Но он не понимал, и ей, как женщине, не хотелось говорить ему об этом напрямую.
В его беспечной улыбке ей виделось что-то ранимое: она не могла отделаться от мысли, что ему нужна помощь. И желание помочь ему становилось все сильнее и сильнее. И вот однажды вечером, когда они уже ложились спать, он произнес свое обычное «Спокойно ночи», и она вдруг почувствовала, что что-то в их отношениях порвалось.
— Кальв… — невольно вырвалось у нее.
— Да, — ответил он, собираясь уже погасить свечу. Но она ничего больше не сказала.
— В чем дело? — спросил он.
Она встала и направилась к нему.
Он удивленно посмотрел на нее, когда она села к нему на постель.
— Что тебе нужно? — произнес он хриплым, сдавленным голосом. Она молчала. Но когда он еще раз спросил ее об этом, она вынуждена была ответить.
— Я точно не знаю…
— Тебе следует вернуться в свою постель, — с натянутым смешком проговорил он, — а то как бы чего не вышло!
— Я бы не сказала, что так уж не хочу этого, — медленно произнесла она.
— Ты хочешь сказать, что, поскольку у тебя нет возможности найти себе кого-нибудь получше, ты можешь удовольствоваться и мной? — спросил он. Горечь придала жесткость его голосу, хотя он и пытался произнести это шутливым тоном.
Она молча сидела, впервые догадавшись о том, как глубоко он был обижен. И желание помочь ему стало у нее еще сильнее. Но она не любила его; она не могла сказать ему то, что, как она догадывалась, он желал услышать.
И она спрашивала себя, какие же чувства испытывает к нему; ощущение тепла, желание сделать для него что-то хорошее…
Того сердечного единения, которое было у нее с Эльвиром, здесь не было, как не было и той дикой страсти, которую она испытывала Сигвату. Единственным удовлетворением, которое мог ей дать Кальв, была радость от того, что она сама доставляет ему радость и помогает ему.
Она сидела и размышляла об этом; любовь не ищет выгоды, как сказал однажды священник Энунд.
Она прильнула к Кальву, прислонилась щекой к его щеке.
— Я не уверена в том, что знаю, что значит нравиться кому-то, — сказала она. — Возможно, ты поможешь мне разобраться в этом.
Но он оттолкнул ее от себя.
— Нечего делать из меня дурака!
Какое-то воспоминание всплыло в ее памяти.
— Погасить свечу? — невольно вырвалось у нее. И она тут же пожалела о сказанных ею словах; даже если он и вспомнит эти слова, сказанные когда-то, вряд ли ему захочется слышать их вновь.
И все так же, с усмешкой, он ответил:
— Должен заметить, что я не ожидал, что госпожа Сигрид вернется в мою постель такой похотливой!
Вздрогнув, она привстала, чтобы уйти.
— Ты уже собираешься уходить? — спросил он.
Ей пришла в голову мысль о том, что она и так уже унизилась перед ним и что еще одна капля унижения не причинит ей вреда. И она погладила его рукой по щеке.
— Кальв, тебе вовсе не требуется близко сходиться со мной, если ты этого не хочешь. Просто я чувствую себя одинокой, и мне захотелось побыть с тобой.
Он отодвинулся к стене.
— Тогда добро пожаловать, — сказал он, указывая ей рукой на освободившееся место.
И когда она села поближе к нему, он обнял ее.
Она сидела некоторое время молча, прильнув к нему.
— Я думаю, было ли любовью то чувство, которое я испытывала к Сигвату, — сказала она.
Он бросил на нее быстрый взгляд.
— А что же это, по-твоему, было?
— Священник Энунд назвал это плотским желанием.
— А разве это не одно и то же?
— Я думаю, что о плотском желании можно говорить тогда, когда ты думаешь только о самом себе и той радости, которую ты можешь получить. О любви же можно говорить тогда, когда ты думаешь больше о том, чтобы дать что-то другому, чем о том, как самому взять от него.
Он задумался.
— И ты полагаешь, что не слишком утруждала себя мыслью о том, что будет иметь с этого Сигват? — спросил он.
— В тот раз я не настолько беспокоилась о нем, чтобы помешать ему ставить на карту блаженство своей души.
— Ас Эльвиром было по-другому? — поинтересовался он.
— Да, — ответила она, — но я считаю, что в этом была заслуга Эльвира, а не моя.
— Как это?
Она медлила с ответом; она не знала, как ему все это объяснить.
— Ты не отвечаешь…
— Эльвир вел меня за собой, — сказала она.
Оба замолчали.
— Ты знаешь, что я могу дать тебе, — немного погодя сказал он. — И ты дала ясно понять, как мало это ценишь.
