Мы с Ингебьёрг договорились встретиться в сарае, если ей удастся улизнуть из дома. До этого мы встречались всего один-два раза. И в тот вечер она не пришла. И я сидел и размышлял о ней, о себе самом и о том, что она говорила про Торфинна. Она совершенно его не интересовала, сказала она; и если бы у него была возможность выбирать между нею и его конем, он без колебаний спас бы своего коня, а не ее. Его интересовала только власть, богатство и пиры. А любовницы у него были повсюду. И понял, что желаю Торфинну смерти. Люди Рёгнвальда не обнаружили меня, хотя я был от них так близко, что мог слышать, о чем они говорили. Я понял, что они намерены сделать, и первой моей мыслью было бежать домой за помощью, а потом неожиданно наброситься на них. Но зло шептало мне на ухо свое: а если не делать этого? Торфинн сгорит, а женщин выпустят наружу… Я понимал, какой грех беру на себя. И как только мне удалось незаметно уйти, я направился домой. Но зло так легко не сдавалось. У тебя слишком мало людей, шептало оно мне. И я остановился и понял, что так оно и есть. Люди Рёгнвальда уже окружили дом, зажгли факелы. Их было гораздо больше, чем моих людей, и вооружены они были лучше.
Я продолжал идти домой, но уже медленнее. Если бы я неожиданно напал на него, у меня была бы все-таки возможность победить.
«Ты хочешь отдать свою жизнь, чтобы спасти Торфинна ярла? — шептало мне зло. — Ты ведь знаешь, что в случае твоего нападения возможность поражения больше, чем возможность победы. Ты не обязан делать это, и никто не знает, что ты видел все».
И я должен признаться, что поддался этому; я мысленно представил себе Ингебьёрг, ее улыбку, ее светлые волосы…
Остановившись, я оглянулся. Они подожгли дом, горела крыша.
«Даже если ты разбудишь людей и нападешь на них, будет уже поздно», — шептало мне зло. И тогда я окончательно сдался. Это так, сказал я самому себе. Разбудив людей и отправившись с ними сюда, я только напрасно загублю их жизни и свою жизнь.
Когда я вернулся домой, было темно и тихо, все уже легли спать. Но я не ложился. Я сидел у стены дома и смотрел на пожар; я понимал, что вскоре и нам предстоит убираться со двора.
И я сидел и думал, как мне вызволить Ингебьёрг из когтей Рёгнвальда, когда все будет кончено.
Не знаю, сколько я просидел так. И тут я услышал, как прибежала ты…
Он замолчал.
— Теперь ты знаешь, в чем состоит моя вина, — сказал он в заключение.
Мать тяжело вздохнула.
— Ты исповедовался в этом? — спросила она.
— Я не знаю ни одного священника, перед которым мне хотелось бы исповедоваться.
— Ты исповедуешься не ради священника.
— Я знаю.
Она молча стояла перед ним. Ее взгляд скользил по линии горизонта с юга на север и остановился на Икольмкилле, который она едва различала на фоне неба.
— Почему бы тебе не оправиться на остров святого Колумба, в Икольмкилль? — вдруг спросила она. — Там перед церковью есть каменный крест с красивой резьбой, а перед ним — зеленая лужайка с одуванчиками. Там царит мир. Церковные часы меряют время, а люди душой и телом отданы Богу.
— Благодарю, — сухо ответил он. — С этим можно подождать. Лучше я встречусь с последователями Муххамеда в Иерусалиме.
Но она не сдавалась.
— Ради меня, Тронд, — сказала она, — поезжай в Икольмкилль! Тот монах, которого я знала, уже умер. Но там должны быть и другие. Я уверена в том, что ты найдешь того, перед кем сможешь исповедоваться, кто поможет тебе.
Сын покачал головой.
— Я склонен к этому не больше, чем дикий кот к тавлеям, — возразил он.
Глубоко вздохнув, Сигрид сказала:
— Думаю, твой отец посоветовал бы тебе то же самое…
Он пристально посмотрел ей в глаза, и ее ответный взгляд был твердым. Потом он снова стал смотреть на море, ища глазами Икольмкилль. И прошло немало времени, прежде чем он произнес:
— Пусть будет так, как ты хочешь.
Сигрид с облегчением вздохнула: по крайней мере, она выиграла хоть какую-то отсрочку.
— И если ты потом захочешь отправиться в паломничество по святым местам, тебе нужно будет сначала заехать домой, — сказала она.
Он засмеялся и покачал головой.
— Тебе хотелось бы держать меня дома, как избалованную собачку.
— Но разве ты не приедешь на Росс, перед тем, как отправиться в длительное странствие?
— Я приеду, — сказал он. При этом он покачал головой и засмеялся.

Это и следующее Рождество Кальв провел дома, на острове Росс. Лето же он провел на Судерских островах, когда вернулся из похода викингов.
Из Норвегии приходило много новостей; у Торфинна ярла были люди, тайно оповещавшие его о планах конунга Магнуса, так что король не мог напасть на него внезапно. Но Магнусу было не до мести за Рёгнвальда ярла.
В то самое лето, когда в Петтландском фьорде произошло сражение, в Норвегию вернулся брат его отца, Харальд Сигурдссон. Покинув страну после стиклестадской битвы, в которой он сражался на стороне конунга, он жил на Востоке. Говорили, что он был влиятельным человеком при дворе в Миклагарде и к тому же очень богатым.
И теперь он требовал, чтобы Магнус разделил с ним власть в стране. Но Магнус отказывался делить отцовское наследство с кем бы то ни было.
Узнав об этом, Харальд отправился в Свейю и вступил в союз со Свейном Ульвссоном; Магнус оспаривал у Свейна право на королевский престол в Дании. Ведь когда род короля Кнута прекратился по мужской линии, Магнус вступил во владение страной, согласно договору между ним и Хардакнутом. Но Свейн, как сын сестры короля Кнута, считал, что имеет не меньшее право на наследство.
Свейн и Харальд жестоко разоряли Данию, и на следующее лето после сражения в Петтландском фьорде Магнус отправился на юг, чтобы защитить от них страну.
Но когда Магнус прибыл в Данию, Харальд воспользовался случаем и с помощью хитрости провозгласил себя королем Норвегии. Предъявив фальшивые обвинения Свейну Ульвссону в измене, он нарушил договор и вторгся в страну, после чего провозгласил себя королем Оппланда.
Узнав об этом в Дании, Магнус немедленно отправился домой. Но обстановка в стране оказалась такой, что ему пришлось разделить власть с Харальдом.
Так что теперь в стране было два конунга, и об их дружбе говорить не приходилось.
В тот год, когда Харальд Сигурдссон стал королем Норвегии, зима выдалась крайне суровой. Море замерзло и было покрыто льдом от Норвегии до самой Дании. А над Оркнеями непрерывно бушевали шторма.
Но ни Кальв, ни Торфинн ярл не жаловались на погоду. Ведь теперь, когда Магнус заключил мир с Харальдом, они ожидали, что он вспомнит о Рёгнвальде Брусасоне. Но пока стояла непогода, нападения ждать не приходилось.
В зимние вечера оба они часто сидели в пили; говорили о том, что происходит в Норвегии и чего можно ожидать от королей. Оба считали, что Магнус и Харальд могут этим летом отправиться в Данию и выгнать Свейна Ульвссона из страны;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73