от его призвания, соблазняя властью и славой. И в то же время она испытывала горечь оттого, что он не желал слушать ее.
Она понимала, что в ее отношении к Богу была фальшь; фальшь была в ее отношении к королю Харальду и Кальву, присягнувшему королю на верность; но больше всего фальши было в ее отношении к Тронду. Ей казалось, что она обнаружила какую-то пропасть в самой себе. И ей было стыдно оттого, что Тронд это тоже видел.
В день летнего солнцеворота корабль Кальва вернулся в Эгга. Дозорный тихо вошел и сказал, что видит корабль.
— На корабле разбита палатка, — сказал он.
Сигрид не ответила. Она знала, что это означает. И она послала за Трондом, который был в церкви.
И они вместе спустились вниз, чтобы встретить корабль.
Сигрид казалось, что она идет, как во сне. Сотни раз она ходила этим путем. Но теперь все плыло у нее перед глазами, теперь она думала только о том, что спускается на пристань, чтобы увидеть труп.
Когда они подошли, корабль уже причалил, и на пристани стоял гроб. Не отрывая от него глаз, она думала о том, кто в нем лежал.
Она пыталась утешить себя мыслью о том, что он обрел теперь Бога. Но она с безграничным ужасом осознавала, что Кальв наверняка не обрел ни мира, ни спасения души.
При мысли об этом у нее темнело в глазах, и она вдруг почувствовала, что должна увидеть его, должна рассмотреть его застывшие в момент смерти черты: нет ли в них хоть проблеска надежды.
Она не отдавала себе отчета в том, что делает: опустилась перед гробом на колени, хотела сорвать замки…
Но тут она почувствовала, как кто-то с силой взял ее за плечи; это был Тронд.
— Мама, не делай этого! — воскликнул он.
И тут она услышала еще один знакомый голос, но не могла понять, кто это говорит:
— Сигрид, ради Бога, он погиб более двух недель назад!
Она отчаянно сопротивлялась, когда оба они оттаскивали ее в сторону, а потом видела, словно в тумане, как мужчины подняли гроб и понесли его на вершину холма.
Она почувствовала крепкие руки Тронда, поднимавшие ее с земли, а потом ведущего ее той же тропинкой к дому.
С другой стороны от нее тоже кто-то шел; медленно повернувшись, она увидела, что это Финн Арнисон.
Она не знала, как добралась до дома. Она видела только гроб, который несли впереди них; один из мужчин споткнулся, и она услышала, как труп Кальва глухо ударился о стенку. Она задрожала.
Они пришли во двор; она видела вокруг себя серьезные, печальные лица людей, обращенные к ней.
Ей казалось, что все эти взгляды проникают в нее, требуя от нее, чтобы она держалась, держалась стойко.
Это была ее дворня, ее люди; они имели право ожидать от нее, чтобы она вела себя достойно: как дочь и вдова хёвдинга. Они ждали от нее распоряжений.
Она глубоко, прерывисто вздохнула, все еще опираясь на руку Тронда. Но, вздохнув еще, она почувствовала себя увереннее; в конце концов она отпустила руку сына, выпрямилась и произнесла ясным голосом:
— Завесьте стены коврами в новом зале! — сказала она служанкам и, повернувшись к Харальду Гуттормссону, сказала: — Внесите гроб и разошлите весть по всей округе, что в течение трех дней в Эгга будет справляться тризна.
В тот же вечер Кальв был похоронен на церковном кладбище в Эгга. Он лежал у восточной стены церкви, как это и подобало лендману.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Вечером следующего дня Сигрид пошла с сыном осматривать усадьбу.
Она показала ему могильные курганы предков, сказала, кто из них лежит и какую жизнь прожил. Они заходили с ним в каждый дом, и она говорила, когда и кем он был построен. Она рассказала ему о Тронде Крючке и его роде, и о роде Эльвира — роде Ладе ярлов. И, рассказывая ему об этом, она удивлялась, насколько живым все это было для нее.
Ей казалось, что она сама себя поймала на слове; нашла, наконец, свои корни в этой усадьбе, обрела свое прошлое.
Тронд говорил мало; ему хотелось сначала выслушать ее.
Наконец они пришли к старому залу; она специально сделала так. И, стоя под закопченым потолком, глядя на почетное сидение, на котором так часто сидел Эльвир, а до него — его предки, она долго собиралась с мыслями.
— Тронд, — сказала она наконец, — наверняка ты дал клятву Богу. И я не хочу принуждать тебя отрекаться от твоего призвания служить ему. Но ведь есть же и женатые священники! Ты последний в своем роду. Ты не можешь, не должен дать своему роду умереть! Подумай о своих предках, лежащих здесь, отцах и сыновьях, начиная от первого поселенца, жившего так давно, что мы даже не знаем его имени, и кончая твоим отцом. Ведь ты унаследуешь после Кальва усадьбу. Неужели все их усилия и все надежды на продолжение рода останутся бесплодными?
Но ей казалось, что сын ее холоден, как снег, в своей белой одежде и бесконечно далек от нее.
— Я думал об этом, — сказал он. — Почему ты думаешь, я до сих пор этого не сделал?