В его словах ей послышался отзвук ее собственной горькой насмешки. И ей хотелось вытравить эту насмешку из памяти обоих. Насмехаться друг над другом было все равно, что сеять в поле сорняк.
— Ты нужен мне. Такой, какой ты есть, — сказала она.
— В виду отсутствия чего-то более подходящего, — с горечью добавил он.
— Кальв, — немного помолчав, сказала она, — разве у меня нет права на то, чтобы хоть немного любить тебя? Даже если та любовь, которую я могу дать тебе, это не совсем то, что надо…
Некоторое время он пристально смотрел на нее. Потом усмехнулся.
— Это все равно, что говорить о слепце, который хочет вести другого слепца, — сказал он. И с этими словами он грубо притянул ее к себе, и она со вздохом отдалась ему.
Она отдалась ему целиком, до последней капли, словно утонув в море его желаний. Она отдалась во власть этой стихии, и ее радость смешивалась с его; волны стихии поднимали их все выше и выше, неся на своих гребнях сверкающую пену.
И она провалилась в пучину.
— Сигрид… — донесся до нее издалека его голос.
Она не сразу пришла в себя. Она видела вопрос в его глазах, и ей не требовалось, чтобы он произносил его вслух. И, притянув его лицо к своему и целуя его, она знала, что это и было ответом.
Но, потянувшись к свече, чтобы погасить ее, он замер на миг и улыбнулся.
— Слепой слепого… — сказал он. — Вовсе не обязательно, чтобы они вели друг друга в сточную канаву…
Рождественский пост пришелся в этом году Кальву не по вкусу. Он сказал Сигрид, что, по его мнению, не стоит принимать все это всерьез. Он сказал, что готов воздерживаться от обильной еды, но что касается воздержания другого рода, то здесь, по его мнению, они и так слишком много воздерживались. Но Сигрид не дала себя переубедить.
Она считала, что все их несчастья проистекают оттого, что они не выполняют заветы Бога. Она не знала, понял ли ее Кальв, когда она пыталась объяснить ему, почему ей так кажется. И она была рада, что он в конце концов сдался, хотя и бормотал при этом, что не следует вмешивать в это дело священников.
И Сигрид стала готовиться к Рождеству Христову с еще большим рвением, чем прежде; и она хваталась за все сразу. Несмотря на занятость, она находила время, чтобы присмотреть за детьми, оказать помощь больным и бедным, подбодрить и развеселить окружавших. И само воздержание было для нее радостью; приятно было отказывать себе в чем-то во имя Господа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
В его беспечной улыбке ей виделось что-то ранимое: она не могла отделаться от мысли, что ему нужна помощь. И желание помочь ему становилось все сильнее и сильнее. И вот однажды вечером, когда они уже ложились спать, он произнес свое обычное «Спокойно ночи», и она вдруг почувствовала, что что-то в их отношениях порвалось.
— Кальв… — невольно вырвалось у нее.
— Да, — ответил он, собираясь уже погасить свечу. Но она ничего больше не сказала.
— В чем дело? — спросил он.
Она встала и направилась к нему.
Он удивленно посмотрел на нее, когда она села к нему на постель.
— Что тебе нужно? — произнес он хриплым, сдавленным голосом. Она молчала. Но когда он еще раз спросил ее об этом, она вынуждена была ответить.
— Я точно не знаю…
— Тебе следует вернуться в свою постель, — с натянутым смешком проговорил он, — а то как бы чего не вышло!
— Я бы не сказала, что так уж не хочу этого, — медленно произнесла она.
— Ты хочешь сказать, что, поскольку у тебя нет возможности найти себе кого-нибудь получше, ты можешь удовольствоваться и мной? — спросил он. Горечь придала жесткость его голосу, хотя он и пытался произнести это шутливым тоном.
Она молча сидела, впервые догадавшись о том, как глубоко он был обижен. И желание помочь ему стало у нее еще сильнее. Но она не любила его; она не могла сказать ему то, что, как она догадывалась, он желал услышать.
И она спрашивала себя, какие же чувства испытывает к нему; ощущение тепла, желание сделать для него что-то хорошее…
Того сердечного единения, которое было у нее с Эльвиром, здесь не было, как не было и той дикой страсти, которую она испытывала Сигвату. Единственным удовлетворением, которое мог ей дать Кальв, была радость от того, что она сама доставляет ему радость и помогает ему.
Она сидела и размышляла об этом; любовь не ищет выгоды, как сказал однажды священник Энунд.
Она прильнула к Кальву, прислонилась щекой к его щеке.
— Я не уверена в том, что знаю, что значит нравиться кому-то, — сказала она. — Возможно, ты поможешь мне разобраться в этом.
Но он оттолкнул ее от себя.
— Нечего делать из меня дурака!
Какое-то воспоминание всплыло в ее памяти.
— Погасить свечу? — невольно вырвалось у нее. И она тут же пожалела о сказанных ею словах; даже если он и вспомнит эти слова, сказанные когда-то, вряд ли ему захочется слышать их вновь.
И все так же, с усмешкой, он ответил:
— Должен заметить, что я не ожидал, что госпожа Сигрид вернется в мою постель такой похотливой!
Вздрогнув, она привстала, чтобы уйти.
— Ты уже собираешься уходить? — спросил он.
Ей пришла в голову мысль о том, что она и так уже унизилась перед ним и что еще одна капля унижения не причинит ей вреда. И она погладила его рукой по щеке.
— Кальв, тебе вовсе не требуется близко сходиться со мной, если ты этого не хочешь. Просто я чувствую себя одинокой, и мне захотелось побыть с тобой.
Он отодвинулся к стене.
— Тогда добро пожаловать, — сказал он, указывая ей рукой на освободившееся место.
И когда она села поближе к нему, он обнял ее.
Она сидела некоторое время молча, прильнув к нему.
— Я думаю, было ли любовью то чувство, которое я испытывала к Сигвату, — сказала она.
Он бросил на нее быстрый взгляд.
— А что же это, по-твоему, было?
— Священник Энунд назвал это плотским желанием.
— А разве это не одно и то же?
— Я думаю, что о плотском желании можно говорить тогда, когда ты думаешь только о самом себе и той радости, которую ты можешь получить. О любви же можно говорить тогда, когда ты думаешь больше о том, чтобы дать что-то другому, чем о том, как самому взять от него.
Он задумался.
— И ты полагаешь, что не слишком утруждала себя мыслью о том, что будет иметь с этого Сигват? — спросил он.
— В тот раз я не настолько беспокоилась о нем, чтобы помешать ему ставить на карту блаженство своей души.
— Ас Эльвиром было по-другому? — поинтересовался он.
— Да, — ответила она, — но я считаю, что в этом была заслуга Эльвира, а не моя.
— Как это?
Она медлила с ответом; она не знала, как ему все это объяснить.
— Ты не отвечаешь…
— Эльвир вел меня за собой, — сказала она.
Оба замолчали.
— Ты знаешь, что я могу дать тебе, — немного погодя сказал он. — И ты дала ясно понять, как мало это ценишь.
В его словах ей послышался отзвук ее собственной горькой насмешки. И ей хотелось вытравить эту насмешку из памяти обоих. Насмехаться друг над другом было все равно, что сеять в поле сорняк.
— Ты нужен мне. Такой, какой ты есть, — сказала она.
— В виду отсутствия чего-то более подходящего, — с горечью добавил он.
— Кальв, — немного помолчав, сказала она, — разве у меня нет права на то, чтобы хоть немного любить тебя? Даже если та любовь, которую я могу дать тебе, это не совсем то, что надо…
Некоторое время он пристально смотрел на нее. Потом усмехнулся.
— Это все равно, что говорить о слепце, который хочет вести другого слепца, — сказал он. И с этими словами он грубо притянул ее к себе, и она со вздохом отдалась ему.
Она отдалась ему целиком, до последней капли, словно утонув в море его желаний. Она отдалась во власть этой стихии, и ее радость смешивалась с его; волны стихии поднимали их все выше и выше, неся на своих гребнях сверкающую пену.
И она провалилась в пучину.
— Сигрид… — донесся до нее издалека его голос.
Она не сразу пришла в себя. Она видела вопрос в его глазах, и ей не требовалось, чтобы он произносил его вслух. И, притянув его лицо к своему и целуя его, она знала, что это и было ответом.
Но, потянувшись к свече, чтобы погасить ее, он замер на миг и улыбнулся.
— Слепой слепого… — сказал он. — Вовсе не обязательно, чтобы они вели друг друга в сточную канаву…
Рождественский пост пришелся в этом году Кальву не по вкусу. Он сказал Сигрид, что, по его мнению, не стоит принимать все это всерьез. Он сказал, что готов воздерживаться от обильной еды, но что касается воздержания другого рода, то здесь, по его мнению, они и так слишком много воздерживались. Но Сигрид не дала себя переубедить.
Она считала, что все их несчастья проистекают оттого, что они не выполняют заветы Бога. Она не знала, понял ли ее Кальв, когда она пыталась объяснить ему, почему ей так кажется. И она была рада, что он в конце концов сдался, хотя и бормотал при этом, что не следует вмешивать в это дело священников.
И Сигрид стала готовиться к Рождеству Христову с еще большим рвением, чем прежде; и она хваталась за все сразу. Несмотря на занятость, она находила время, чтобы присмотреть за детьми, оказать помощь больным и бедным, подбодрить и развеселить окружавших. И само воздержание было для нее радостью; приятно было отказывать себе в чем-то во имя Господа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73