Она стояла перед ним, чувствуя, как в прежние времена, свою связь с этой усадьбой, с этой землей и ее животворящим теплом; чувствуя, что теперь проживет в мире оставшиеся ей дни в Эгга, видя, как все вокруг растет, как приходят в мир новые поколения… И вслед за тем все превратилось для нее в сплошную боль. Этот человек, бывший ее сыном, стоял перед ней, в белой одежде, считая себя вправе прекращать существование рода во имя своего призвания.
Все внутри нее кипело. И она вдруг поняла, что ненавидит этого сына, стоящего перед ней во всем своем холодном высокомерии.
Она должна была переубедить его, должна была сделать так, чтобы он все понял.
И она начала говорить с ним — сначала спокойно. Но когда это не помогло, она стала упрашивать его, потом угрожать. В конце концов она совершенно вышла из себя; она кричала ему о продолжении рода Ладе, о том, что он рожден для того, чтобы править Норвегией.
И тогда он повернулся и ушел. И она, рыдая, опустилась на пол возле почетного сидения, прислонившись к одному из столбов.
Сигрид надеялась, что придет день, когда она снова почувствует себя в Эгга как дома. И вот такой день пришел, но он не принес ни радости, ни мира.
После того, что произошло с Трондом, она вела непрерывную борьбу между любовью к своей усадьбе и роду, с одной стороны, и долгом перед Богом, с другой. Она почувствовала лишь мрачную растерянность, впервые увидев, как ее сын служит мессу в церкви Эгга.
И она думала о том, как воспримет все это Кальв, когда вернется домой; это будет для него тяжело, тем более, что у него много своих трудностей.
Кальв постоянно присутствовал в ее мыслях; и она думала о том, что ей следует сказать и что сделать, когда он вернется, чтобы убедить его в Божьей милости.
Но теперь она меньше, чем когда-либо, была расположена убеждать его в этом; ей было стыдно оттого, что она пыталась отвратить Тронда от его призвания, соблазняя властью и славой. И в то же время она испытывала горечь оттого, что он не желал слушать ее.
Она понимала, что в ее отношении к Богу была фальшь; фальшь была в ее отношении к королю Харальду и Кальву, присягнувшему королю на верность; но больше всего фальши было в ее отношении к Тронду. Ей казалось, что она обнаружила какую-то пропасть в самой себе. И ей было стыдно оттого, что Тронд это тоже видел.
В день летнего солнцеворота корабль Кальва вернулся в Эгга. Дозорный тихо вошел и сказал, что видит корабль.
— На корабле разбита палатка, — сказал он.
Сигрид не ответила. Она знала, что это означает. И она послала за Трондом, который был в церкви.
И они вместе спустились вниз, чтобы встретить корабль.
Сигрид казалось, что она идет, как во сне. Сотни раз она ходила этим путем. Но теперь все плыло у нее перед глазами, теперь она думала только о том, что спускается на пристань, чтобы увидеть труп.
Когда они подошли, корабль уже причалил, и на пристани стоял гроб. Не отрывая от него глаз, она думала о том, кто в нем лежал.
Она пыталась утешить себя мыслью о том, что он обрел теперь Бога. Но она с безграничным ужасом осознавала, что Кальв наверняка не обрел ни мира, ни спасения души.
При мысли об этом у нее темнело в глазах, и она вдруг почувствовала, что должна увидеть его, должна рассмотреть его застывшие в момент смерти черты: нет ли в них хоть проблеска надежды.
Она не отдавала себе отчета в том, что делает: опустилась перед гробом на колени, хотела сорвать замки…
Но тут она почувствовала, как кто-то с силой взял ее за плечи; это был Тронд.
— Мама, не делай этого! — воскликнул он.
И тут она услышала еще один знакомый голос, но не могла понять, кто это говорит:
— Сигрид, ради Бога, он погиб более двух недель назад!
Она отчаянно сопротивлялась, когда оба они оттаскивали ее в сторону, а потом видела, словно в тумане, как мужчины подняли гроб и понесли его на вершину холма.
Она почувствовала крепкие руки Тронда, поднимавшие ее с земли, а потом ведущего ее той же тропинкой к дому.
С другой стороны от нее тоже кто-то шел; медленно повернувшись, она увидела, что это Финн Арнисон.
Она не знала, как добралась до дома. Она видела только гроб, который несли впереди них; один из мужчин споткнулся, и она услышала, как труп Кальва глухо ударился о стенку. Она задрожала.
Они пришли во двор; она видела вокруг себя серьезные, печальные лица людей, обращенные к ней.
Ей казалось, что все эти взгляды проникают в нее, требуя от нее, чтобы она держалась, держалась стойко.
Это была ее дворня, ее люди; они имели право ожидать от нее, чтобы она вела себя достойно: как дочь и вдова хёвдинга. Они ждали от нее распоряжений.
Она глубоко, прерывисто вздохнула, все еще опираясь на руку Тронда. Но, вздохнув еще, она почувствовала себя увереннее; в конце концов она отпустила руку сына, выпрямилась и произнесла ясным голосом:
— Завесьте стены коврами в новом зале! — сказала она служанкам и, повернувшись к Харальду Гуттормссону, сказала: — Внесите гроб и разошлите весть по всей округе, что в течение трех дней в Эгга будет справляться тризна.
В тот же вечер Кальв был похоронен на церковном кладбище в Эгга. Он лежал у восточной стены церкви, как это и подобало лендману.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73